В беседе с Эдгаром Сноу, которому Мао впервые изложил свою биографию, он сообщил следующий весьма любопытный эпизод своего детства. Когда ему было 13 лет, он как-то ушел из школы, за что дома в присутствии гостей отец обозвал его лентяем. Юноша в ответ нагрубил отцу и убежал из дому. Отец побежал за ним и догнал около пруда. Мао Цзэдун не умел плавать, но пригрозил, что, если отец приблизится к нему, он прыгнет в воду. Старший Мао (Жэньшэн) приказал, чтобы сын встал перед ним на колени в знак подчинения. Сын отказался, но сказал, что встанет на одно колено, если отец не будет его бить. Отец согласился с условиями сына.

«Война закончилась, — рассказывал Мао, — и я понял, что, когда я защищал свои права, выступая открыто, мой отец уступал мне. Но когда я был тихим и послушным, он только ругал и бил меня еще больше».

Мы склонны отнестись с доверием к этому рассказу. В самом эпизоде много характерного, прежде всего непокорность и бунтарство юноши. Надо представить себе китайскую семью и китайские традиции, чтобы оценить всю необычность его поведения. Конфуцианские каноны, которым неукоснительно следовали многие поколения китайцев, требовали трех видов покорности: сына — отцу, подданного — императору и всех — церемониалу и традициям. И уже с ранней юности Мао покусился на одну из них — едва ли не самую важную (впрочем, Мао не любил отца и впоследствии не раз говорил об этом).

Не лишена известной символики и другая деталь: юноша все же становится на одно колено перед отцом. Если воспользоваться собственным образным сравнением Мао, то уже в юные годы он учился владеть и силой тигра, и ловкостью обезьяны. Мао, как увидит читатель, часто приходилось идти на компромиссы: и с колеблющимися сторонниками, и с соперниками в борьбе за власть, и с иностранными деятелями. И, право же, эти компромиссы в чем-то сродни поведению юноши, преклоняющего лишь одно колено перед отцом: он не подчиняется до конца, что позволяет «сохранить лицо», в то время как преклонение колена как будто свидетельствует о покорности и согласии.

Вернемся, однако, к началу жизненного пути Мао. Он родился 26 декабря 1893 г. на юге Китая в деревне Шаошань уезда Сянтань провинции Хунань

Мы не будем здесь останавливаться на всех перипетиях революционной борьбы в Китае под лозунгом Советов (1927–1937 гг.), национально-освободительной войны против японского империализма (1937–1945 гг.) и, наконец, гражданской войны (1946–1949 гг.). Нас интересуют идеологические и политические позиции, которые занимал Мао Цзэдун в различные периоды. Начнем с вопроса о борьбе против левых авантюристов в КПК в 30-х годах.

Заслуживает особого внимания вопрос об отношении Мао к авантюристской линии Ли Лисаня. Напомним некоторые факты. Свои взгляды Ли Лисань — фактический руководитель КПК в тот период — наиболее полно и откровенно изложил на заседании Политбюро ЦК КПК 7 апреля 1930 г. Его тактическая схема выглядела следующим образом. Китай — это страна, в которой противоречия между империалистами достигли наибольшей остроты и в которой силы империализма наиболее уязвимы. Китайская революция даст толчок мировой революции, потому что империализм все свои силы направит на подавление китайской революции, а это усилит революционный взрыв в странах Запада и в колониях Востока. Победа революции в Китае обязательно должна явиться одновременно и началом победы мировой революции.

Что следует отсюда? Отсюда следует, что, начав восстание в Китае, нужно вовлечь Советский Союз в большую войну со странами империализма, которая и послужит началом мировой революции.

На заседании Политбюро несколько месяцев спустя (август 1930 г.) Ли Лисань высказался еще более откровенно: «Когда Ухань будет у нас в руках, мы сможем поговорить с Коминтерном и русской братской партией и скажем им, что теперь наступил момент, чтобы развязать всемирную войну и чтобы советская армия вмешалась…» С его точки зрения, восстание в Маньчжурии должно было явиться прологом к «международной войне», так как Маньчжурия находилась под господством японского империализма. Вследствие этого восстания Япония начнет наступление против СССР, и возникнет «международная война». «Наша стратегия должна заключаться в том, чтобы вызвать международную войну, — говорил Ли Лисань. — Возможно, Коминтерн найдет все это неверным, но я убежден, что я прав. Монголия должна объявить себя частью советского Китая и бросить свои войска на север. Китайцев, проживающих в Сибири, надо вооружить и двинуть сюда… Теперь Коминтерн должен взять наступательный курс. Прежде всего — Советский Союз. Он должен энергичным образом готовиться к войне… Коминтерн должен изменить свою линию и перейти в наступление. Это не троцкизм… Пятилетний план (имеется в виду в СССР. —

Как видим, план недвусмысленный. Более откровенного и легкомысленного проявления авантюризма и национализма не сыщешь во всей истории мирового освободительного движения, которое знавало таких авантюристов, как Нечаев и Троцкий.

Как выглядело высшее руководство КПК в тот период? Сошлемся прежде всего на характеристику О. Брауна в его статье «Как Мао Цзэдун шел к власти».

«Самым энергичным и самым ловким среди руководителей был Чжоу Эньлай. Человек, получивший классическое китайское и современное европейское образование, обладавший большим международным опытом и выдающимися способностями, он всегда умело лавировал и приспосабливался»

1

. Он руководил политическим отделом в военной академии Вампу, когда Чан Кайши был начальником академии и главнокомандующим Народно-революционной армии гоминьдана. В 1927 году он был одним из организаторов восстаний в Шанхае и в Наньчане, однако как постоянный член ЦК и Политбюро с середины 20-х годов он совершал такие же ошибки, как Чэнь Дусю и Ли Лисань, либо же относился снисходительно к ним. Одновременно он укреплял свои собственные позиции в армии. Многие командиры были выпускниками академии Вампу.

Дополним эту характеристику наблюдениями американца Роберта Элеганта, который встречался с Чжоу Эньлаем еще до революции 1949 года. Он пишет: «Чжоу Эньлай мог быть только тем, кем он есть, так как он является верным сыном своих предков-мандаринов с их талантом выступать в качестве посредников. Его средство самовыражения — стол конференции, он ищет достижения целей в интригах и в сложном маневрировании, что в крови у китайских политических деятелей, независимо от партийного и политического убеждения. Он прекрасный администратор и верный посредник. Но едва ли творец большой политики»

2

.

Ни в период Яньани, ни в последующие периоды Чжоу не претендовал на ведущую роль и не выступал в качестве возможного конкурента председателя КПК. В глазах Мао у него было еще одно огромное достоинство: он не претендовал на роль идеолога. Видимо, он очень давно понял, что этот пункт является самым болезненным для Мао, который не терпит ни малейшей конкуренции в области теории. И хотя Чжоу Эньлай был едва ли не одним из самых образованных руководителей КПК, он целиком сосредоточился на организационной работе. Всем своим видом он как бы говорил: я исполнитель, не я формирую идеологию и политику. Кроме того, он предпочитал стоять в стороне от фракционной борьбы и спешил лишь вовремя присоединиться к группировке победителей. Одним словом, незаменимый помощник при первом человеке в партии и стране. Мао хорошо понял натуру Чжоу и всеми средствами старался привлечь его на свою сторону. И преуспел в этом.

Еще одна заметная фигура в яньаньском руководстве — Чжу Дэ, уже тогда популярный герой войны, был, по описанию Владимирова, непритязательным и скромным человеком. После Наньчанского восстания 1927 года он, как помнит читатель, объединил возглавляемые им части Народно-революционной армии с крестьянским отрядом партизан Мао. После объединения Мао, по свидетельству источников, систематически подрывал авторитет Чжу Дэ как политика. Чжу Дэ смирился с притязаниями Мао, остался главнокомандующим, но с тех пор больше не играл серьезной роли в руководстве партией.

1 октября 1949 г. Мао Цзэдун от имени китайского народного правительства торжественно сообщил о создании Китайской Народной Республики. На фотографии, запечатлевшей этот момент, можно увидеть Мао и других руководителей на Воротах небесного спокойствия (трибуна площади Тяньаньмэнь) перед огромной толпой людей.

Незадолго до этого, 21 сентября 1949 г., была созвана первая сессия китайской Народной политической консультативной конференции в Бэйпине (Северное спокойствие), который через несколько дней был переименован в Пекин, (по-китайски Бэйцзин — Северная столица), ставшим столицей нового государства. Конференция продолжалась до 30 сентября. На ней была закреплена организация нового государства и избран состав его руководителей. Председателем правительства стал Мао Цзэдун. На заключительном заседании выступил Чжу Дэ. Его речь заканчивалась словами: «Да здравствует Председатель Мао!»

Народу ясно давали понять, что руководитель КПК становится не просто главой нового правительства, а политическим и духовным вождем всего китайского народа.

В момент победы революции Мао Цзэдуну было 56 лет. Его путь к власти был долог и труден. 28 лет прошло с той поры, как он вступил в Компартию.

Вместе с КПК. Мао тоже прошел через испытания революционной борьбы, но прошел, конечно, по-своему. Мао не мог забыть ни тяжелых уроков начала 30-х годов? когда он был выведен из состава партийного руководства, ни жестокой борьбы против Ван Мина, «московской оппозиции», Чжан Готао и других руководителей, которые стояли на его пути к руководству в КПК.

В 1958 году в Китае началась очередная всенародная кампания. На этот раз ее объектом стали мухи, да, да, мухи, комары, воробьи и крысы. Каждая китайская семья должна была продемонстрировать свое участие в кампании и собрать большой мешок, доверху наполненный этими вредителями. Особенно интенсивным было наступление на воробьев. Его стратегия заключалась в том, чтобы не давать воробьям сесть, держать их все время в воздухе, в полете, пока они не упадут в изнеможении. Тогда их убивали. Прекрасно!

Но неожиданно все это дело обернулось экологической катастрофой. Жители Китая стали наблюдать что-то невероятное: деревья покрылись белой паутиной, вырабатываемой какими-то червями и гусеницами. Вскоре миллионы отвратительных насекомых заполнили все: они забирались людям в волосы, под одежду. Рабочие в заводской столовой, получая обед, находили в своих тарелках плавающих там гусениц и других насекомых. И хотя китайцы не очень-то избалованы, но и у них это вызывало отвращение.

Природа отомстила за варварское обращение с собой. Кампанию против воробьев и насекомых пришлось свернуть.

Зато полным ходом развертывалась другая кампания. Ее объектом стали люди — 500 млн. китайских крестьян, на которых ставился невиданный эксперимент приобщения к неведомым им новым формам существования. На них решили опробовать идею, которая запала в сознание вождя. Это была идея «большого скачка» и «народных коммун». Как началось дело?

Выступая на пленуме ЦК КПК в Лушане (23 июля 1959 г.) уже после провала политики «народных коммун», Мао так объяснял возникновение самой идеи: «Когда я был в Шаньдуне, один корреспондент спросил меня: „Народные коммуны — это хорошо?“ Я сказал: „Хорошо“, а он сразу же поместил это в газете, в чем также проявилась некоторая мелкобуржуазная горячность. Потом корреспондент должен был уехать».

17 апреля 1959 г. в зале Хуайжэньтан, в одном из самых живописных уголков бывшего «запретного города» императоров минской и цинской династий, состоялась сессия Всекитайского собрания народных представителей 2-го созыва.

С самого утра сюда устремились сотни делегатов. Пестрая одежда национальных меньшинств Синьцзяна, Внутренней Монголии, Тибета, Сычуани яркими пятнами мелькала среди традиционных кителей из темного сукна и синих ватников — типичной одежды китайских кадровых работников и активистов. Сюда же направлялись десятки журналистов, кино- и фоторепортеров. Многим впервые довелось пройти через «ворота нового Китая» и попасть в огромный зал со стенами, покрытыми красным лаком. Все в зале были явно взволнованы: им предстояло переизбрать председателя Китайской Народной Республики — Мао Цзэдуна.

Это было неожиданно. Это было странно и необъяснимо. В Китае считалось само собой разумеющимся, что Мао Цзэдун будет и впредь оставаться во главе государства. Почему же он уступает высокий пост председателю Постоянного комитета ВСНП Лю Шаоци? Что за этим кроется?

До последнего момента среди депутатов ходили слухи, что Мао Цзэдун все же изменит свое решение и по настоянию авторитетного собрания будет вновь избран на этот пост. Но вот на трибуну поднимается заместитель премьера Чэнь Юнь. Он предлагает избрать председателем Китайской Народной Республики Лю Шаоци. Через 15–20 минут объявляются результаты голосования; «за» высказались 1156 человек, «против» — 1. После этого к Лю Шаоци первым с поздравлением подошел Мао Цзэдун и долго жал ему руку. Весь зал разразился рукоплесканиями и стал шумно скандировать: «Десять тысяч лет товарищу Мао!»

Лю Шаоци имел основания для определенного личного торжества, которое он мог рассматривать и как торжество защищаемой им политики. Мог ли он думать, что через несколько лет его, официального главу Народной Республики, объявят «черным бандитом» и будут публично предавать анафеме под крики и улюлюканье разбушевавшейся толпы! Вряд ли это могло прийти в голову и кому-либо из 1156 делегатов, собравшихся для торжественного акта в зале, который по иронии судьбы носил название «милосердного». И лишь один человек (не ему ли принадлежал единственный голос, поданный против избрания нового председателя КНР?), вероятно, уже вынашивал свои далеко идущие замыслы…

Перед IX съездом КПК стали объектом массовых репрессий. По сообщениям зарубежной печати, 27 января 1969 г. на одном из стадионов Пекина после своего рода митинга, именуемого судом масс (где имитируется процесс судопроизводства), были публично казнены 19 юношей из числа бывших хунвэйбинов. Аналогичные расправы проводились 10 и 11 февраля того же года в городе Янчэнсяне в присутствии 50 тыс. человек.

…Осенью 1971 года над территорией Монгольской Народной Республики разбился самолет с китайскими опознавательными знаками. На месте падения были обнаружены остатки самолета и обгоревшие до неузнаваемости трупы летчиков и пассажиров. Вещи и бумаги почти не сохранились, и поэтому невозможно было установить, кто находился в самолете и с какой целью нарушена монгольская граница. Одновременно разбился вертолет, поднявшийся в воздух с территории студенческого городка университета Цинхуа в Пекине. Все пассажиры, кроме одного, по сообщениям западной печати, покончили с собой. Китайские официальные лица и китайская печать некоторое время хранили гробовое молчание по поводу этих инцидентов. И только спустя полтора месяца Чжоу Эньлай впервые официально сообщил о гибели китайского самолета над территорией МНР и о том, что в нем находился Линь Бяо, который будто бы хотел перебежать на сторону «советских ревизионистов».

Так мировая общественность узнала о новой жертве политической борьбы в Китае. Линь Бяо, который незадолго до этого был объявлен вторым человеком в Китае и преемником председателя КПК, неожиданно предстал как «глава авантюристического заговора против Мао Цзэдуна», как «агент социал-империализма» и «черный бандит».

Мы не будем вдаваться в рассмотрение перипетий этого странного дела, которое напоминает детективную историю. Был ли на самом деле Линь Бяо в самолете, пересекшем границу Монгольской Народной Республики, как и почему погиб самолет, действительно ли имел место заговор против Мао Цзэдуна — все это до времени останется загадкой. Нас интересует политический и особенно идеологический аспект инцидента.

После разоблачения «заговора Линь Бяо» официальная китайская пропаганда одно время проявляла растерянность. Было неясно, за что и с каких позиций следует идеологически прорабатывать бывшего военного министpa. Линь Бяо в глазах китайцев был до этого вождем «культурной революции», составителем первых «цитатников» Мао. Как руководитель хунвэйбинов Линь Бяо в свое время носил красную повязку № 2, а Мао — повязку № 1. Весь народ должен был присягать на верность Линь Бяо как «ближайшему боевому соратнику Мао Цзэдуна». В уставе КПК, принятом на IX съезде, и в проекте новой конституции КНР, обсуждавшемся в 1970 году, Линь Бяо был объявлен преемником председателя Мао Цзэдуна.

С кем же мы имели дело в лице Мао Цзэдуна: со сбившимся с пути марксистом или националистом, позаимствовавшим нечто у марксизма?

Из всех суждений о Мао Цзэдуне, которые нам довелось читать или слышать, самыми интересными нам показались несколько его собственных высказываний: «Во мне заключен дух тигра, и он преобладает, но вместе с ним уживается и дух обезьяны», — писал Мао Цзэдун в письме своей жене Цзян Цин. «Нам надо соединить Карла Маркса и Цинь Шихуана»

1

, — говорил он на одном из собраний партийного актива. «Наш коронный номер — это война, диктатура»

2

.

Подобные сентенции могут показаться просто проявлением экстравагантности. Но нельзя исключить, что, быть может, именно они дают разгадку этой личности…

Перелистаем еще раз страницы идейной биографии Мао и обратим внимание на его собственные суждения об эволюции своих взглядов.

В беседе с японскими социалистами, состоявшейся 10 июля 1964 г., то есть когда Мао уже перевалило за 70 и когда он стал подумывать о «встрече с Марксом», он вспоминал: «Я участвовал в буржуазно-демократической революции 1911 года. С тех пор я учился 13 лет: 6 лет я посвятил изучению трудов Конфуция, и 7 лет я читал произведения капитализма. В студенческом движении участвовал и выступал против тогдашнего правительства.

9 сентября 1976 г. в 0 часов 10 минут скончался Мао Цзэдун. Его смерть не была неожиданной. Уже более трех месяцев Мао не появлялся на публике. Во второй половине дня поступило официальное сообщение; началась траурная церемония. Она длилась девять дней и закончилась 18 сентября на площади Тяньаньмэнь перед бывшей резиденцией императоров.

Смерть есть смерть, ее прихода все мы ждем по старине, говаривал Твардовский. Все ли? — А ждут ли ее, верят ли в неизбежность ее прихода люди, которые, подобно Мао Цзэдуну, наделены неслыханной властью, управляют судьбами сотен миллионов людей? Судя по всему, они не могут допустить самую мысль о бренности своего существования, им мучительно смириться с тем, что они уравнены с теми миллионами людей, над которыми они привыкли возвышаться. В свою очередь, этим миллионам униженных тоже трудно поверить, что человек, который мнился им богом, смертен так же, как и они. Они смотрят с каким-то мистическим ужасом на это павшее величие, на бренные останки того, кто повелевал всеми.

Выступая 17 сентября на торжественных похоронах Мао Цзэдуна, Хуа Гофэн говорил о верности идеям и политической линии Мао, о том, что вся партия и весь народ объединяются вокруг партийного руководства.

Но кончина Мао не только не объединила его преемников, а, напротив, привела к резкому обострению политической борьбы. Похороны Мао, которые были обставлены как национальная трагедия, не слишком долго занимали умы его наследников. Еще не был решен вопрос о том, как поступить с останками — захоронить в земле, кремировать или забальзамировать, еще не отзвучали речи, посвященные погребальному ритуалу, как наследники мертвой хваткой вцепились друг в друга. Когда улеглась пыль, одна группа осталась лежать на ковре.

То была Цзян Цин и ее приближенные. Вскоре появились официальные сообщения о заговоре «банды четырех» — Чжан Цуньцяо, Ван Хунвэня, Цзян Цин, Яо Вэньюаня, которые готовились наследовать Мао и намеревались, если верить китайской печати, установить «фашистскую диктатуру».

Интересно проследить, как пародирует Цзян Цин методы борьбы Мао Цзэдуна со своими политическими противниками. Она вносит в них элемент мелкой женской обиды, который забавно переплетается с политическими расхождениями, занимающими в ее сознании, разумеется, второстепенное место.

В этом духе повествует Цзян Цин о своей борьбе с Пэн Чжэнем, Лю Шаоци, а также впоследствии и с Линь Бяо.

Выяснилось, что после фестиваля пекинской оперы, прошедшего, по мнению Цзян Цин, с большим успехом, Лю Шаоци со своей женой Ван Гуанмэй, явно задетые успехом Цзян Цин, в августе и сентябре 1964 года совершили поездку по стране. Формальным поводом для нее, раздраженно заметила Цзян Цин, было участие в кампании «четырех чисток», но в действительности они делали все, чтобы помешать осуществлению «пролетарского курса» Председателя Мао.

Весной 1966 года, продолжала Цзян Цин, конфликт распространился на все области. В феврале (когда Мао совершал поездку по Ханчжоу и Хунани) она руководила шанхайским совещанием по вопросам литературы и искусства в вооруженных силах. Здесь была подвергнута критике так называемая «группа пяти», которая возглавлялась мэром Пекина Пэн Чжэнем — человеком, еще до того выступавшим против требований Цзян Цин об осовременивании оперы. По сути, их линия, признала Цзян Цин, была рассчитанным ударом по ее программе привнесения социализма в искусство.

Когда сложилась группировка Цзян Цин? Это произошло перед началом «культурной революции». Об этом можно судить из следующего ее рассказа.

Мао Цзэдун не оставил завещания, которое дало бы напутствие новым руководителям, и, судя по всему, не остановил своего выбора ни на ком из них.

Вопрос о преемственности всегда был ахиллесовой пятой режимов личной власти. Не составил исключения и Мао Цзэдун. Вот что он говорил о преемственности руководства в одной из своих бесед, не предназначавшихся для печати.

«Перед своей смертью я хотел создать авторитет „преемников“, я не рассчитывал, что все может получиться наоборот. Первоначально у нас было намерение позаботиться о государственной безопасности; мы создали первую и вторую линии. Я был на второй линии. Другие товарищи — на первой линии. С сегодняшних позиций это было не очень удачно, результатом было большое раздробление. Я был на второй линии и не руководил повседневными делами; я предоставлял другим решать множество проблем, создавая другим людям авторитет, чтобы, когда я предстану перед богом, в нашем государстве дело не дошло до слишком больших потрясений.

Все были согласны с этой точкой зрения. Впоследствии оказалось, что товарищи, которые были на первой линии, не очень удачно уладили кое-какие дела. Отдельные дела, за которые я сам должен был взяться, не были улажены, и за это я несу ответственность. Нельзя все целиком взваливать на них».

Эго говорилось по поводу ухода Мао с поста председателя КНР. В качестве возможного преемника в ту пору выдвигался Лю Шаоци. Нам известно, какая судьба его вскоре постигла.

9 сентября 1977 г. был открыт Дом памяти Председателя Мао Цзэдуна. По сообщению агентства Синьхуа, на строительство Дома памяти ушло девять месяцев. 24 ноября 1976 г. Хуа Гофэн бросил первую лопату земли на месте будущего мемориального сооружения, и уже после закрытия XI съезда КПК — 30 августа 1977 г. — все его делегаты поклонились мумии Мао в Доме памяти.

Здание возвышается к югу от памятника героям на площади Тяньаньмэнь. Оно имеет более 33 м в высоту, а его застроенная площадь — свыше 20 тыс.

кв.

м. Над южным и северным входами здания помещены монолиты из белого мрамора с позолоченными иероглифами: «Дом памяти Председателя Мао Цзэдуна» — надпись, сделанная рукой Хуа Гофэна. Здание имеет 48 колонн, по 12 на каждой стороне, двухъярусную крышу, выложенную глазурованной черепицей, балюстраду, сложенную из плит белого мрамора, и двухъярусный постамент, облицованный темно-красным гранитом. Вокруг Дома памяти высажены сосны, пальмы, кедры и другие деревья, а также цветы. Тело Мао Цзэдуна, покрытое флагом, покоится в хрустальном гробу, установленном в зале для посетителей. «Лицо Председателя Мао Цзэдуна остается таким же твердым и спокойным, каким было при его жизни», — говорится в сообщении агентства Синьхуа. Там же отмечается, что здание строилось под руководством Центрального Комитета партии во главе с Хуа Гофэном, который «лично выслушивал» доклады о ходе строительства, начиная с проектирования и строительных работ и кончая монтажом оборудования и художественной отделкой. После десяти месяцев научных исследований медицинским работникам из Пекина, Шанхая, Хунани и других мест «удалось сохранить тело Председателя Мао Цзэдуна».

На торжественном митинге, посвященном памяти Мао Цзэдуна, присутствовали председатель ЦК КПК Хуа Гофэн, его заместители Е Цзяньин, Дэн Сяопин, Ли Сяньнянь, Ван Дунсин и другие партийные и государственные руководители, а также 10 тыс. представителей населения столицы. На митинге выступил Хуа Гофэн. Он призвал всю партию, всю армию и все народы страны выполнять заветы Мао Цзэдуна, проводить линию XI съезда партии, сплачиваться на завоевание все более великих побед. Он сказал: «Высоко держать великое знамя Председателя Мао Цзэдуна, твердо держаться основной линии партии в исторический период строительства социализма, ухватившись за решающее звено, установить всеобщий порядок в стране, продолжать революцию, бороться за строительство могучей, современной социалистической державы».

Хуа Гофэн высоко оценил 5-й том «Избранных произведений» Мао Цзэдуна и прежде всего «великую теорию продолжения революции при диктатуре пролетариата». Из числа других идей Мао он назвал «идею скачка» в экономике, «революционизирование строительства Народно-освободительной армии и подготовки на случай войны», идею «народной демократии», «стратегическую идею Председателя Мао Цзэдуна о делении на три мира» и некоторые другие. XI съезд КПК, по его словам, восстановил и развил выработанные Председателем Мао Цзэдуном славные традиции и стили, в результате чего партия стала «еще более сплоченной, еще более единой, ещё более крепкой». «Мы обязаны передавать великое знамя Председателя Мао Цзэдуна из поколения в поколение как ценнейшее наследие», — заявил Хуа Гофэн.

Хуа Гофэн еще раз подтвердил намерение новых руководителей КПК сохранить Мао Цзэдуна на знамени партии. Он отдает себе отчет в том, что борьба против его ближайших сподвижников, вошедших в «банду четырех», не может не бросать тень на покойного председателя КПК. С тем большим усердием нужно бороться за сохранение культа Мао, чтобы, опираясь на него, укрепить свою власть.

Тяжкое бремя наследования оставила политика Мао Цзэдуна в экономике, культуре и образовании, общественных отношениях и нравах, — словом, во всей внутренней жизни китайского народа. Продолжающаяся критика «четверки» выплескивает наружу острые и неотложные проблемы, которые накопились в предыдущий период. И хотя все эти проблемы и трудности приписывают злополучной группе Цзян Цин, даже неискушенному наблюдателю очевидно, что ответственность за них несет поп, а не приход.

В докладе на пятой сессии ВСНП Хуа Гофэн был вынужден признать, что «за период с 1974 по 1976 год страна недополучила промышленной продукции общей стоимостью примерно в 100 млрд. юаней, стали — 28 млн. т, а финансовых поступлений — в сумме 40 млрд. юаней; все народное хозяйство оказалось почти на грани катастрофы. В ряде районов и отраслей, где „вредные элементы“ прибрали к своим рукам власть при поддержке, покровительстве и попустительстве „четверки“, наблюдались простои и остановка производства на промышленных предприятиях, возврат в деревне к единоличному труду на самовольно разделенных земельных участках, разгул коррупции, хищений и спекуляции, неистовство классовых врагов, разнузданные вылазки неперевоспитавшихся помещиков, кулаков, контрреволюционеров и „вредных элементов“ с целью взять реванш и свести счеты, а кое-где дело даже приняло совсем серьезный оборот — произошла реставрация капитализма. Дальнейшее усугубление этой ситуации неизбежно изменило бы цвет нашей страны и ввергло бы. народ в пучину еще больших бедствий». Разгром «четверки», заявил Хуа, «избавил нашу партию от большого раскола, а наше государство — от большого регресса в его историческом развитии, он позволил нашему народу продолжать свое поступательное движение в социалистическом направлении, указанном Председателем Мао Цзэдуном».

Тем самым косвенно признается, что социалистические завоевания в Китае поставлены под угрозу.

Продовольственные пайки населению, по сообщениям иностранцев, посетивших Китай, были сокращены. О трудностях в сельском хозяйстве говорит тот факт, что общие закупки пшеницы за границей в 1977 году возросли до 6–8 млн. г. Чтобы обеспечить население продовольственным зерном, Китай должен каждый год увеличивать его прирост на 5 млн. т, поскольку население Китая растет на 1,5–2% в год. По оценочным данным, урожай зерновых 1975 года составил 240–250 млн. г, что составляет увеличение не более чем на 1–2%, не покрывающее роста населения.

Трудное положение сложилось на железнодорожном транспорте. Он эксплуатировался под лозунгом: «Лучше запоздавший пролетарский поезд, чем точный капиталистический». Такая линия сильно дезорганизовала железнодорожное хозяйство, что отрицательно сказалось на всей экономике Китая, поскольку 80% перевозок в стране осуществляется по железным дорогам.

И наконец, последнее: что представляет собой современный Китай? Куда он идет? Это сложный вопрос, пожалуй, наиболее трудный из всех вопросов, которые занимают умы современного человечества.

Мировое общественное мнение внимательно следит за борениями, исканиями, жертвами этого миллиарда людей и жаждет понять, чего можно ждать от Китая в будущем? Не будем строить прогнозов на далекую перспективу. Она окутана туманом, подобно горе, с которой Мао сравнивал свою опрометчивую подругу жизни. Задумаемся над другим: что можно считать относительно устоявшимся, определившимся как тенденция в жизни современного Китая? У нас перед глазами тридцатилетний опыт существования послереволюционного Китая — двадцать семь лет при Мао Цзэдуне и три года при его наследниках.

Современный Китай представляет собой явление, в сущности, уникальное и парадоксальное. Страна, которая именует себя социалистической, государство, которое именует себя диктатурой пролетариата, партия, которая именует себя «самой последовательной марксистско-ленинской партией», проводят явно антисоциалистическую внешнюю политику, направленную против стран социалистического содружества, международного коммунистического движения, против политики мира и социального прогресса во всем мире. В середине 50-х годов, когда зародился этот экстремистский курс, можно было думать, что мы имеем дело со случайным зигзагом политической истории Китая, можно было ждать, что в стране найдутся силы, которые восстановят прежнюю внутреннюю и внешнюю политику, приблизятся к позициям научного социализма и интернационализма. Но теперь, когда прошло уже более двух десятилетий «зигзага», не пора ли заново оценить происходящее, переоценить ценности и подумать, не представляет ли собой этот «зигзаг» подлинную историю современного Китая, которая в том или ином виде найдет свое продолжение и в будущем.

Когда свершилась Великая китайская народная революция 1949 года, китайские руководители объявили свою страну социалистической, и все мировое коммунистическое движение присоединилось к их оценке, рассчитывая, что китайский народ с течением времени займет свое достойное место в растущей семье социалистических народов и стран. Впоследствии, когда произошло огосударствление собственности в городе и кооперировалась деревня, эта характеристика была прочно закреплена за Китайской Народной Республикой.

Теперь мы стоим перед проблемой: можно ли признать, что «китайский» социализм совместим с антисоветизмом, борьбой против мирового социалистического содружества, с агрессией против Вьетнама, экстремистской политикой на мировой арене, с неустойчивой политической системой, где проходит постоянная беспринципная борьба за власть различных группировок, словом, со всеми теми явлениями, которые мы наблюдаем в Китае на протяжении последних 15–20 лет. И дело даже не в дефинициях, не в социально-политических ярлыках. Проблема состоит в том, чтобы действительно понять, каковы же тенденции развития Китая и чего от него можно ожидать в будущем?