– Ч-чур меня! – Со сна испуганный вскрик тут же сменился сердитым ворчанием: – К-кой бес мой лик сырыми перстами лапает?

Разбуженный этим громким голосом, Тимошка с немалым усилием приподнял голову с соломенной подушки. В горнице постоялого двора было еще темно, смрадно, густо пахло давлеными клопами. В углу, близ маленького светло-серого оконца, кто-то потягивался до хруста в суставах. Пообок с Тимошкой на отчаянный вопль с заклинаниями отозвался старческий голос:

– Я это, отец Кирилл. Свою голову отыскиваю…

– Аль вовсе пропала, брате?

Взбешенный небывалой дерзостью смело стоящего перед ним конюха, Матвей Арапов вызверился на него кровью налитыми глазами, рванулся из кресла и так сильно хлопнул ладонями, что их ожгло болью, словно кипятком ошпаренные. В господскую горницу тут же вскочили четыре дюжих дворовых во главе с приказчиком Савелием Паршиным и замерли в недоумении: чужих никого, а барин бранит своего названного сродственника Илью Арапова.

– Савелий, вязать холопа! Пятьдесят батогов ему! Да в амбар под замок. Проголодается за недельку – живо в разум войдет! Хватайте, чего истуканами встали? Воли захотел? Я те покажу волю! Будешь помнить, мужик, вековечную истину: где волк прошел, там весь год овцы блеют! В батоги!

Дворовые кинулись на Илью. Савелий поспешно снял с себя гашник и сунулся в свалку – вязать руки, но, получив крепкий удар в черное, будто обмороженное лицо, отлетел к стене, повалив при этом подставку с цветочными горшками. На полу захрустели коричневые, облитые глазурью черепки.

– Псы смердячие! Меня, вольного человека, вя-за-ать! – хрипел Илья, вырываясь из цепких рук дворни. Трещал кафтан, хрустели заломленные за спину руки, дворовые сопели от натуги и усердия – знали: если Илья вновь вырвется, не один Савелий будет хлюпать. Вона вскочил приказчик на ноги, одной рукой зажал разбитый в кровь нос, а другой схватил поваленного Илью за голенище сапога и остервенело бил пинками, норовя попасть в живот.

Припорошенная в ночь выпавшим снегом, Самара едва ли не вся сбежалась на рыночную площадь поглазеть на воинские сборы – из Симбирска с батальоном солдат майора Естифеева и гренадерской ротой прибыл тамошний комендант полковник Чернышев, спешно посланный под Оренбург на выручку осажденного города.

Закрыв лавку по такому случаю, Данила Рукавкин втиснулся в праздно глазеющую толпу самарцев, прибился к ротмистру Петру Хопренину, своему давнему знакомцу: оба семь лет назад избраны депутатами от Самары в комиссию по сочинению проекта нового Уложения, Данила – от купечества и цеховых, а Петр – от самарского казачества. В память о той депутатской работе оба с немалой гордостью носят по праздникам золотые медали и по указу матушки-государыни пожизненно избавлены от телесного наказания.

– Вона, смотри, Данила, и воинское начальство объявилось, – негромко проговорил Хопренин, потеснился, давая место перед собой Рукавкину: купец из-за ротмистра ничего не смог бы разглядеть, на полголовы ниже. – Ишь, приморозили солдатушек. Шуточное ли дело, битый час стоят на ветру.

– Должно, оба коменданта близкие сродственники, давно не виделись, за чаем новостями делятся, – пошутил Тимофей Чабаев, пристроившийся рядом.

– А ну стой!

Возница из престарелых гарнизонных солдат вздрогнул от грубого окрика и зашептал:

– Свят-свят!

Из придорожных кустов на проезжий тракт, будто нечистая сила из-под печки, шастнули шестеро невесть откуда появившихся людей в военном обмундировании. Ведь только что глядел вперед, дорога на версту была свободной!