Если вам на самом деле хочется услышать эту историю, то я начну с того, как однажды Лизка, моя школьная подруга, попросила ответить на вопросы одной, на первый взгляд вполне обычной, анкеты в ее личном дневнике. Вы же представляете девчачьи тетрадки с любимыми песнями, фотками певцов, актеров и записями подружек по серьезным и не очень серьезным поводам? У меня таких дневников-блокнотов скопилась целая куча, но я ими года два как переболела и не вижу в них больше никакого смысла, а Лизка — она смешная, до сих пор заплетает косички, тугие такие и толстые, с бантиками, обзавидуешься, — и продолжает играть в прежние детские игры. Вот что я тогда написала:

Мне четырнадцать лет. Мои родители думают, что меня зовут Юля, только мое настоящее имя — Джулия. Свою дочку я назову Саманта — Сэм, а если будет сын, то Феликс — Флекс. Я дам детям иностранные имена, потому что выйду замуж за негра, уеду в Америку и сделаю головокружительную — ха! — карьеру там. В детстве я мечтала стать ветеринаром, но потом передумала: хочу быть главным редактором своего собственного журнала и писать сценарии для Голливуда. Любимые цвета — белый и черный, потому что они ненавязчивы и почему-то успокаивают меня. Из животных больше всего нравятся хомячки — милые, пушистые, маленькие и… беззащитные зверьки. У них нет мозгов, поэтому любой мой бред выслушивают терпеливо и трепетно. Обожаю тюльпаны, если они симпатичные и желтые, просто потому, что они были в фильме с Брюсом Уиллисом. Моя любимая цитата: «Куда деваются утки, когда пруд замерзает?» Есть много групп, чью музыку слушаю с удовольствием, особенно «Beatles», «LMFAO», «Muse». Ненавижу «Бис», «Серебро» и «Виагру». Мир был бы для меня пуст, если б в нем не было любви. Любовь для меня — это когда не можешь и пяти минут прожить без человека, нужно обязательно его видеть, чувствовать. У меня есть вопрос к Богу: «Я хороший человек?»

С тех пор, после этой дурацкой анкеты, меня как заклинило, и я всем и всегда задаю одни и те же вопросы: «Без чего мир стал бы для вас пуст? Что такое любовь? Какой вопрос вы бы задали Богу?» Ответы знакомых и близких, как правило, разочаровывают, и постепенно начинаешь осознавать, что в духовном плане большинство людей живет в непересекающихся, а стало быть, параллельных плоскостях; увы, разные поколения почти не способны понимать друг друга, особенно если к этому не стремятся. Ведь у семнадцатилетних совершенно иные представления о жизни, чем у нас. А что говорить о взрослых! Их ответы скучны и унылы, и по ним видно, что они не способны понять даже собственных детей.

К примеру, моя мама до сих пор — что за странная привычка? — называет меня ребенком. Меня это бесит. Какой я ребенок, если давно выше нее ростом? Или вот приготовит суп, а я ем, ем и доесть не могу, потому что она наливает его до краев в глубокую тарелку, но я же не корова и поэтому не доедаю.

— Спасибо, мамочка, — говорю, — было необыкновенно вкусно!

Мы — Джулия, Адель и Эдита — вышли из автобуса, как выходят кинозвезды на красную дорожку какого-нибудь Каннского кинофестиваля. Яркое солнце ослепило нас, как вспышки фотокамер гнусных папарацци, а в качестве толпы фанатов нас встречали потные и вонючие «хоббиты» из младших отрядов, которые подъехали почему-то раньше и до сих пор не смогли рассосаться. «Silly Love Songs» — слащаво-ностальгическая песня сэра Маккартни неслась из скрипучего динамика, по всей видимости, его ровесника. Да-да, я узнала ее, песню юности моего папы и одновременно музыку моего детства. Папа рассказывал, что, когда я еще была у мамы в животике, он включал мне свои любимые роковые вещи, именно поэтому теперь наши музыкальные пристрастия сходятся; что ж, со своими детьми я проделаю тот же фокус. О, этот пронзительный голос, разрывающий сердце очаровательными глупостями:

«I love you», — подпеваю я Полу, новые подруги весело подхватывают мой порыв, и мы дружно признаемся в любви прекрасному трепетному миру, готовому приютить нас ровно на двадцать один день, согласно оплаченным путевкам. Темные стильные очки сдвигаются на кончик носа, и поверх них я осторожно и быстро пытаюсь оценить ситуацию — понять, нет ли рядом красивых мажористых мальчиков. Мои подруги синхронно повторяют мои движения. К счастью, в толпе нет ни одного, кто бы отдаленно напоминал негра моей мечты, способного пробудить во мне хоть какой-то комплекс неполноценности. Отмечаю: мальчишки озабоченно и неуверенно рассматривают нас, совсем не понимая, что привлечь наше внимание могло бы только холодное циничное безразличие, близкое к презрению. Отмечаю также: с самого приезда лагерь оправдывает мои ожидания.

В шумной толпе через распахнутую решетку главных ворот поволокли «саквояжи» к месту построения, а там Роман безуспешно пытается командовать, но его, конечно, никто не слушает. И тут густой голос барабанной дробью ударяет в ушные перепонки: «Отррря-ад!» Все на мгновенье замолкают, удивленно уставившись на Людмилу Петровну. «В две шеренги становись!» — приказывает она и выкидывает в сторону правую руку, показывая, где нужно строиться; мы нехотя вытянулись справа от нее, чтобы выслушать короткий бессмысленный инструктаж. Даже и не помню, о чем он был. Так бывает, когда учителя на уроке начинают сыпать давно заученными фразами, вдруг задумываешься о чем-то своем и отключаешься, а главное, нет в этом моей вины: мозг сам по себе отказывается воспринимать лишнюю информацию. По этой же причине я никогда не запоминаю рекламу. Как бы ни старались мне ее впихнуть телевизионные редакторы, их попытки обречены на неудачу — тупо не слышу. И случается так, что, когда все ржут над кавээновскими шутками, в основе которых рекламные ролики, я глупо хлопаю глазами, не понимая, где смеяться.

— Предлагаю назвать наш отряд «Сагарматха», — говорит Людмила, и скрежет необычного экзотического слова возвращает меня в реальность. — Это непальское название самой высокой горной вершины, в переводе — «властелин мира». Вот и мы с вами, как альпинисты, должны покорять все новые и новые вершины…

А утром Людмила устроила нам мелкую пакость. Не сама, конечно, а через подлую Тыковку, которой по понятной причине не досталось места в палатах, и она заселилась в вожатской в качестве «адъютанта ее превосходительства»; вела себя так, словно она командир отряда, хотя никто ее на эту должность не выдвигал.

— Хрулева, назначьте на сегодня дежурных, — донесся из-за дверей недовольный голос, едва прозвучал подъем.

Сомнений не было: первое и самое ответственное дежурство выпадало на нашу троицу. Дежурство заключалось в том, что, пока все идут на зарядку, мы моем корпус — полы на своей половине. После того как зарядка закончится, нужно поспешать на завтрак, а потом домывать веранду. Но нам никак не удавалось успеть: все мешались, ходили взад и вперед за вещами, и мы решили, что сначала домоем, а потом пойдем завтракать.

Старательно исполнив обязанности, радостные и довольные, вбежали в столовую. Не зря говорят: «Голод — лучший повар» — с каким наслаждением вдыхали мы ароматы простенького лагерного омлета и какао! Однако повариха на раздаче оказалась не в настроении и решила свредничать. «Опоздали, фиг чего получите!» — таков был смысл ее неожиданной брани. Что и говорить, подобного поворота событий мы никак не ожидали и в недоумении уставились на нашу вожатую, которая была здесь же, но она сделала вид, что ничего не заметила, и даже не попыталась заступиться за нас.

Мы вернулись в палату понурые и несчастные. Честно, слезы на глаза наворачивались, так обидно было. И тут, смотрю, девчонки из палаты, ничего не говоря, стали скидываться: у кого был зеленый лук, у кого — карамель, у кого-то кусочек хлеба завалялся. Подумать только, никогда я не ела ничего вкуснее зеленого лука с карамелью! С благодарностью я смотрела на девчонок из нашей палаты. Вот Ася, пигалица с короткой стрижкой типа «я у мамы дурочка», которая раздражала меня тем, что никогда не расставалась с наушниками, слушала отстойную музыку, при этом каждые полтора часа звонила матери и громко, чтобы все слышали, докладывала, что с ней происходит, не забывая повторять, как хорошо ей в лагере. И сразу же по приезде портрет мамы на тумбочку поставила. (Я посмотрела как-то внимательно, не взрослая женщина, а девушка невзрачная на фото, и улыбка неестественная, натянутая — так бывает, когда фотограф просит улыбнуться.) А при всем при том не скажешь, что Ася маменькина дочка. Конечно, она доставляет определенные неудобства, зато сколько в ней скрытых достоинств! Или вот взять Алсушку — совсем неприметная девчонка, переживает, что у нее волосы редкие, и завидует мне. А если разобраться, то совсем и не редкие, просто тонкие очень. Веснушек, конечно, у нее могло бы быть и поменьше, но я читала, что некоторые парни от этих рыжих крапинок прямо с ума сходят. Так что, как говорится, все относительно. Я жевала карамель с зеленым луком и понимала, что теперь мы связаны одной цепью, никогда я не предам новых подруг, а если кто попытается их обидеть, то, как волчица, перегрызу обидчику глотку.

Ночью не спалось. Духота в палате. Ждали, пока мальчишки за стеной угомонятся. Наконец у них все стихло. Похоже, заснули. Выждали еще минут десять-пятнадцать.

— Что, пойдем? — спросила Ад ель.

— Пойдем! — откликнулись мы дружно.

Ася, правда, струхнула, и ее решили оставить на шухере. Ну ладно, пошли. Потихонечку прокрались к мальчишкам. Для начала обмазали их зубной пастой и думаем: «Это же слишком примитивно. Что бы такого еще сделать?» Потом перепутали обувь, связывая ее вперемешку шнурками. С собой у нас были иголки и нитки, и все, что из одежды находили в темноте, старательно сшивали вместе. Под конец натянули между кроватями веревки. И вдруг в самый ответственный момент Гусь, рядом с которым я как раз суетилась, приподнимается и садится на кровати. Мы замерли. А он громко так: «Мы балдеем». И тут же плюх — и дальше спать. Обошлось! Но столько страху пережили!

Где-то в четыре утра или даже в пять последовал ответный визит. Видимо, кто-то из мальчишек проснулся, обнаружил диверсию. И хотя мы ожидали коварных действий «противника» и старались не спать, сон нас все же сморил. И мы проснулись только оттого, что они топали как слоны. Но у мальчишек с фантазией было плохо, поэтому они в основном намазали девчонок пастой, а кому-то еще и одеяло испачкали. Мы с Аделькой довольные такие: «А нас не намазали!» А потом вдруг как стало стягивать кожу на лице — мы поняли, что жестоко ошиблись, и пошли умываться. В пять утра. В это время старший вожатый Жора возвращался откуда-то, на нас посмотрел — ха! — ив восторге вытянул большой палец: «Во!»

Девки со второго отряда достали. Прохода не дают. Им лишь бы обсмеять людей, а сами-то ничуть не лучше. Вот и сегодня утром Маринка пытается позорить нас с Адель. Опять при Артуре — между нами, тупом баране, который так и не откликается на крик израненной души, — Адель скукожилась и все стерпела, типа справедливо. Но я решила позлить мерзавок.

— Хотите тюльпанчик? — спрашиваю невинным голосочком.

Они не были готовы к нестандартному мышлению. «Компьютеры» старого поколения сразу же и глюкнули, что-то не срослось. Ушли в непонятках. А все же просто, если смотреть приличные фильмы. «Девять дюймов», к примеру. «Хотите тюльпанчик?» — означает «вам конец, готовьтесь к смерти».

— Давай наплюем в их еду, когда будем дежурить в столовой, — шепнула Адель, терпеливо снеся обиду.

— Нет, — отрезала я твердо и продолжила довольно патетично: — Ты сейчас девушка в любви и не имеешь права опускаться до подлостей, иначе ожесточится сердце твое. Но знай, что месть наша будет ужасной!

Как можно провести отпуск одному? Остатки отпуска? Конечно, по-разному. Можно, например, купить книжку Харуки Мураками

[1]

, сесть в парке и читать запоем с первой до последней страницы. Кому-то покажется странным такой вид отдыха, но я поступил именно так.

Я стоял у полок в книжном магазине и перелистывал книгу рассказов Чарльза Буковски

[2]

, размышляя о тонкостях перевода и уместности вульгаризмов, рассыпанных на страницах его произведений. Мне нравился стиль изложения, но не нравились цена и вид книги, обложка которой была надорвана. В тесном пространстве между полками меня буквально зажали с двух сторон две девчушки-студентки, на ходу обсуждавшие романы Мураками и ворчавшие, что ничего нового нет. Я был удивлен, во-первых, тем, что современная молодежь вообще что-то читает (у меня имелись сомнения на этот счет), а во-вторых, тем, что девушки (!) читают интеллектуала-японца.

— И что, вы все это прям на самом деле читаете-читаете? — сбивчиво и довольно глупо спросил я, обращаясь к одной из девчушек, которая была поменьше и в очках, однако ответила вторая — потолще и без очков:

— Да, читаем-читаем! — и улыбнулась добродушно.

Она умерла ночью через полтора года. Мама плакала. Я вошел в комнату и увидел, что глаза бабушки чуть приоткрыты. Я закрыл их и долго держал веки, пока они не застыли. И уже решил, что все в порядке, и задремал, но дьявольская сила перехитрила меня. Когда я проснулся, оказалось, что глаза опять приоткрылись. Бабушка будто смотрела на меня, пока я спал, и было жутко.

…А в тот вечер я долго стучался в дверь нашего деревенского дома. Бабушка смотрела на меня через окно и не то чтобы не узнавала в наступивших сумерках, а словно не видела: взгляд ее был устремлен сквозь мое тело в совершенно другое время, в другое измерение. Кое-как я докричался до нее, и она открыла. В глазах ее не было радости, как обычно, когда я приезжал. Было безразличие.

Поставили чайник, я сел на диван в зале, а бабушка стала накрывать на стол. Полы были бетонные, покрытые линолеумом, и в тишине пустого дома отчетливо раздавался размеренный перестук ее тапочек. Я взглянул на часы, имевшиеся в доме, чтобы выяснить, который час: настенные часы с кукушкой давно уже стояли, а те, которые еще шли, существовали как бы сами по себе, вне реальности, и показывали время весьма причудливо. Тогда я включил телевизор и под его шум стал пить чай.

Чаепитие в нашей семье никогда не сводилось к процессу утоления жажды. Чаепитие — это было время, когда вся семья собиралась вместе. Это было время отдыха. За чаем обсуждались какие-то общие проблемы, именно за чаем дети могли полностью ощутить неподдельное внимание и заботу родителей, выслушать их советы, получить ответы на наболевшие вопросы. Отец всегда шутил и рассказывал забавные истории, над которыми я от души смеялся. Было весело и необыкновенно комфортно. В остальное время родители были заняты делами по хозяйству, и им было не до детей. Поэтому мне всегда хотелось, чтобы чаепитие длилось как можно дольше. Когда приезжали гости, немедленно подавали чай, и с ними долго беседовали. Перед их отъездом опять-таки устраивалось чаепитие. Мне нравилось, когда приезжали и уезжали гости, так как можно было дольше общаться со своими родными.

Поначалу я совсем не обратил внимания на то, что бабушка поставила на стол три чашки чая, хотя мы были только вдвоем: она старая и часто ошибается, вечно что-то забывает и все путает. Я к этому привык. Пили молча, потом бабушка стала что-то рассказывать. Я почти не слушал, думая о чем-то своем, поэтому понял только, что приходили какие-то люди, женщина и мужчина, ее знакомые, стучали в окно, звали куда-то с собой, но она не пошла. А еще приходил неизвестный мужик, нагло разлегся на диване и заявил, что будет жить в этом доме со всей многочисленной родней. Родня тут же и повалила в дом, еле удалось всех выгнать, и только маленькую девочку пожалела, так как она была очень голодная, да и одежонка на ней плохая, а на улице давно не лето. «Так и живем теперь вместе», — закончила бабушка свой рассказ. Тут только я включился и недоуменно переспросил: «С кем?» — «Да с девочкой же!» — раздраженно ответила бабушка, поражаясь моему слабоумию.

— Смысл жизни в том, чтобы его искать, — уверенно произнес Калюля, изрядно отпив пива из бокала и яростно вращая глазами, — а вот когда его найдешь, тогда и будешь счастлив, как все великие. Надо быть великим. Маленький человек никогда не будет счастлив.

Он горестно ухмыльнулся, и от его улыбки стало еще сумрачней в и без того темном пивном погребке, где мы общались последние полтора часа, просаживая мою скромную зарплату. Отчаянье в глазах Калюли говорило о том, что денег нам на сегодня не хватит и придется искать еще.

— Вот ты посуди, — продолжал он, нервно поглаживая густую рыжую бороду, — разве стал счастливее Наполеон, завоевав полмира? Нет, потому что он был маленьким. Пыжился-пыжился, а ему раз и Ватерлоо подсунули с островом Святой Елены и мышьяком, чтоб жизнь медом не казалась.

Я был уже пьян, плохо улавливал логику рассуждений Калюли и все пытался найти связь между величием человека и его ростом.

— А мне кажется, — сказал я, — великие люди никогда не бывают счастливы, они только приносят боль и страдание близким и тем, кто их окружает. И чем величественнее человек, тем больше страданий он приносит. Возьми, к примеру, Иисуса. Он, конечно, страдал за людей, но тем не менее и сам принес в мир нескончаемый поток страданий. Прежде всего своим последователям, которые были не настолько умны, чтобы понимать новое учение, но жаждали верить в его слова. Только, веря в его величие, фанаты в простых изречениях Иисуса искали более глубокий смысл. Даже так: сложное понимали буквально, а простое метафоризировали и тоже понимали по-своему. В результате проповеди Иисуса получали прямо противоположный смысл. Он и сам ужасался, видя записи своих речей, но ничего не мог с этим поделать. И тогда решился на шоковую терапию, надеясь своей смертью открыть людям глаза на зло, ими творимое.

Девочка была в гневе:

— А если б тебя убили? Ты как маленький! Ищешь смысл жизни. Для чего? Чтобы найти его в смерти?

— Прекрати, — сказал я, — это всем известная философия. И перестань упрекать меня. Ты мне не жена.

— Я лучше, — обиженно ответила она. — Я ждала тебя. Я уже почти взрослая, а ты ничего не видишь. Дур-рак!

— Ладно-ладно, — примирительно сказал я, — наверное, я не прав. Но пойми, ты для меня — цветок, за которым я ухаживаю. И только. Я хочу радоваться своему цветку, а не колоться об его колючки. Договорились?

stas (09:44 РМ):

Это я, Марго, где же ты?

raduga:

Нет на месте: esli hotite napishite.

stas (11:23 РМ):