– Прежде чем мы начнем говорить о делах, не могу не выразить восхищения вашей настойчивостью. Добираться в этакую даль! Что значит старая дружба!

– Ваше чувство юмора, Агасфер, всегда было весьма… своеобразным. Менее всего мне хотелось лично общаться с вами. Я ехал через Сибирь, сейчас там ад. Вы сидите тут, экспериментируете…

– Спокойнее, мой друг, спокойнее! Вы, я вижу слишком вжились в роль ходока.

– В чью роль?

– Это неологизм. Так называют аборигенов, которые совершают длительные путешествия, надеясь найти истину. Приходится порой их принимать. Они очень забавны… Я хорошо знаю, что происходит сейчас в Сибири. Кстати, через несколько часов у меня как раз заседание по этому поводу.

– Огни, ваше благородие!

– Что? – не понял Арцеулов, на всякий случай покосившись в ночную тьму, куда указывал незнакомый ему унтер-офицер – напарник по караулу.

– Огни, господин капитан, – повторил унтер, вновь тыча куда-то вдаль. В голосе его чувствовался плохо скрытый страх. – Повстанцы, ваше благородие! Сторожат!

Арцеулов пожал плечами и всмотрелся. Сквозь темень, опустившуюся на Нижнеудинск и затопившую станцию, он разглядел множество огоньков, охватывавших город неровным полукольцом.

– Прекратите панику, унтер! – наконец буркнул он, морщась от налетевшего ледяного ветра. – Вечно вам повстанцы мерещатся!.. Лучше пройдемся, а то заледенеем.

Степа Косухин оказался в Иркутске ранним утром шестого января, голодный, изрядно замерзший, но полный революционного оптимизма. С ним была его партизанская гвардия – сотня черемховских шахтеров, вместе с которыми он воевал уже третий месяц. Еще за день до этого они доели последние консервы и дожевали остаток сухарей. О табаке и говорить не приходилось – курящие, в том числе и сам Косухин, страдали неимоверно. Мерзавцы-чехи предлагали меняться, но ничего путного в обмен не было. В конце концов распропагандированный Степой легионер подарил черемховцам две пачки какой-то жуткой японской отравы, которой хватило лишь на одну раскурку, да и то по половине папиросы на каждого. Впрочем, Степа не унывал. Он выполнил приказ Иркутского большевистского комитета и самого товарища Чудова, а по сравнению с этим все остальное казалось несущественной мелочью.

Приказ этот пришел в Черемхово аккурат вечером третьего января. Товарищ Чудов сообщал о взятии власти в Иркутске эсеровским Политцентром и требовал немедленной присылки подкреплений из числа надежных бойцов. Старшим он приказывал назначить товарища Косухина Степана Ивановича. Степа был горд. В Черемхово и его окрестностях было немало командиров постарше и поопытнее, и он воспринял приказ, как особое доверие партии. Правда, кое-кто, как он успел заметить, не очень рвался в Иркутск, где ожидались серьезные дела. Война шла к концу, и некоторые товарищи начали проявлять самый настоящий оппортунизм. Оппортунистов Косухин презирал. Быстро собрав отряд из добровольцев, он позаботился о том, чтобы каждый из партизан имел по две обоймы к винтовке и по три самодельные ручные бомбы, и той же ночью занял позицию вдоль железной дороги. Первые два эшелона, сопровождаемые бронепоездами, пришлось пропустить, зато третий взяли без боя. Легионерский пост у семафора был обезврежен заранее, и перепуганный чешский комендант эшелона после долгой ругани согласился выделить для маленькой армии Степы Косухина два пустых вагона. Правда, вагоны оказались товарными, мороз продирал до костей, а проклятые чехи категорически отказались выделить отряду хотя бы ящик тушенки. Но всем этим можно было пренебречь. Главное – быстрее добраться до Иркутска, где, как чувствовал Степа, его отряд будет очень нужен для дела Мировой Революции.

Смысл происходящего Косухин подробно объяснял бойцам отряда, для чего неоднократно переходил из вагона в вагон, один раз чуть не свалившись прямо под колеса поезда. Партизаны, ребята сознательные, понимали все с полуслова. Степа был уверен, что радоваться рано. Власть в Иркутске взяли не лучшие представители трудового народа – большевики, а тайные агенты мирового капитала – эсеры, сибирские кооператоры и прочая мелкобуржуазная шушера. Более того, часть города по-прежнему контролируют мерзавцы-чехи, которые хотя и объявили нейтралитет, но втайне, без сомнения, сочувствуют классово близким им гадам-белогвардейцам. И наконец, поблизости от Иркутска стоят банды врага трудового народа атамана Семенова, а с запада, сквозь тайгу, к городу идет недобитый генерал Каппель. Ввиду этого Степа считал совершенно необходимым установление в Иркутске власти Советов.

Со Степой не спорили. Несмотря на свои двадцать два года, он был уважаем за лютую, истинно классовую ненависть к врагу и безупречное пролетарское происхождение. Все знали, что товарищ Косухина прислали в Черемхово еще в августе месяце по приказанию Сибирского бюро ЦК, – а что такое Сиббюро, знал каждый. Степа, до того громивший белых гадов под командованием Фрунзе, стал одним из организаторов повстанческого движения в районе Иркутска и вскоре неплохо проявил себя, заслужив похвалу самого товарища Нестора – знаменитого анархо-коммуниста Каландаришвили. Каландаришвили и познакомил Степу с товарищем Чудовым, который, как только в Иркутске начались бои, вспомнил о молодом посланце Сиббюро.

О том, что генерал Ирман мертв, Арцеулов узнал почти сразу, еще на иркутском вокзале, куда доставил его чешский эшелон. Было утро 8 января, по-прежнему светило холодное, подернутое белесой дымкой солнце, а мороз окончательно сорвался с привязи – даже днем ртуть зашкаливала за минус тридцать.

Вокзал, занятый легионерами, был полон беженцев. Чехи пускали отнюдь не каждого, в результате чего в залы ожидания оказались забиты офицерами, генералами и высшими чиновниками министерств; в одном из вагонов удобно устроились несколько министров уже канувшего в вечность правительства Верховного. Публика шумела, осаждала буфеты и вела бесконечные переговоры с командованием легиона о вывозе их из иркутской ловушки. Среди этого Вавилона Ростислав довольно быстро повстречал нескольких сослуживцев, которые познакомили его с бывшим адъютантом Ирмана. Молодой штабс-капитан подробно рассказал Арцеулову о смерти и похоронах генерала. Увы, эти сведения ничем не могли помочь, и Ростислав осведомился о полковнике Лебедеве. Адъютант вспомнил, что такой полковник имел какое-то отношение к авиации и несколько раз бывал у Ирмана, но ни в военном министерстве, ни в Иркутском гарнизоне вроде бы не числился.

Арцеулов понял, что на вокзале ему делать больше нечего. Оставалось дождаться ночи и выбираться в город. Адъютант Ирмана, с которым он поделился этой мыслью, поглядел на Ростислава, как на ненормального, посоветовав хотя бы избавиться от столь приметного черного полушубка. Арцеулов, однако, рассудил, что первый же патруль заберет его в любом случае – хоть в форме черного гусара, хоть в обыкновенной шинели. Приходилось надеяться на ночь, оружие и собственную реакцию.

Куда более сложным был вопрос о маршруте. Помог все тот же адъютант, начертавший на папиросной коробке целый план, дабы Арцеулов сообразил, куда и как добираться. За этим занятием время прошло быстро. Выглянув в окно зала ожидания, Ростислав понял, что короткий зимний день движется к концу. Подойдя к выходу на привокзальную площадь, Арцеулов закурил и стал наблюдать.

Прямо за линией чешского караула толпилась разнообразная штатская публика, большей частью с узлами и чемоданами. Эти были не опасны, но чуть дальше он заметил несколько вооруженных групп, перекрывавших все уходящие от привокзальной площади улицы. Итак, прямой путь был закрыт. Оставалась еще одна возможность – попытаться обойти посты со стороны железнодорожных путей, но там могли стоять свои посты, кроме того, станция надежно охранялась легионерами…

Голова Прова Самсоновича Чудова, плотно обмотанная бинтами, издалека походила на тыкву, вдобавок повязки глушили голос, и вместо могучего баса слышалось нечто весьма невнятное. В довершение всех бед один удар пришелся аккурат пониже пояса, и теперь Прову Самсоновичу приходилось сидеть, несколько накренясь. Впрочем, эти обстоятельства не сбавили пыла вождя иркутских большевиков. Сквозь бинты то и дело слышалось: «Контра! Искоренить! Каленым железом!».

Степа Косухин, заглянувший в знакомый кабинет, был несколько смущен зрелищем израненного большевика. Товарищ Венцлав, пристроившийся в углу и что-то черкавший в записной книжке, напротив, казался совершенно невозмутимым.

– Найду контру! – в очередной раз донеслось из-под бинтов. – Изничтожу!

– Значит, там был один человек? – поинтересовался товарищ Венцлав, не поднимая глаз от блокнота.

– Ну… один, – без всякого энтузиазма подтвердил Чудов.