Что ни говори, а в каждом из нас живет маленький ребенок, который верит в чудо. Это становится особенно ясно, когда приближается Новый год и в сыром воздухе московской зимы разливается запах хвои и мандаринов, а бесхитростная американская мелодия «Jingle bells» постепенно вытесняет привычную с детства песню «В лесу родилась елочка».

Алиса Раевская не была исключением из общего правила. Она обожала Новый год и каждый раз надеялась, что с последним ударом кремлевских курантов у нее начнется новая, совсем другая жизнь и что все можно начать с белого листа. В этом году, как, впрочем, и в прошлом и позапрошлом, она собиралась в гости к своим старым друзьям — Драгомировым Свете и Саше. Алиса уже предвкушала торжество накрытого по всем правилам этикета новогоднего стола, неординарные и теплые поздравления друзей и задушевную беседу за чашкой крепкого горячего «мокко» с ликером ранним утром первого дня нового года.

Тридцать первого декабря Алиса любила прогуливаться по заполненным людьми улицам, заходила в магазины, наблюдая со стороны предновогодние хлопоты. В этом даже проявлялась своеобразная традиция. Думать о предстоящем празднике было немного грустно — вместе со старым годом улетят заботы, приятные и не очень, и неминуемо прибавится к ее тридцати еще один год. Алиса собрала с капота чьей-то машины белый рыхлый снег и слепила упругий прохладный снежок — все-таки уходящий год был для нее не самым плохим. Именно в этом году судьба преподнесла ей удивительный подарок.

Один преуспевающий предприниматель, по случаю купив умирающую газету с невыигрышным названием «Семейные традиции», решительно не знал, что с ней делать. Газета была куплена просто так, и предприниматель собрал совещание заместителей, где поставил вопрос ребром — развивать газету или продать другим? Тогда кто-то вспомнил корреспондентку газеты «Дело для всех» Алису Раевскую, бравшую у него интервью. Журналистка запоминалась сразу — стройная, подвижная, светлые, распущенные по плечам волосы, задумчивый взгляд серо-голубых глаз, отличное чувство юмора. Что же касается профессионализма, то у журналистки Раевской его предостаточно — хорошее базовое образование, прекрасная память, общительность и бойкое перо.

Со школьных лет одно окно в соседней девятиэтажке занимало Алису. Там всегда были самые красивые тюль и шторы, которые постоянно менялись, на подоконниках стояли пышно цветущие растения и диковинные безделушки. Весной и осенью высокая стройная женщина (Алиса узнала, что ее зовут Ксения Александровна Богатырева) с высоко поднятыми надо лбом пышными светлыми волосами, смеясь, ловко мыла окна. Часто за прозрачным тюлем можно было увидеть мальчика, прилежно сидевшего за письменным столом или мастерящего что-то. Гораздо реже — загорелого крепкого мужчину. Две одинаковые девятиэтажки разделяли непроходимые ряды гаражей, поэтому два двора не дружили, редко-редко что-то можно было узнать об обитателях соседнего дома. До Алисы доносились слухи о том, что семья, чья жизнь проходила перед глазами Алисы, очень дружная, что загорелый мужчина — офицер, служит где-то вдали от дома, а жена и сын постоянно живут в Москве. Их дом казался сказочным миром, совсем другим, чем тот, в котором жила Алиса, и поэтому притягательным. Алиса видела жизнь обитателей этой квартиры и всегда немного завидовала им. Особенно чудесными казались праздники — дни рождения, Новый год, День Победы…

В середине лета светловолосая женщина праздновала свой день рождения. Широко распахивались окна, в глубине комнаты можно было увидеть длинный стол, покрытый белой скатертью, пузатые фарфоровые вазы с пахучими букетами розовых и белых пионов. За столом обычно сидело много гостей — почему-то Алисе они всегда казались очень красивыми. Люди смеялись, шутили, пели песни и танцевали. Потом снова штора наглухо закрывала чужую жизнь. Однажды она распахнулась, чтобы показать хозяйку в черном платке, пожелтевшую, словно уменьшившуюся в размерах. Алиса краем уха услышала — офицер погиб в Таджикистане, тело его привезли в цинковом гробу. Уж так жена его убивалась! Долго-долго никто не открывал окна, прошли осень и весна и еще осень, нарядные когда-то шторы полиняли и висели пыльными тряпками. А по весне окна распахнулись: похудевшая, но такая же ловкая хозяйка командовала сыном — взрослым красивым парнем, — и, смеясь, он красил рамы, мыл стекла, вешал новые, оригинального рисунка, шторы. Вновь летом красивые люди праздновали день рождения хозяйки, и сын Никита Богатырев вел праздник вместо отца.

Алиса стала наводить справки: Никита — ее ровесник, окончил финансовую академию, благополучно устроился на работу, руководит отделом в крупной фирме, получил от конторы служебный автомобиль в личное пользование. Не гуляка, не пьет, вечера проводит с матерью. Шли годы, изредка в окне напротив Алиса видела мирные домашние картины — сын сидит с матерью и читает вслух, играет в лото, работает на компьютере. Однажды в доме появилась молодая женщина — стройная блондинка, обожавшая целовать мужа, стоя прямо перед распахнутым окном, через два года она исчезла. Все снова пошло своим чередом, и сын продолжал коротать вечера рядом с матерью.

Все это промелькнуло в голове Алисы, когда она нажимала на скользкую пуговку звонка. Дверь распахнулась, на пороге стоял Никита.

— С Новым годом! — пролепетала Алиса, протягивая бутылку шампанского. Его глаза округлились в удивлении, он взял бутылку и сделал шаг назад.

Все последующие дни, встречая гостей, работая дома на компьютере, Алиса не могла поверить в реальность прошедшей новогодней ночи. Казалось, что ничего не было, что она просто уснула от огорчения у рабочего стола, проспала всю ночь, видела волшебный сон об обитателях квартиры напротив. О том, что сказка была все-таки реальностью, напоминала изящная корзиночка и вкусные пышные пирожки, которыми Алиса с аппетитом позавтракала первого января. Перебирая хрупкие игрушки на своей елке так, чтобы они серебристо звенели, Алиса вспоминала молодого человека с проницательными темными глазами, в которых время от времени вспыхивали искры. Она запомнила его слова «до следующего свидания» и верила, что это свидание состоится. В том, что Никита был любящим сыном и надежной опорой матери, не приходилось сомневаться. Но Алиса помнила упрямый блеск глаз, капризный изгиб губ и резкий взмах кисти руки — нервная, подвижная натура прорывалась сквозь внешние спокойствие и сдержанность. «Лед и пламень» — вот каким был мужчина, о котором думала Алиса и которого ей очень хотелось увидеть вновь.

Утром четвертого января редакция встретила ее привычным запахом свежезаваренного кофе, взрывами хохота и огромной, размером с газетный лист, поздравительной открыткой на ее столе. Собственно, три комнатки, выделенные в здании бывшего НИИ с мудреным названием, которое заполняли сейчас различные конторы, сложно было назвать редакцией. В одной комнате, самой большой, но без окон, трудились верстальщики и дизайнеры. В другой работали два штатных журналиста, сюда приходили сдавать свои материалы внештатники, три раза в неделю работал редактор-корректор, корпели над редкими заказами рекламные агенты. Здесь же днем и ночью пыхтела кофеварка, заполняя стеклянную колбу очередной порцией ароматного напитка. Самую маленькую комнату, зато с окном во всю стену, занимали Алиса и ответственный секретарь редакции Мила Короткевич. Сегодня утром Алиса заглянула в обе комнаты редакции, поздравляя всех с наступившим праздником, предупредила о том, что летучка состоится через пятнадцать минут, и вернулась в свой кабинет. Праздник — праздником, а установленные правила Алиса не собиралась менять. Каждую среду она собирала на летучку штатных и внештатных сотрудников, чтобы обсудить планы, проверить, правильно ли выбрана тематика текущего номера, обменяться мнениями.

— Еще раз всех с праздником, — начала летучку Алиса. — Давайте быстро пробежимся по нашему плану.

Она давала советы, слушала возражения, предлагала, договаривалась — и все без надрыва и начальственного тона. Алиса поощряла метод «мозговой атаки», в которую неизменно превращались все летучки. Сегодня, выждав удобный момент, она сделала сообщение:

— Я решила расширить нашу рубрику «Расскажите про покупки» и в каждом номере делать интервью с известными личностями — писателями, музыкантами, телеведущими. Всем интересно будет узнать, что любят знаменитости. Первая из них — Артемьев.

Открывая квартиру, она услышала, как надрывается телефон. Сшибая в темноте по пути стулья, Алиса бросилась к аппарату. Что-то внутри подсказало ей: «Это важно, беги!» Она нащупала трубку и выдохнула:

— Слушаю!

— Кхе-кхе, где ты бродишь, Раевская? — Алиса с трудом узнала голос главного редактора газеты «Дело для всех» Ласкова. — Я дозваниваюсь до тебя сутки. Где пропадаешь?

— А что? — растерянно проговорила Алиса.

— Есть уникальная возможность! Между прочим, только для тебя! Нашу газету могут аккредитовать в президентскую поездку. Мы долго совещались, кто от нас сможет поучаствовать. И решили единогласно — поедешь ты!

— Везет же тебе, Раевская! — Такими словами начал телефонный разговор Ласков, разбудивший Алису на следующий день ни свет ни заря.

— В чем? — сонно поинтересовалась Алиса, стараясь вглядеться в расположение стрелок на циферблате будильника.

— Опять к Президенту пойдешь.

Остатки сна окончательно слетели с Алисы:

— Куда и когда?

Я с отвращением смотрела в окно — такое ощущение, что находишься в колодце и только на самом верху можно увидеть голубой лоскуточек неба, — наше трехэтажное здание совсем затерялось среди высоких слепых стен окружающих домов. Наш колодец глубок и тенист даже в самый солнечный день. Отчаяние и тоска захлестывали меня, как утлое суденышко девятый вал. Вот почудилось, будто окно приблизилось ко мне, словно приглашая распахнуть заскорузлые рамы и перебросить свое тело за подоконник. А как же родители? Они так будут горевать. И окно вновь отодвинулось назад.

Я действительно не хочу причинять страданий своим родителям — бывшим археологам, романтикам до мозга костей, перекопавшим в поисках стоянок первобытных людей не одну тонну земли и песка от Урала до Средней Азии и осевшим теперь в выстроенном собственными руками деревянном «дворце» в Карелии. Они и там делают удивительные находки, сдают их в местный краеведческий музей, пишут роскошные письма-монографии своей непутевой дочери в Москву.

Мое воспитание было весьма своеобразным. Родители привыкли любить меня на расстоянии, а до четырнадцати лет меня опекали две бабушки — бабушка Лена и бабушка Оля. Бабушка Лена, на самом деле моя прабабушка, сохраняла до самой смерти ясный, трезвый ум, необыкновенную красоту и фрейлинский шифр, которым гордилась больше всего. Родом из обедневшего, но знатного дворянского семейства, выпускница Смольного, бабушка Лена рано вышла замуж за героического полковника, причем по взаимной и страстной любви, получила почетное звание фрейлины ее императорского величества и оставалась ею вплоть до рождения дочери. Прадедушка погиб во время Первой мировой войны, кроме дочери, у прабабушки никого не осталось, и она уехала в подмосковное имение. Непостижимо, но лихие тридцатые годы, сталинские репрессии обошли прабабушку стороной. Может, причиной тому была ее жизнь, посвященная детям, — до глубокой старости она руководила школой, где и учителя, и ученики с равным трепетом относились к ее знаниям, благородству души и несгибаемой воле. А может быть, моя бабушка, лихая комсомолка Олюшка, оградила свою мать от страшных сталинских лагерей. Настоящий красный дьяволенок, бабушка Оля свято верила в идеалы мировой революции, успела выйти замуж за отважного героя Гражданской войны, родить сына и потерять мужа в абсолютно мирное время — он умер от тифа. В Отечественную войну обе бабушки отдали все фамильные ценности на оборону, днями и ночами работали в госпитале сестрами милосердия. Они так и остались вдовами, замуж больше не вышли, сообща воспитывали моего отца, а потом меня. Я росла без сказок — рассказы бабушки Лены о быте дворянских семей, генеалогия основных дворянских родов открывали мне настоящую российскую историю. А бабушка Оля вместо колыбельных пела мне на ночь комсомольские песни, рассказывала о героях Гражданской войны, о великом светлом будущем, которое ожидает народы. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, бабушки Лены не стало, и в нашем доме стало пусто. Бабушка Оля стала часто хворать, как-то съежилась, постарела, и из бескрайних песков какой-то пустыни были срочно вызваны мои родители-археологи. Тот факт, что у них незаметно выросла дочь, озадачил их невероятно, они как-то совсем перестали ориентироваться во времени и представляли меня все еще пятилетней крохой с большим белым бантом на голове. Разлучаться им не хотелось, но пришлось — теперь в экспедициях поочередно пропадали то мама, то отец. Зато когда кто-нибудь из них бывал рядом, о чем только не было переговорено! Мои родители словно старались наверстать упущенное время общения с матерью и дочерью и рассказывали, рассказывали… Загадочный мир древних курганов, этрусков и скифов прочно занял свое место в моем сердце, нимало не потеснив ни бесконечного почтения к царской фамилии и дореволюционному российскому укладу жизни, ни ностальгической любви к красным дьяволятам.

После смерти бабушки меня стали брать в экспедиции. Об археологической экспедиции нельзя рассказать — в ней надо побывать, подышать тем воздухом, порадоваться и погоревать вместе со всеми и набить огромные кровавые мозоли на руках.

— Добрый день. Коммандитное товарищество «Лорен и К°» слушает, — скороговоркой проговорила Ирина Дятлова в трубку, продолжая делать на полях документа пометки. Первоклассница-дочь трезвонила без конца с душераздирающими проблемами каждые десять минут — никак не получается математика! Анна Георгиевна, старший секретарь-делопроизводитель с видом старухи Шапокляк, неодобрительно глянула поверх очков. Чувствовалось, что у нее на языке так и вертится едкое замечание типа: «Детей надо воспитывать дома».

Звонок.

— Добрый день. Коммандитное това…

— Мам, — зазвенел в трубке дрожащий от слез голос Ксюши, — ты все неправильно объяснила, опять ответ не сходится.

Ирина с опаской бросила взгляд в сторону делопроизводителя. Демонстративно сбрасываются с мясистого носа очки — понятно, будет небольшое наставление.

Еще позавчера мы дружно ломали голову над причиной ухода с работы «по собственному желанию» нашей заводилы и любимицы Светки Курочкиной, а вчера в аппаратной азартно обсуждали отставку очередного правительства. Ничто не предвещало бурь и потрясений, но сегодня директор программ вызывает меня к себе и, пряча глаза за толстыми линзами очков, сообщает, что две мои программы закрываются и я могу считать себя «свободной». «Свободной» от чего? От работы? Что, увольнение теперь так называется? Ведь предупреждали меня доброжелатели, почему я не верю сплетням?

— Формальности и все прочее оформите в бухгалтерии, — кося до невозможности глазами, пробурчал директор и уткнулся носом в бумажки.

«Формальности» не занимают у меня и трех часов. И вот в половине третьего я стою по ту сторону еще вчера такой родной двери радиодома и размазываю крупные капли дождя по лицу, соображая, куда мне податься. Всегда наготове есть вариант номер один — домой. Там я могу глотнуть снотворного, забыться и уснуть. Или же опрокинуть банку джина с тоником и зарядить часа на три какой-нибудь крутой боевик со спецэффектами. Собственно, что мне еще остается делать в нашем «бабьем доме»? Поясню: наш «бабий дом» — это две мои тетки, племянница и кошка Маруся, которая пришла к нам в феврале.

Мои тетя Оля и тетя Ася — две абсолютные противоположности. Кто хотя бы раз видел одну тетку, ни за что не поверит, что другая — ее родная сестра. Тетя Оля хрупка и болезненна, так получилось, что с детства она не научилась оберегать свою психику от различного рода травм и жизненных потрясений, которые с каждым годом наносили ее здоровью ощутимый урон. Она живет в своем собственном мире, говорит на своем языке, у нее свои темы для разговора. Постороннему человеку она даже может показаться странной. Не ее вина в том, что ритм ее жизни все меньше совпадает с ритмом жизни окружающих. Впрочем, гармония иногда возникает, тетя Оля становится просто чудесной, и в эти минуты я ее очень люблю.

Мягкие губчатые наушники отрезают меня от всех привычных звуков — хлопанья нашей разболтанной двери, звона чашек, перебранки звукорежиссера с помощником. Дверь студии захлопнулась с алчностью капкана, и через широкое стекло я вижу задумчивое лицо звукорежиссера Леши Жукова. Но что мне на него любоваться! Взгляд движется дальше, за его спину, где в большое голос окно вплывает поздний зимний рассвет. Краски наступающего утра так неожиданны, так ярки. Я вещаю в пустоту эфира, и мне иногда кажется, что голос мой растворяется в космосе. Только звонки радиослушателей дают мне понять, что я еще здесь, на Земле, и что меня еще кто-то слышит. Смена обещает быть тяжелой, в Москве эпидемия гриппа, скосившая половину персонала нашей радиостанции «Мечта». Последней жертвой инфекции стал администратор сегодняшней смены, так что мы должны обойтись без него. С утра я столкнулась с чихающим помощником «звуковика» Петей Мальцевым, поглощающим из кружки чудовищных размеров чай с коньяком.

— Я лечусь, врачи советуют, всю заразу убивает, — авторитетно объяснил он мне.

Лекарство подействовало, и Петя безмятежно заснул в кресле.

Леша делает мне отчаянные знаки, он не может найти нужный диск для концерта по заявкам. Я бросаюсь ему на помощь, лихорадочно перебирая коробки, и наталкиваюсь на искомый диск случайно — на нем стоит пустой бокал из-под Петиного «лекарства». Сам Петя сладко почивает.

— Да проснись же ты! — свирепею я. — Работы невпроворот, а он дрыхнет!

Они неотвратимо двигались навстречу друг другу, столкновение было неизбежным. По одной дорожке плыл он, красиво рассекая кролем голубые воды бассейна, по другой дорожке плыла она, подгребая частично брассом, частично по-собачьи. Удивительно, что через равные промежутки времени они встречались почти на одном месте посередине бассейна. Он делал широкий взмах рукой, окатывал ее голову в красной шапочке массой брызг, она морщилась, отворачивалась, бормоча тихо проклятия в адрес «мужиков, которые плещутся в общественных бассейнах, как беспардонные моржи». Спустя сорок минут он переплыл к лесенке, ведущей наверх, и быстрым поплавком вытолкнул свое загорелое тело на бортик. Все по тому же странному совпадению сразу за ним подгребла к лесенке она. Схватившись за поручни, ступенька за ступенькой она выносила из воды свое белое рыхлое тело в пестром купальнике. Издали она походила на яркий пышный цветок, растущий на ветке тропического дерева прямо над водой. Они сдали в одно и то же окошко жетончики бассейна, и в гардеробе ее полушубок и его дубленка оказались висящими рядом. Третье совпадение уже было невозможно проигнорировать — это выглядело бы как-то неестественно. Поэтому они вежливо улыбнулись друг другу. Он помог ей одеться, открыл перед ней дверь на улицу, там они остановились. Ветер швырнул им порцию колючей крупы в лицо, крепкий морозец пробрался до самых промытых тел.

— У меня здесь машина, — заикаясь промямлил он, кивая на ближайшую стоянку машин, — подвезти?

Она молча кивнула.

Разогревая двигатель, счищая с лобового стекла налипший снег, он удивлялся сам себе — с чего это пришло ему в голову брать эту тетку с собой? К счастью, тетке оказалось с ним по пути. Дорогой они разговорились, познакомились. Его звали Николаем. Ее — Татьяной. Украдкой он рассматривал ее — круглая, как пампушечка, румяная, немодных стандартов и размеров. Однако была в ней некая притягательная сила, которую называют обаянием. Татьяна тоже внимательно изучала своего неожиданного спутника — красив как античный бог: классические черты лица, правда, все портили слишком тонкие, бесцветные губы, напоминающие прорезь почтового ящика. Но этот недостаток компенсировался теплым грудным смехом. Короче, и он и она проведенным осмотром остались довольны. Последние остатки холода исчезли, и обоим стало как-то весело и уютно вместе.

— Вы где работаете? — осведомился он.