Многочисленные публикации Мёллера ван ден Брука можно поделить на три группы, которые тесно связаны между собой хронологическими рамками. Но для вычленения этих групп придется обратиться все-таки к проблематике работ. В первую группу вошли те работы, которые касались литературы и проблем искусства. Во вторую — статьи, затрагивающие мировую войну. В третью — работы, посвященные проблемам военной политики.

Если говорить о первой группе работ, то нас интересует серия публикаций, датируемых 1896–1912 годами, которая посвящена искусству и литературе (исключение составляют статьи, посвященные немецким драматургам из «рейнланда»). Этим ранним выступлениям Мёллера, собранным и распространенным журналом «Современная литература», еще не был присущ дидактический характер, который они приобрели несколько позже. В этих работах не стоит пытаться искать те проблемы, которые сформировали специфическое мировоззрение Мёллера ван ден Брука. В них нет тем, которые остро волновали его после войны. Но даже беглый взгляд на одну библиографию этих небольших работ показывает, с какой искусностью Мёллер производил отбор авторов, на которых он решил остановить свой взгляд, уделить им внимание. По форме и содержанию первые работы Мёллера больше напоминали очень изысканные фельетоны, но их все-таки правильнее называть эссе. Эти эссе были некой «артподготовкой», которая позволила ему позже создать свою первую книгу, о которой мы поговорим отдельно. Пожалуй, нет необходимости подробно изучать все эти небольшие произведения. Во многом они повторяли друг друга. Обратим внимание лишь на те статьи, которые позволяют наглядно продемонстрировать увлечение молодого Мёллера идеями Фридриха Ницше.

Насколько потрясли Мёллера книги Ницше, прежде всего «Так говорил Заратустра», можно увидеть уже из первых строк статьи «О современной драме». В них он называл эту работу великого немецкого философа «величайшей книгой столетия», а самого Ницше — «величайшим из всех психологов». Ницше, находившийся по ту сторону добра и зла, стал «вторым плодом познания», так как позволил избавить культуру от устаревших понятий «долга и искупления». «Сильный человек, цельная натура нуждается в том, чтобы стать сверхчеловеком! Сверхчеловеком, в котором бодрствует живой индивидуалистический порыв уничтожить все существующие ценности и создать свои собственные», — писал Мёллер в статье «Лирика Рихарда Демеля». В других статьях Мёллер смело заявлял своим читателям, что воспитать сверхчеловека вполне выполнимая задача. Среди прочих, кто мог бы это сделать, он указывал на предтеч «культуры будущего», которую узрел великий Ницше. Увиденную философом величавую культуру претворяли в жизнь такие поэты, как Рихард Демель и Лиленкорн. Им Мёллер приписывал свое понимание прогрессивности — «продвинутые позиции, которые свободны от морали психофизиологического понимания человека».

Как известно, Ницше всегда восхищался эпохой итальянского Возрождения. Он, не уставая, превозносил силу и величие Ренессанса, что в свою очередь вело к искаженному пониманию этого культурно-исторического явления. Вслед за Ницше Мёллер приветствовал наступление эпохи, которая должна была стать «возрождением Ренессанса». Ницше возлагал вину за угасание Возрождения на христианскую церковь. Ненавистная ему «мораль сострадания» в итоге полностью дискредитировала Ренессанс. Мёллер подобно прилежному ученику полностью воспринял эту мысль. Отвергая «мировоззрение морали», он видел в многовековом христианском прошлом лишь бессилие и нервное истощение. Всю историю современности соответственно он воспринимал как борьбу двух начал: морально-христианского и фатально-современного. В своей критике христианства Мёллер нередко прибегал к ницшеанской аргументации.

Как-то Ницше заметил, что жизнь и искусство во многом противоречат друг Другу. Эта мысль стала центральной темой во многих ранних статьях Мёллера ван ден Брука. В одном из своих эссе он даже вынес эту тему в заголовок: «Противоречие — современная жизнь и современная литература». Когда Мёллер требовал, чтобы литература перестала быть «забавным искусством особого рода», то это полностью соответствовало ницшеанскому прославлению жизни. Литература должна хотя бы в силу своего характера обращаться к жизни, чтобы ее энергия вызвала к жизни неожиданную жизнь и новые конструкции. Но тут находилось определенное противоречие — «рабочий тип», которому принадлежало будущее, отворачивался от «партийного типа» декадентских писателей.

Монографию Мёллера ван ден Брука, посвященную варьете, можно рассматривать в определенной мере как документ в высшей степени типичный для того времени. По собственному признанию, это произведение было для Мёллера попыткой «культурного драматизма», которая должна была обобщить воедино опыт всех театральных форм. Обобщить при помощи исторических методов.

Произведение Мёллера мало походило на работы того времени, посвященные варьете. Большинство из них писали серьезные литераторы и исследователи театра. Когда я назвал книгу Мёллера типичную для того времени, то подразумевал, что она имела некий курьезный оттенок. Неудивительно, ведь писал ее «сектант» от искусства. В те годы варьете имело несколько значение, нежели сейчас. Сейчас с этим словом ассоциируется посредственная акробатика и прочие развлекательные номера, преподносимые невзыскательной публике. Для Мёллера и его современников варьете было чем-то изысканным, связанным с «Литературной сценой» в Берлине или «Одиннадцатью палачами» в Мюнхене. Артур Мёллер сам попытался дать определение этому культурному явлению: «Варьете кажется мне манерой игры, старой как род человеческий; совокупностью всего того, что примиряется с человеческими радостями, которые пробуждаются ото сна каждый раз, когда человечество вступает на новую стадию развития. Варьете — это все то, что дал людям Дионис. Но это не искусство, так как варьете вообще не может являться искусством». Небесспорное утверждение, первая часть которого слишком размыта, а вторая опирается на сомнительную аргументацию. Впрочем, сам Артур Мёллер на протяжении всей книги приводил множество доказательств того, что во времена социальных переломов, когда шло зарождение новых общественных формаций, некие элементы варьете просто переполняли театральные подмостки. В данной ситуации нас интересует не то, какими историческими методами пользовался Мёллер, не истинность его утверждений, а то, что он предвидел наступление принципиально новой эпохи. Примечательно, что симптомы наступления нового времени он почувствовал во времена, которые принято называть вильгельмовской эпохой. Этот период отличался не только мессианским восторгом по поводу технического прогресса, но и признаками повсеместного кризиса. Буржуазия наслаждалась плодами процветания, в то время как интеллектуальные круги бурлили. Именно там возникали новые идеи, но там не верили в прогресс. Мёллер писал о пагубности веры в прогресс. Остановимся на том месте, где Артур Мёллер писал о «глубочайшем отвращении», которое постоянно переполняло его. Автор даже не пытался скрыть своего презрения к сытому самодовольству. Он не верил, что прогресс приведет к расцвету культуры. Именно тогда Мёллер предложил делить людей на «старых» и «молодых». «Молодое человечество» не понаслышке знало об отвращении к обществу — это было яркое протестное чувство. «Старые» тем временем по инерции были оптимистами, прогресс становился их новым Богом. По мнению Мёллера, прежде чем «молодое человечество» одержит повсеместную победу, должен наступить некий переходный период. Именно в это смутное время повсеместно будет господствовать стиль варьете. Но рано или поздно «молодое поколение» должно обнаружить нелепость этого стиля (и тут он оказался полностью прав). Мёллер делал даже смелое предположение, что варьете не удастся заинтересовать публику, и что оно трансформируется в некое подобие народного театра.

Несколько позже Артур Мёллер написал, что «дети», увлеченные Ницше, околдованные темпераментной музыкой Бизе, посещающие варьете, в какой-то момент должны собраться вместе. Целью их сбора должна была стать возвышенная игра актеров. Но это предсказание не сбылось. Постепенно место варьете занял кинематограф, который не менее успешно эксплуатировал «наивные культурные инстинкты». Рихард Демель писал по этому поводу Мёллеру: «Насколько возможно я наслаждался Вашей книгой о варьете. Огромнейшее спасибо! Ее главная идея попала прямо в точку, она уже достойна занесения в классическую теорию искусства. Только мне кажется, что Вы несколько погорячились, когда предположили, что из народного духа или неистовых форм жизни (варьете) рано или поздно вылупится великая форма обуздания (искусство). Здесь народный дух как бы увязывается воедино со смыслом варьете. Но народ всегда хотел «хлеба и зрелищ», а искусство порождало конфликт отдельных индивидуумов».

Работу Мёллера о варьете нельзя считать историческим произведением. Его вычурные аргументы нередко обходили стороной очевидные факты. Да и сам стиль книги не был выдержан в каких-то определенных рамках. Работа Мёллера стала «памятником», воздвигнутым в честь варьете — явления периода смены эпох, стиля, которого стали придерживаться многие известные поэты и актеры. Варьете знаменовало собой время эксперимента в театре. Началось оно в 1889 году на «Свободной сцене» в Берлине. Экспериментальное новаторство было поддержано Ведекиндом, Вольцогеном, Райнхартом и Хилле. По этой причине книгу Мёллера можно вдобавок ко всему рассматривать как некое гротесковое порождение «театральной революции» 1889 года.

Много позже сам Артур Мёллер писал в одном из своих писем, недовольно вспоминая свое произведение: «Гротеск стиля варьете, несмотря на чаяния, мало соответствовал манере Ведекинда. Он не смог выйти за рамки чего-то среднего между позерством и зарождавшимся тогда кино. Но прежде всего он остался духовно вторичным явлением». Мёллер сам осознал, что многие из его ранних теоретических построений не выдерживали никакой критики.

Первое объемное произведение Артура Мёллера, как ни странно, вышло в виде серии тоненьких брошюрок, которые появлялись на свет в течение трех лет — с 1899 по 1902 год. Кроме Ницше, в этих книжечках рассматривалось творчество многих поэтов — современников Мёллера: Германа Конради, Детлева фон Аилиенкрона, Арно Хольца, Йоханнеса Шлафа, Рихарда Демеля, Макса Хальбе и многих других. В те дни Мёллер интересовался почти всеми проявлениями искусства. Судя по переписке с поэтами и изложениям его бесед, для Мёллера это было очень продуктивное время. Он пожинал творческий «урожай» на поле истории, поэзии, драматургии. Не всегда его работы были удачными. Многие из них выглядели поверхностными и бесцветными. Но, с другой стороны, то, что журнал «Театр Францез» (о нем речь пойдет ниже) в свое время считал плоской проходной работой, поверхностным периферийным явлением в литературной жизни, в настоящее время представляет огромный интерес. Взять хотя бы то же «Варьете» — ведь, это фактически единственная работа, которая дает возможность познакомиться с ранними представлениями-поэтов, которые потом стали классиками немецкой литературы. 24-летний Мёллер поставил перед собой титаническую задачу — засвидетельствовать в вечности свою эпоху. Он сразу же отказался от рационального пути познания. Он решил окунуться в чувства, дабы самому проникнуться поэзией, о которой он писал. Овладение материалом шло по эстетическому пути. Да и самое его произведение было построено на принципе «подсматривания», на что Мёллер сразу же обратил внимание в своей рецензии: «Эти небольшие интересные заметки произведут на вас впечатление в тот момент, когда вы неожиданно обнаружите, что стали их героем».

Современники Мёллера догадывались, что наступление нового, XX века, пройдет под знаком Фридриха Ницше. Для самого Артура он стоял в начале нового, пока еще не познанного развития общества. Первый «томик» своей работы Мёллер посвятил пересмотру всех существовавших ценностей, показав эпохальное значение этого мыслителя. Если говорить о значении Ницше, то нужно заметить, что духовно-исторические проблемы, поставленные в его произведениях, до сих пор активно дебатируются. В работе Мёллера поражало то, что он еще при жизни Ницше решился сформировать в отношении его трудов ясную позицию, которая во многом продолжала критические замечания ранних эссе. На этот раз Мёллер был однозначно согласен с критикой Ницше. Но при поиске аргументов против «вильгельмовского духа» Мёллер опять оказался невольно зависимым от Ницше. «Едва ли имеется избитая фраза, которую не пытался бы анализировать Ницше. Он беспощадно находил язвы общества, из которых тек яд, вгрызавшийся в костный мозг современного человечества». Но все-таки Мёллер пытался дистанцироваться от некоторых произведений немецкого философа (прежде всего «Заратустры»), критически противопоставляя им положительное видение будущего. Уже в те дни он называл идею о «сверхчеловеке» «гигантским пустым символом, неимоверно возвеличенным фантомом». Мёллер полагал, что «Так говорил Заратустра» возник из чувства слабости: окружив свое произведение «золотым блеском», Ницше не мог не понимать, что прославление силы, о котором так часто говорил Заратустра, могло возникнуть только при условии бессилия. Мёллер полагал, что «Заратустра» стал для Ницше не чем иным, как «огромным самообольщением, великим самообманом». Но другое замечание Мёллера еще глубже по своему смыслу: «Воодушевление, которое Ницше черпал в своем творчестве, по сути было фальшивым, прикормленным, надуманным: он лгал относительно себя самому себе». По этой причине Мёллер рисовал Ницше как предшественника, как дозорного новой дикости, которая уничтожит старую культуру. «Одна из тех трагических натур, которая обречена жить на границе двух эпох и искать опору на этом разломе». В качестве самой большой заслуги Ницше Мёллер приводил тот факт, что «именно с него немецкая грамматика нашла свое новое выражение».

В другой части своей работы Мёллер обратился к фигуре Лилиенкрона, красноречиво назвав ее «Возрождение жизни». Диалектически Мёллер противопоставлял Ницше и Лилиенкрона; Лилиенкрон инстинктивно угадывал то, что Ницше пытался найти при помощи интеллекта. Для Лилиенкрона имели значение только чувства, для Ницше — разум, который он потерял под конец жизни. Хочу заметить, что, несмотря на то что Мёллеру удалось убедительно провести это противопоставление, но все-таки кажется сомнительным, что Лилиенкрон мог быть равноценным противоположным полюсом для Ницше. Едва ли стоит говорить, что отечественному читателю это имя вообще ничего не говорит, хотя в свое время Лилиенкрон считался очень успешным автором. В его работах перед нами мог бы предстать неведомый сегодня мир — мир чувств и ощущений общества, находившегося на переломе XIX и XX веков. Сам Мёллер видел в Лилиенкроне некий «Прототип временного темперамента «: «Сегодня, может быть, наличествуют тысячи людей, таких как он. Должны наличествовать! Больше не было такого человеческого типа, который бы тысячами был возлюблен самим временем».

Самой интересной частью этой работы являлась четвертая, которая называлась «немецкий нюанс» и была посвящена Арно Хольцу и Герхарту Хауптману. Говоря о увлеченных спорах относительно теорий Арно Хольца и Йоханнеса Шлафа, Мёллер невольно передавал свою неприязнь к модным натуралистичным представлениям и вере в технический прогресс. Мёллер говорил о творческом принципе в искусстве, одновременно отвергая голый натурализм, и «копировальный принцип», который больше подходил для фотографии или документального кино. Но вместе с тем неубедительность теорий А. Хольца Мёллер описывает следующими словами: «Здесь имеется сила, но она направлена по ложному пути; вероятно, это тот случай, когда она спонтанно прорывается сквозь идею фикс».

Еще одна «брошюрка», вышедшая в 1900 году, была посвящена исключительно творчеству Рихарда Демеля. Вначале Мёллер констатировал, что все предшествующее и обошедшее его стороной литературное развитие он всегда воспринимал относительно негативно, что было «в определенной мере исторически обоснованным». В частности, его всегда не устраивала несбалансированность формы и содержания.

Книга Артура Мёллера «Немцы» появилась на свет в вестфальском издательстве Брунса без указания даты выхода. В этой большой работе Мёллер попытался вывести некую типологию людей, сыгравших значительную роль в немецкой истории. При написании работы Мёллер отказался не только от традиционного прусского вида описания истории, но и от попыток как-то психологически обосновать свою типологию. Он попытался описать национальную историю в целом. В то время Мёллер уже однозначно оценивал себя как немецкого националиста. Именно этим объясняется, что он решил обратиться к национальным корням. Позже он писал о роли, которую сыграли «Немцы» в формировании его новых воззрений. «В течение трех лет я занимался совершенно другими вещами. Но на место «Литературы» пришла жизнь. Я был немцем, живущим за границей. Именно там я увидел различия в национальностях. Я чувствовал, что предстояло большое столкновение. Результатом этих ощущений стали «Немцы». Я бы характеризовал их как подготовительную книгу. Как учебник. Как книгу, которая должна была воспитывать нацию отстаивать свои права. Как книгу, являющуюся осмыслением предназначения истории».

Как-то друг Мёллера Ганс Шварц заметил, что «Немцы» предоставили Артуру шанс стать кем-то наподобие «немецкого Плутарха». Однако Мёллер так и не смог достигнуть этой высокой цели. Если судить по содержанию, то эта книга выстроена в точном соответствии с математико-архитектурньши формами. Однако при ее прочтении возникает мысль, что подобная форма была чем-то излишним. Частые пересечения, многочисленные излишние повторения и скучные отступления только подтверждают подобный вывод. Сама стилистика «Немцев» была далека от идеальной. Наставления, которыми Мёллер грешил в ранних работах, здесь приобрели просто тенденциозный характер. Неудивительно, что она не получила широкого отклика у читателей. Но на это имелась и другая причина: накануне Первой мировой войны немецкая публика жаждала тевтонского ура-патриотизма, а не выдержанного исторического анализа. Если Мёллер пытался доказать «Немцами» что-то великое, то ему это не удалось. Возможно, потому, что ему не хватало исторических знаний об эпохах, которые он описывал. Не стоило забывать, что он традиционно пытался опираться на интуицию, а не на четкие знания. Но думаю, что исторический анализ был не самой главной задачей Мёллера — он был нацелен на озарение и мифологизацию. Он говорил о том, что для создания новых форм мало отказаться от предыдущих, для этого необходимо войти в контакт с Вечностью. Подобная картина была широко распространена в Веймарской республике среди националистов. В 1928 году Ганс Шварц написал, что эпиграфом к «Немцам» могла бы стать следующая фраза: «Сегодня мифология вытесняет историю. Мифическая правда имеет несомненное преимущество перед исторической действительностью». О чем-то подобном в 1921 году писал и сам Артур Мёллер: «Мир все больше и больше становится мифическим, Астрология правильнее астрономии. Алхимия вернее чем химия. Метафизика надежнее физики». В «Немцах» Мёллер возвел в систему выдвинутую как-то мюнхенским «космистом» и мистиком Людвигом Клагесом формулу: «Дух как противник души». Иррационализм начал формироваться в сфере искусства и литературы, но затем он стал прокладывать себе путь в политику. Но Мёллер никогда не попадал под власть иррациональных мечтаний. В главе «Современность, терпящая неудачу» он вновь повторил мысль, высказанную в «Варьете»: он презирал буржуазию. Но теперь вместе с ней он питал отвращение и к утопическим преобразователям мира, и к пессимистам, бегущим от жизни в потустороннее. «Только аутсайдеры и отставшие в развитии жаждут жить вчерашним днем». Он смело резюмировал: «Эпоха Возрождения была прекрасна. Рай также был прекрасен… Но сегодня мы думаем об этом без зависти, так как это — наш час».

Наряду с обсуждением «прославленных» достижений цивилизации Мёллер восхищался сокровенной мечтой об объединении всех немцев, которую осуществил Бисмарк, хотя и в «малонемецком варианте». Но могло ли это стать предпосылкой для процветания искусства, как это было в Англии при королеве Елизавете и во Франции во времена Людовика XIV? У Мёллера не было оптимизма по поводу единения на основе достижений цивилизаций. Говоря о развитии Германии в XIX веке, он написал такую фразу: «За вершинами семидесятых годов следовала равнина восьмидесятых и нынешний отлив». И далее продолжал: «Это была огромная, жестокая, безобразная антитеза, которая открылась дома между энергичной батальной картиной и мирной карикатурой — на смену героям пришли обыватели и карьеристы». Схожим образом он смотрел и на страшнейшие просчеты государства, которые состояли в том, что оно не обращало внимания во всей полноте на социальные вопросы. Государство даже не намеревалось решать их, хотя приближение изменений в обществе было очевидным. И как в таких условиях можно было ожидать появления нового искусства? Основной задачей ему виделось органически соединить ценности, выработанные раньше, с требованиями, которые диктовала современная цивилизация. Но увы, Мёллер видел, как пошлость захватывала немецкие города, превратившиеся в сплошную стилистическую мешанину. Истинная красота подменялась полуфабрикатами. Мёллер высказывал надежду, что новая культура родится после краха, который был неизбежен. По его мнению, Германия была «колоссом на глиняных ногах»: сильная в политическом и военном отношении, она была слаба в культурном смысле. Мёллер утешал себя, что сквозь эклектику официального искусства, протежируемого кайзером Вильгельмом II, пробивались молодые силы, которым он и посвящал свои работы.

Протестуя против всего, что было связано со словом «буржуазия», Мёллер невольно позиционировал себя как представитель поколения, которому были чужды пафосное фразерство о могуществе прогресса и поверхностный позитивистский оптимизм. Но вместе с тем он не мог отрицать, что объединение Германии не было бы возможно без технических достижений.

Работа о французском театре была небольшой брошюрой, точная дата написания которой до сих пор не известна. Она вышла в одном из томов серии «Театр», издаваемой Карлом Хагеманом. Как уже следует из названия, эта книжка обращалась к истории французского театра. Мёллер прослеживал ее, начиная с XIV века до эпохи Бомарше. В те дни Мёллер не скрывал своей антипатии к Франции. Эта страна была для него самой сутью «запада», отрицательное отношению к которому он позаимствовал у Достоевского. Сам французский театр для Мёллера был порождением низменных потребностей, а именно стремления к сенсации. Нелепость французского театра он объяснял национальным складом самих французов. Говоря о Расине как типичном представителе этого направления, Мёллер употреблял следующие фразы: «дешевое кокетство», «жалкая сентиментальность», «женоподобно», «свойственная скудость», «дешевый триумф». Комментарии, как говорится, излишни.

Итак мы рассмотрели наиболее значимые ранние работы Артура Мёллера. Их характер менялся: это были и фельетоны, и дидактическая литература, и культурно-исторические работы. Можно ли на основании этого назвать Артура Мёллера фельетонистом, историком культуры и искусствоведом? Только первая из трех характеристик не вызывает никаких возражений. Но фельетоны — это не та сфера деятельности, которая прославила Мёллера. Мне он видится тем типом литератора, который движется по размытой границе, которая пролегает между искусством и наукой. Я обратил внимание на этот не самый важный аспект, так как после войны Артура Мёллера сложно было однозначно отнести как к разряду писателей, так и к разряду политиков. Он продолжал балансировать между различными сферами, идя по линии, видимой только ему.

«То, что сегодня по всем переулкам дует революционный ветер, что левый либерализм не только исполнен трусливым страхом, но и в духовном плане поставлен на колени, что упрямое мышление немецкой бюрократии пропитано новыми идеями, что начинается определенно настойчивое мышление немецкой бюрократии, что официальная политика, как равно и чопорные газеты, претендующие на широкий круг читателей, оказались отвергнутыми, — все это заслуга духовной жизни и интеллектуальной воли, которые даже не мыслимы без упоминания вышеназванных трех организаций». Эти слова были написаны в августе 1932 года Эдгаром Юлиусом Юнгом. Под «вышеназванными тремя организациями» он подразумевал «Союз немецких студентов», «Июньский клуб» и «Немецкий союз защиты пограничных и зарубежных немцев».

Что общее Эдгар Юнг увидел в этих различных на первый взгляд объединениях, которые не теряя своей самостоятельности, тем не менее были подведены под общий знаменатель? Так как речь шла не о партии, не о жестко структурированном союзе, мы вряд ли сможем увидеть общность в программных установках и организационных формах. Однако, если бы смогли заглянуть в Берлин по адресу Моцштрассе, 22, то обнаружили бы, что это здание использовалось в качестве резиденции всех этих трех организаций. Однако вряд ли было бы справедливо, если бы мы сконцентрировали внимание на этом локальном центре. Можно было бы подробно изучать народно-консервативную работу, которая велась кружком, сложившимся вокруг Артура Мёллера ван ден Брука. Но в данной книге мы изберем другой путь.

Во вступлении к третьему изданию «Призыва Юнга» Макс Хильдеберт Бём предлагал историю каждого движения, сгруппировавшегося вокруг Мёллера («Кружок солидаристов», «Июньский клуб», «Политический колледж» и т. д.), описывать в целом как историю «Ринг-движения», «Движения кольца». Мысль собрать всех национально мыслящих немцев под символом кольца принадлежала Генриху фон Гляйхену-Русвурму. По образцу английских джентри он предпринял попытку сформировать элитную организацию будущих лидеров Германии. Кольцо было выбрано в качестве символа этого союза, так как оно означало сохранение спокойствия в сложных условиях. Кольцо должно было символизировать общее, объединяющее начало, которое предполагало существование различных независимых сегментов. На практике это должно было выразиться в многочисленных контактах между собой людей, собравшихся под знаком кольца. В Ринг-движении должны были оказаться наиболее значимые люди, проявившие себя в самых различных сферах: политике, экономике, общественной жизни, науке, искусстве, журналистике. В итоге подобное строение движения гарантировало, что в нем не могли бы взять верх ни отдельные политические программы, ни отдельные личности, ни отдельные партийные или общественные структуры. Кольцо могло существовать только при условии взаимосогласия и сотрудничества различных «сегментов».

В одном из агитационных материалов говорилось: «Никогда не было даже намека на то, что политические, экономические или отечественные организации, составляющие Кольцо, выступали друг против друга. Цель, которой следует Кольцо, состоит вовсе не в организационном охвате широких масс и отдельных социальных групп. Для Кольца интерес представляют только личности, которые осознанно сохранили внутреннюю независимость несмотря на свои политические и профессиональные обязательства, и готовы вместе с другими разделить ответственность за общее дело». В 1993 году Клемперер писад по этому поводу: «Наше общее обозначение «движения» должно было показать тот факт, что, несмотря на очевидные различия между людьми, все мы были преданы идеям молодежного движения и духа 1914 года». Подобные связи между различными структурами, составлявшими Кольцо, внешне нашли свое выражение в газете «Совесть», печатном органе «Июньского клуба», который, начиная с 1920 года, выходил с изображением кольца. Позже «Клуб господ» переименовал ее в «Кольцо».

Написать историю Ринг-движения отнюдь не простая задача. О подобных трудностях еще в 1933 году предупреждал Макс Бем: «Наше движение, в действительности, не станет легкой задачей для историков, так как все программные и документальные, все соответствующие конкретные источники будут лежать в стороне от действительности». Кроме этого возникала еще одна сложность — большая часть документального материала, касающегося истории Ринг-движения, либо бесследно пропала, либо была уничтожена. Поэтому предлагаемая вниманию читателя краткая история Кольца вовсе не претендует на полноту изложения, она всего лишь открывает страницу, которая неизвестна даже отечественным историкам.

Антанта гораздо раньше, а самое главное, успешнее (нежели немцы) стала использовать пропаганду как одно из эффективнейших средств ведения современной войны. После того как немецкая армия нарушила нейтралитет Бельгии, военные части союзников не просто начали боевые действия на территории этой страны, они прикрывались Лигой Наций и высокопарными фразами об освобождении этой европейской страны. Военная пропаганда англичан и французов состояла не только из правительственных меморандумов, но и заявлений авторитетных политиков. Одновременно с этим в парижской бульварной прессе началась целенаправленная кампания, которая по заказу руководства союзников красочно живописала «зверства» немцев. На фоне этих агиток даже немецкие ура-патриотические статьи казались банальными и скучными. В самой Германии военные круги посчитали ниже своего достоинства распространять подобные пасквили про своих противников. В итоге сложилось туманное, противоречивое, а самое главное, неофициальное общественное мнение относительно того, зачем Германия ведет военные действия. Вместо однозначных заявлений и декларирования программных целей войны германская сторона беспрерывно провозглашала, что она против своей воли была вынуждена вступить в войну, дабы сохранить свой суверенитет и отстоять свои права. Планомерная, грамотно управляемая военная пропаганда была нацелена, как правило, на нейтральные зарубежные страны, но вовсе не на собственный народ, дабы служить делу его сплочения. Организация пропагандистских акций задерживалась бесконечными спорами относительно полномочий той или иной структуры. Когда же агитационные мероприятия стали удачно реализовываться, то было слишком поздно.

Так кто же занимался военной пропагандой? В начале войны при министерстве иностранных дел Германии было создано «Центральное ведомство зарубежной работы», чья деятельность ограничивалась обзором иностранной прессы (прежде всего стран противников) и написанием брошюр, ориентированных на нейтральные страны. Весной 1917 года эти функции перешли в руки управления информации МИДа Германии. Начальником управления был назначен шеф пресс-службы рейхсканцелярии Дойтельмозер. Не прекращавшаяся ни на минуту в годы Первой мировой войны борьба между министерством военных дел и Генеральным штабом привела к тому, что в июле 1916 года военные создали собственное пропагандистское подразделение — «Военное ведомство зарубежной работы», которое, естественно, никак не координировало свою деятельность с дипломатическими структурами. В мае 1918 года эта структура «в целях более ясного подчинения и компетенции» была переименована в «Отдел внешних связей высшего командования». Начальником отдела внешних связей был назначен генерал-майор Хефтен. Но реальная работа затормаживалась. Лишь 28 августа сотрудники «Военного ведомства зарубежной работы» влились в состав «Отдела внешних связей высшего командования».

Если говорить об Артуре Мёллере, то он оказался в составе «Военного ведомства зарубежной работы» осенью 1916-го, в чем ему помог Франц Эверс. 29 августа 1916 года Эверс писал своему другу: «Витт Хё

Написание брошюры «Права молодых народов», которая вышла в Мюнхене в 1919 году и с которой начался путь Мёллера как политического публициста, было задумано им во время работы в «Отделе внешних связей высшего командования». Формирование основных идей было спровоцировано меморандумом генерала Хефтена, в котором он предписывал перейти в политическое наступление. Однако прежде чем Мёллер закончил эту брошюру, произошли события, которые сделали ее написание бессмысленным. Западные державы перехватили инициативу в свои руки, а президент США В. Вильсон предложил свои знаменитые 14 пунктов по достижению мирного соглашения между воюющими странами. Когда Мёллер дописывал последние строки этой небольшой работы, программа Вильсона потерпела крах из-за сопротивления англичан и французов. Удивительно, но в качестве эпиграфа к «Правам молодых народов» Мёллер взял несколько измененные слова Вильсона: «Моя программа не содержит ничего, что унижало бы величие Германии». Мёллер вспоминал, что Германия в соответствии с предложением Вильсона попросила о справедливом перемирии и доверчиво обратилась к американскому президенту с просьбой выполнить свои обещания. Но Вильсон не смог реализовать свою программу. Условия перемирия, несмотря на авторитет Вильсона, не были соблюдены. Так что нет ничего удивительного, что по мере написания брошюры Мёллер подготавливал аргументы для полемики, которую он позже развернет на страницах «Совести» и в своей главной книге «Третий рейх». Разочарование Артура Мёллера было гигантским. Его брошюра уже фактически была переведена на английский язык и готова к печати. Но его труды не пропали даром: ее текст гулял в армейской среде, вызвав большой резонанс. Брошюра Мёллера стала выражением общегерманского разочарования.

Здесь мы впервые сталкиваемся с универсальной, но очень противоречивой теорией Мёллера о существовании «молодых народов». Позже она стала базой для теоретической подготовки сотрудничества России и Германии, которое должно было реализовываться в рамках так называемой восточной ориентации младоконсерваторов. Союз, заключенный между «молодыми народами», должен был противостоять Лиге Наций, тесно связанной с западными державами — странами-победительницами, которые представляли собой «старые народы». Мёллер подчеркивал, что «молодые народы» проиграли мировую войну и оказались угнетенными. Условия нового мирного существования ставили под угрозу само существование «молодых народов». В теории «молодых народов» отразились бурные эмоции и переживания, которые Мёллер испытывал после поражения своей страны.

«Объединение национальной и социальной солидарности», или «солидаристы», как называли себя члены этой организации, было творением барона Генриха фон Гляйхен-Русвурма. В годы войны фон Гляйхен работал в Генеральном штабе, а затем в министерстве сельского хозяйства. Свои организаторские качества он проявил на посту секретаря «Союза немецких ученых и деятелей искусства», который был основан как представительный орган немецкого интеллигенции в 1914 году. Именно в этом союзе барон завел многочисленные знакомства, установил важные политические связи, которые позже с выгодой использовал при создании «Июньского клуба» и «Клуба господ». После поражения Германии в мировой войне и крушения монархии он издавал в Страсбурге «Европейскую политико-экономическую газету», которая прекратила свой выход после появления семи номеров. Озлобленный этой неудачей он перебирается в Берлин, где пытается заинтересовать своими политическими планами влиятельных личностей и некоторые политические круги. Как уже говорилось выше, именно он предложил план Кольца. Но фон Гляйхен, имевший аристократическое происхождение, вовсе не планировал создавать Ринг-движение, его прельщала мысль о создании объединения элиты, которая была далека от работы с политически растерянными народными массами. В качестве образца для подражания он хотел взять английские политические клубы.

В октябре 1918 года на базе «Немецкого общества 1914 года» он создает «Объединение национальной и социальной солидарности». Эта организация едва ли насчитывала больше 20 человек, но среди них оказались те, кто позже стал играть важную роль в лагере младоконсерваторов: Эдуард Штадтлер, Адольф Грабовски, Иоахим Тибуртиус, Цезарь фон Шиллинг. В феврале 1919 года «солидаристы» приняли собственную программу, которая венчалась громким лозунгом: «Новое государство, новая экономика, новое содружество народов». В ней они заявили о себе как о революционерах, но вместе с тем принципиальных противниках большевизма, как идейных врагах парламентаризма и антилибералах. Повышенный интерес «солидаристов» к социальным реформам позволил установить контакты с Адамом Штегервальдом, председателем христианских профсоюзов. Посредником при налаживании этих контактов был «солидарист» Франц Рёр, одновременно являвшийся членом этих профсоюзов. Штегер-вальд оказал очень сильное влияние на «солидаристов», особенно на Эдуарда Штадтлера, с которым позже его связывали теплые дружеские отношения.

Среди «солидаристов» мы могли бы заметить несколько важных персон: Брахта, служившего в министерстве внутренних дел, а также Франца фон Папена, которому позже судьба уготовила участь стать имперским комиссаром Пруссии. Последний, кстати, всегда поддерживал тесные связи с Генрихом фон Гляйхеном. Несмотря на свое незначительное число, «солидаристы» были чем-то большим, нежели политической сектой, которыми была тогда наводнена Германия. «Объединению национальной и социальной солидарности» с первых же дней существования Веймарской республики удалось оказывать влияние на могущественную «Антибольшевистскую лигу», создателем и руководителем которой был «солидарист» Эдуард Штадтлер. Штадтлер так описывал появление Кольца: «Из кого возникло новое движение? С одной стороны, из нашей группы «солидаристов», с другой стороны, из руководимого мною антибольшевистского бюро, и наконец, из множества младоконсервативных элементов, которые тянулись к нам со всех сторон. Именно они снабдили нас консервативно-социалистической, или национально-социальной этикеткой».

Эдуард Штадтлер

[2]

был более талантливым организатором, нежели Генрих фон Гляйхен. Он родился в Эльзасе, в мелкобуржуазной семье. Некоторое время жил во Франции. Его судьбу изменила встреча с профессором Мартином Шпаном, который вырастил из юноши убежденного немецкого патриота. Штадтлер был выдающимся оратором, обладавшим гигантской силой внушения. При необходимости он мог стать изворотливым демагогом. Свою политическую деятельность Штадтлер начал в партии Центра, ряды которой он покинул в 1918 году из-за острых разногласий с Матиасом Эрцбергером, лидером левоцентристов. С этого момента он являлся непримиримым противником центризма вообще и Эрцбергера в частности. В 1917 году он попал в плен к русским войскам, откуда его освободила Октябрьская революция. Во время Брест-Аитовских переговоров Эдуард Штадтлер являлся неофициальным пресс-секретарем немецкого посольства в Москве. После возвращения в Германию Штадтлер считался крупнейшим немецким экспертом по «русскому вопросу» и большевистской политике. Как бы ни относились к Штадтлеру те или иные политические деятели, но у него нельзя отнять одного таланта — его аналитических способностей. По возвращении к себе на Родину он первый провозгласил большевиков, пришедших к власти в России, не союзниками Германии, которые облегчили ей участь и позволили воевать на один фронт, а ее потенциальными врагами, способными в любой момент вызвать массовые беспорядки, крушение немецкой монархии и военную катастрофу. Его слова оказались пророческими. Проникнувшись осознанием опасности, которая исходила от большевизма, Штадтлер тотчас после возвращения из России начал искать контакты с известными политиками и представителями немецкой экономики. Он надеялся заручиться их поддержкой в борьбе против деструктивной идеологии, которая рисковала взорвать изнутри истощенную Германию. Его первыми союзниками стали члены организации, созданной Генрихом фон Гляйхеном. Но это вряд ли можно было назвать политическим успехом. Куда большее значение имела его встреча с Карлом Хельфферихом, которая состоялась 28 ноября 1918 года. Хельфферих, подобно Штадтлеру, ненавидел Эрцбергера, а потому всячески пытался помочь своему новому союзнику в осуществлении его планов. Однако эта поддержка должна была быть тайной, так как это могло скомпрометировать Хельффериха в глазах широкой общественности. А самое важное, новые революционные власти могли закрыть его предприятия. Тем не менее он организовал встречу Штадтлера с представителями «Немецкого банка», на которой присутствовал даже сам директор Манкивицу. Последний очень заинтересовался планами Штадтлера относительно борьбы с большевизмом в Германии. В тот же день банкир потребовал от Штадтлера создать «генеральный секретариат по борьбе с большевизмом» и выделил на эту цель пять тысяч марок. Несколько дней спустя Штадтлера познакомили с известным промышленником Фридрихом Науманном, который тут же предоставил три тысячи марок.

1 декабря 1918 года в Берлине, на Лютцовштрассе, 107, состоялось учредительное собрание «Генерального секретариата по изучению и борьбе с большевизмом». Как видно из названия, это была организация, занимавшаяся чисто теоретической деятельностью. Одновременно с этим Штадтлер основал кадровую организацию — «Антибольшевистскую лигу», которая стала одной из составляющих частей «Кольца». «Солидаристы», приглашенные Штадтлером на учредительное собрание, предложили свою программу действий.

В «Генеральном секретариате по изучению и борьбе с большевизмом» выделялось научное отделение, к которому примыкали архив и издательство. Ими руководил Цезарь фон Шиллинг. Также наличествовали отделение пропаганды, где шефом являлся журналист и боевой товарищ Штадтлера Зигфрид Дёршлаг, и отделение прессы, руководимое Хайнцем Феннером, который в свое время был редактором немецкоязычной «Петербургской газеты». Отделение пропаганды издавало многочисленные листовки, пытаясь превратить «Антибольшевистскую лигу» в массовую организацию. Отделение прессы с 15 декабря 1918 года выпускало газету «Антибольшевистская корреспонденция».

На некоторое время этой структуре пришлось уйти в подполье, так как в декабря 1918 года «антибольшевистский централ» был разгромлен как «гнездо контрреволюционеров», а все имеющиеся материалы и помещения были конфискованы. В ответ на эти действия «солидаристы» заявили свой решительный протест. Между тем Штадтлер прекрасно понимал, что восьми тысяч марок, полученных от Науманна и «Немецкого банка», было явно недостаточно, чтобы создавать многочисленные вооруженные отряды, гражданские советы и структуры самозащиты. Но ему вновь улыбнулась судьба. 10 января 1919 года Хельфферих собрал в Берлине пятьдесят наиболее влиятельных промышленников, финансистов и торговцев. Единственным вопросом, обсуждаемым на этой встрече, был доклад Штадтлера. В течение нескольких часов он красноречиво доказывал, что большевизм являлся мировой опасностью. В своих мемуарах он так описывал эту встречу: «После речи поднялся Гюго Стиннес и без какого-то позерства и торжества, в характерной для него деловой манере объявил: «Мое мнение — после этого доклада дискуссии просто излишни. Если немецкая индустрия, банки и торговля не хотят (хотя и в состоянии) выплатить страховые взносы в размере 500 миллионов марок, которые помогут отвести от нас опасность, то они больше не имеют права именоваться немецкими. После окончания встречи я прошу господ Борсинга, Сименса и прочих удалиться со мной в отдельную комнату, дабы мы могли дбговориться о долевом участии». Это был исторический час, так как решалась судьба так называемого Антибольшевистского экономического фонда, на средства которого в начале января 1919 года я должен был начать формировать мощное антибольшевистское движение».

Необходимые финансовые средства были предоставлены Гуго Стиннесом фактически в тот же день. Так появился на свет «Антибольшевистский фонд» из которого поддерживались любые группы и организации, именовавшие себе антибольшевистскими. Как уверял Штадтлер, средства из фонда получала даже Социал-демократическая партия. Иногда финансовые средства поступали на поддержку объединений, казалось бы не имевших никакого отношения к Германии. Например, «Западной Добровольческой армии» и военным подразделениям, возглавляемым князем Аваловым-Бермонтом. В те дни была распространена такая практика, что каждый, кто получал средства из фонда, автоматически становился челном «Антибольшевистской лиги». Так в одночасье объединение, созданное Штадтлером, из карликового союза превратилось в организацию национального масштаба.

В тот же самый месяц, когда «солидаристы» вышли из состава Антибольшевистской лиги, они при поддержке членов Объединения военной помощи «Ост» создали новую организацию, которая несколько месяцев спустя превратилась в легендарный «Июньский клуб». Объединение военной помощи «Ост», иногда именуемое Целевым союзом «Ост», в свое время было составной частью «Немецкого союза защиты пограничных и зарубежных немцев». Эта организация была создана по инициативе нескольких молодых талантливых, а самое главное, политически активных участников «Союза немецких студентов». В годы Первой мировой войны он получал поддержку из военных кругов, и его деятельность курировал майор Виллизен. Об этом майоре известно, что до июля 1919 года он был шефом централа «Охрана восточных границ». Непосредственно после ноябрьской революции 1918 года он стал охранять австрийско-немецкие границы при помощи бойцов фрайкора, находящегося в его подчинении. Это начинание было высоко оценено высокопоставленными военными. Сам Гинденбург вызвался стать покровителем централа «Охрана восточных границ».

В ноябре 1918 года под патронажем, майора Виллизена из состава членов «Союза немецких студентов» в Берлине выделился Исполнительный комитет, который позже был назван Объединением военной помощи «Ост». В Берлине уже существовали две старые, уже достаточно известные организации, которые преследовали схожие цели: «Объединение зарубежных немцев», которое было создано в 1881 году «Всеобщим немецким школьным союзом», и «Союза Восточной марки», учрежденного в 1884 году по инициативе Отто фон Бисмарка. Несмотря на схожие цели, Объединение военной помощи «Ост» рассматривало вышеприведенные союзы как морально изжившие себя. В итоге упреки свелись к тому, что «стариков» стали укорять в империализме и жадности, так как их деятельность была построена исключительно на меркантильной основе. Устремления «молодежи» сводились к тому, чтобы влить «стариков» в свой состав, подчинить их. Забегая вперед, скажу, что Объединению военной помощи «Ост» так никогда и не удалось достигнуть этой цели, хотя в первые послевоенные годы руководству организации посчастливилось завести очень важные связи. «Объединение зарубежных немцев», напротив, не возражало против союза с «молодежью». В какой-то момент по личной инициативе Райхенау эта уния вылилась в создание «Немецкого союза защиты пограничных и зарубежных немцев». Но личное соперничество в руководстве, а также различные приоритеты в общественной работе и пропагандистской деятельности привели к тому, что эта надуманная «личная уния» в очень скором времени распалась. Какое-то время остатки «Немецкого союза защиты» работали под названием «Национального союза», который формально был создан частным ученым из Силезии Карлом Христианом фон Лёшем. В свое время Макс Бём познакомил Лёша с майором Виллизеном. Не стоило забывать и тот факт, что Лёш был школьным другом Генриха фон Гляйхена. Позже этот силезец стал активнейшим участником «Июньского клуба». Кроме Лёша, в руководстве новой организации оказался публицист Герман Ульман — немец, прибывший из Судетской области. В свое время этот писатель руководил деятельностью австрийского филиала «Немецкого союза защиты».

В самом тесном контакте с «Немецким союзом защиты» (а позже и с «Июньским клубом») работала организация балтийских немцев, которую негласно возглавляли Харальд фон Раутенфельд и барон Георг Мантойффель-Сжёге

Но не будем забегать вперед. Резиденцией «Немецкого союза защиты» в 1919 году стал замок Бельвю. Это был один из центров формирования немецкого младоконсерватизма, по крайней мере до той поры, пока руководство «Немецкого союза защиты» не купило собственное здание. Если понаблюдать за развитием Объединения военной помощи «Ост» в «Немецкий союз защиты пограничных и зарубежных немцев», то можно отметить, что в ряде акций «солидаристы» участвовали совместно с группами «фелькише» и народно-национальными союзами. Народно-национальное движение в своей активной части состояло из молодежи. Среди этих людей мы могли бы обнаружить Фритца Эренфорта, Ганса Рёзелера и Готтхольда Штарке. История Кольца полна случайных встреч и знакомств, которые предопределили развитие Ринг-движения. Одной из таких случайностей стало посредничество Ганса Рёзелера во встрече «солидаристов» с представителями Объединения военной помощи «Ост». Это событие произошло в марте 1919 года в кафе «Святой Стефан», которое располагалось поблизости у Потсдамского моста. Закончилась встреча единодушным решением о тесном политическом сотрудничестве. Преимущественно практические задачи социально-экономического характера, которые выдвигали члены «Оста», были дополнены требованием надпартийной дискуссии. В итоге две силы, объединившиеся воедино, должны были стать тем инструментом, которому было под силу выработать новую политическую идеологию и распространить ее при помощи литературных произведений и публицистики. Вот тут и потребовался Артур Мёллер ван ден Брук.

Мёллер привел вместе с собой в новую организацию множество друзей, с которыми он встречался на «понедельничных» вечерах. Среди них были Конрад Ансорж, Франц Эверс, Пауль Фехтер, Рудольф Пехель и Карл Людвиг Шляйх. Для первых встреч Генрих фон Гляйхен предоставлял свою квартиру в доме № 121(и) на Потсдамер-штрассе. «Литературная» часть нового объединения с первых встреч была озадачена названием новой организации. По началу ее было решено назвать «И-клуб» по номеру корпуса, где жил Генрих фон Гляйхен. Но когда был подписан Версальский договор, было решено изменить название на «Июньский клуб», что должно было сделать наглядным протест против Версальского диктата. Позже появилось еще одно обоснование для имени клуба: «Июньский клуб» должен был стать наглядным противовесом «Ноябрьскому клубу», где собиралась берлинская левая интеллигенция.