Белое и черное Рождество

Буренина Кира

Жизнь все-таки удивительная штука — самый лучший и самый провальный Новый год связаны в нашей памяти с одной семьей, с друзьями детства — ребятами из одного двора, с которыми мы дружили более двадцати лет. Как жаль, что пока еще не создана машина времени! Вот бы крутануть ее лет на десять назад и уничтожить тот катастрофически провальный Новый год! Он, безусловно, изменил нашу жизнь. Теперь мы не так щедры на чувства, не раскрываем своей души даже самым старинным приятелям. Мы более взыскательны к нашим новым друзьям, и они, как ни странно, за это нас ценят и боятся потерять нашу дружбу. В самом дальнем уголке души мы горько сожалеем о том, что теперь не осталось никого, кто помнил бы нас в пионерской форме, моментально отзывался бы на старые прозвища и смеялся над бородатыми хохмами. Наши семьи выросли в одном дворе, сложились в одном классе, наши отцы служили в одной части, а матери покупали домашний скарб в одних магазинах на одной улице. Сахарницы, ложки, супницы, скатерти, рамки для фотографий и елочные игрушки — в наших семьях продублированы. Как продублированы некоторые черно-белые, с легким желтоватым налетом фотографии и воспоминания.

Когда наша крепкая компания собиралась за столом, обязательно всплывала история о том, как четырехлетний Лева потерялся на елке в Кремле, как на отдыхе в Крыму, куда наши родители исправно вывозили нас каждый год, у Левы болели уши, и маленький, смешной, с платком на голове, он грустно сидел на берегу; как катались на лыжах под Смоленском... Воспоминаний было много, они захлестывали нас, дробились мелкими гранями, искрились, и мы становились моложе, а в глазах появлялся задорный блеск. После этого Лева брал гитару и пел свой любимый романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Пел он с чувством, иногда прихватывая не те струны, но нам это было не важно.

Новогодняя встреча десятилетней давности... Мы сидим за праздничным столом, покрытым старенькой шелковой скатертью «тех времен», у Левы. Отзвенели куранты, после торжественного вручения подарков, благодушные и счастливые, мы расхваливаем коронные блюда его семьи — селедку под шубой и холодец. Раздается звонок в дверь, и Лева, загадочно улыбаясь, манит нас за собой. Мы выбегаем на лестничную площадку (а в Левином доме она огромна) и ахаем. Стараниями Левы и соседей она превращена в новогоднюю танцплощадку — украшена мишурой, надписями с шутливыми поздравлениями и даже маленькой елочкой. Соседи из квартиры напротив выкатывают столик с самодельными наливками (помнится, это был чернослив на спирту), и каждый произносит короткие, но емкие тосты. А потом под магнитофон, вынесенный на площадку, мы танцуем до утра. «Как тогда, в НАШЕМ дворе, правда?» — мечтательно повторяет Лева и опрокидывает очередную рюмочку настойки.

Светало, когда Лева отправился провожать нас, несмотря на наши заверения, что до дома мы доберемся сами. Морозный воздух огласила первая фразы романса «Утро туманное, утро седое», дальше которой дело так и не пошло, но нам хватало и этой строки, чтобы выразить радость от того, что жизнь прекрасна, когда в ней есть такие друзья. Громыхая промерзшими боками, по пустой и гулкой улице полз первый троллейбус. Лева замахал руками, свистнул, подзывая его, как такси, и троллейбус послушно остановился. «С наступившим!» — совсем не сердито крикнул водитель, и мы плюхнулись на холодные, как сугробы, сиденья, а в сумках у нас гремели быстро замерзающие миски и тарелки с гостинцами — салатами, холодцом, пирогами и чем-то еще, всученными нам Левиной женой «на дорожку».

Время летит быстро. Следующие новогодние праздники мы встречали в разных компаниях, но с ребятами из НАШЕГО двора мы неизменно встречались на традиционном первомайском свекольнике у Левы, Дне Победы у нас, на юбилеях. Мы были самодостаточны. Мы любили наши камерные праздники. Может, потому, что любили друг в друге свое детство и юность, до которых в этом мире больше никому нет дела?