Стоял конец сентября, когда в Москве еще тепло, даже жарко, но всем уже ясно, что лето кончилось. Осень. Особенно это понимали дети — те, для кого лето и осень — не просто два разных времени года, но две совершенно разных жизни — школа и каникулы. Школа стояла в окружении густых тополей и нескольких дохлых, но, похоже, имеющих шансы выжить и окрепнуть елей, а каникулы остались позади. В прошлом. Каждые сорок пять минут школа оглашалась электрическим трезвоном, и маленький народ высыпал на залитый осенним солнцем двор — чтобы снова вернуться в белое трехэтажное здание со следующим звонком.

Маг не знал, что это школа, он вообще ничего не знал об этом мире, куда он пришел отнюдь не по своей воле. Пришел умирать. Воздух в метре над землей расступился, и из него выпал непривычно одетый человек, выпал, проворно перекатился, уходя из-под выпустившей его пустоты, и поспешно огляделся, держа перед собой короткий меч. Он был напуган.

Синее небо. Птичий гомон. Не отвлекаться. Два высоких здания за спиной. Не то. Высота означает богатство и власть, а ему нужна была сила и доблесть… Нужен был защитник. Вот только — хватит ли времени? Трехэтажное угрюмое здание у подножия холма, обнесенное несуразным, никого не способным удержать забором. Казарма! Маг поднял руку и сбивчиво произнес несколько слов на языке, никогда ранее не звучавшем в этом мире, хотя — маг этого не знал — языку этому предстояло возникнуть именно здесь.

Он сбился, потому что воздух слева от него дрогнул, и оттуда выступил его враг, человек из Черного Сна. Автоматически маг принял стойку и светлый меч скрестился с мечом, выкованным во Тьме. Он был обречен, он сражался машинально, как его учили давно погибшие учителя. Он не знал, да и не интересовался тем, что творило у него за спиной незавершенное заклинанье.

Бой был коротким и завершился так, как и должен был завершиться, сидящие на скамейке перед двенадцатиэтажкой старушки смотрели, раскрыв рты, на то, как одетый в черные латы человек рассек своего противника от плеча до бедра стремительным ударом прежде, чем выбитый им светлый меч коснулся земли. Впрочем слово «человек» было применимо к нему лишь условно. Победитель. Он пнул тело, переворачивая его на спину, и, издав радостный возглас, рванул с шеи трупа висяший на цепочке зеленый камень. Поднял добычу над головой, подставляя ее под солнечные лучи, затем вздрогнул и обернулся, уставившись на школу. Его желтые, с горизонтальным щелевидным зрачком глаза прищурились, затем он понял и нахмурился. А впрочем — какое это имеет значение — теперь?

— Что-то в этой школе не так, — лениво сказал Семен Семеныч, и Лерка, оторвавшись от изучения блюдца с вареньем, принялся так же внимательно изучать лицо своего наставника. Ничегошеньки на этом лице не выражалось, просто ленивое, безвольное, среднее лицо. Один раз Лерка был в Центре, как бы она ни называлась, эта контора, и хорошо помнил то потрясение, которое испытал, увидев в корридорах и буфете десятки таких же невыразительных лиц. Oн даже не сумел узнать дядю Сему, человека, с которым прожил почти десять лет, пока тот его не окликнул сам. Маскировка.

— Ты меня слушаешь, пшион?

— Никакой я не пшион!

— Повтори, что я сказал.

— Родители жалуются, — послушно повторил Лерка. — Учителя жалуются. Все жалуются. Не понимаю, при чем тут разведка?