Зовут меня Маша Киселева, мне двадцать пять лет, и я – мать-одиночка, пребывающая в состоянии развода, хотя еще вчера все это было не так. Еще вчера у меня имелась семья, пусть не образец для подражания, ибо не дружная и не счастливая, но все-таки семья. И какая-никакая, она не должна была взять и просто так развалиться на ровном месте. Я оказалась к этому не готова, особенно теперь, когда все зашло так далеко. Вчера у меня был муж, который не очень-то меня любил, но которого я любила за нас обоих, и ребенок, дочь Сонечка, которую, если верить словам, любили все.

Да, и еще у меня была свекровь. Если бы меня попросили в нескольких словах сказать, в каких отношениях я состояла с моей, теперь уже бывшей, свекровью, я бы, недолго думая, ответила, что она всегда относилась ко мне по-человечески. Насчет остального можно поспорить, но вот свекровь – да. По-человечески в чистом виде. Она, можно сказать, даже меня как-то любила, хотя поводов у нее для того, признаться, особенно и не имелось. Не за что, прямо скажем, меня любить. Не пара я была ее сыночку, да и вообще… Просто она вот такой хороший человек, с чем я лично долгое время даже не пыталась спорить. Единственное, что меня немного смущало, так это с каким энтузиазмом она сама постоянно кричала на всех семейных мероприятиях, как по-человечески она относится ко мне. Выглядело это так, словно относиться ко мне по-человечески было делом сугубо тяжелым и практически невыносимым.

Когда мы с Денисом, ее сыном и моим, соответственно, мужем, только поженились, она любила подчеркнуть, что хоть весь наш брак и есть сплошное недоразумение, она будет терпеть, потому что такой уж она человек хороший. Бывало, соберутся всякие там родственники да приятели ее, усядутся за столом в гостиной и начнут лясы точить. Как да что, молодые-то не мешают? Как невестка – не свела еще с ума? Свекровь моя, дама высокоинтеллигентная, вздохнет долготерпеливо, пожмет плечами округлыми, откинет с лица белые волосы, крашены, конечно же, да и скажет:

– Маша, конечно, не пара Денису, чего уж там. Но девочка она неплохая, нет. Я всегда стараюсь относиться к ней по-человечески, жалко мне ее, ведь вот кулема, все из рук валится. Буквально. Пытаемся как-то ее воспитать, но гены-то свое берут.

– А что же с генами-то? Вроде из хорошей семьи, – удивлялась родня. Та ее часть, которая была еще не в курсе по каким-то странным причинам. Может, только что вернулась с Дальнего Севера, там по радио пока не передавали, что не так с моими генами. Или прилетела с Луны, с той, с другой стороны. Остальные все уже знали, что со мной не так, правда, от этого их интерес не уменьшался.

Думаю, будет справедливо, прежде чем продолжать рассказ о моем странном и беспросветном настоящем, вернуться немного в прошлое и вспомнить ту самую свадьбу, с которой все это безобразие началось. Или даже еще чуть раньше, когда я впервые увидела Дениса во всей красе и упала, как подкошенная, под действием его чар. Стоп, нет. Все не совсем так. Когда я увидела его в первый раз, он хотел поступить в нашу клинику в должности юриста и пришел на собеседование. Я же сидела на стуле в приемной его потенциального работодателя и упасть, конечно же, никуда не могла.

Собственно, есть ли разница в том, как и каким образом мы увидели друг друга впервые? Главное, что в конечном счете я оказалась на своей кухне, с ребенком на руках и в слезах. Да, и с разбитым сердцем, конечно. А тогда… тогда он получил у нас должность, и в течение двух лет мы работали вместе. Два года, полтора из которых я сгорала от страстной и безответной любви. Тем более страстной, чем безответней она была. Мне было тогда… сколько? Где-то двадцать – двадцать два. Он действительно всегда производил неизгладимое впечатление. Серьезное, даже строгое лицо, очень взрослое, хотя на самом деле он был не намного старше меня. На четыре года, но ощущение складывалось, что ему уже за тридцать. Жизненный опыт в каждой черте его красивого лица. Денис действительно был красив, красивее всех, с кем я когда-либо сталкивалась. Высокий, свободный, уверенный в себе, он умел непринужденно носить деловые костюмы и изящно управляться с ножом и вилкой, хотя все вокруг этим не заморачивались. Одним словом, Денис с самого начала производил впечатление человека очень хорошо воспитанного.

– Здравствуй, Машенька, – улыбался он мне, когда нес на подпись к заведующему какие-то бумаги. – Как ты поживаешь?

– Потихоньку, – таяла я от этой столь неожиданно теплой улыбки на его вечно серьезном лице.

– Что, твой папа все так и не пускает тебя гулять? – ласково усмехался он. Я краснела. Это была старая история, которая портила мне жизнь. Мой папа, хоть и жил в Москве с моей мамой уже бог знает сколько лет, сохранил все-таки какие-то свои, чисто горские принципы и понятия. И за любой из двух своих дочерей смотрел, как за Грановитой палатой.

Итак, приехали. Что и говорить, отличный итог семейного счастья. В колонке анкеты в пункте «семейное положение» теперь можно смело писать «безвыходное». Я сижу снова в нашей многострадальной и совсем не резиновой квартирке на Ярославке и игнорирую злобные взгляды Нинки. Оно и понятно, ведь после двух лет безоблачного счастья жизнь в одной комнате с собственным мужем и ребенком Вениамином, разбойником пяти лет, совсем не входила в ее планы. А если считать еще и котов… В общем, первая ее реакция на мое появление оказалась сугубо отрицательной.

– Что ты наделала? – возопила она. – Неужели нельзя было держать себя в руках!

– Что ты имеешь в виду? – сощурилась я.

– В кои-то веки сподобилась выйти замуж – и что? Ты всегда была ни на что не годной, – брызгала ядом она.

– Отстань от Марии! – отгоняла ее от меня мама. – На себя лучше посмотри. За кого ты замуж-то вышла? Хоть бы уже съехала от нас, на что тебе муж, если он даже квартиру тебе снять не может!

Говорят, что все гениальное – просто. Писать в космосе карандашом, сдуть колеса у «КамАЗа», застрявшего в туннеле, закрашивать стрелку на колготках лаком, чтобы дальше не поползла… Покупать тортики с надписью «низкокалорийный» и уверять всех, что сидишь на диете. В самом деле, чем проще – тем лучше, зачем затуманивать голову излишними проблемами из серии «если он – тортик – такой низкокалорийный, то почему я такая поправившаяся». На пирогах тети Шуры успокоительных надписей не было, так что за каждый съеденный вечером (на ночь, ай-яй-яй!) пирожок я испытывала с утра угрызения совести. Мало мне без того проблем, так теперь еще килограмма два за вечер я себе лишних обеспечила.

– Глупость! – отрезала Люська, услышав про мои метания. – Вчера тебе было надо. Надо!

– Да?

– Обязательно. Я вообще удивляюсь, как ты эти три недели держалась тут без меня. Ни выпила, ни расслабилась, ни тарелку не разбила об чью-то подходящую голову.

– Надо было об Нинкину. А то она совсем на мою села, – согласилась я, мучительно поднимаясь с кровати. Сонька радостно скакала по матрасу в ожидании кормежки. Чем ее в Люськином доме кормить, я даже и представить себе не могла. Остатками копченой колбасы? Маринованным чесноком?

Все кругом только и делают, что говорят о глобальном потеплении. Мол, и климат-то на Земле-матушке меняется, и ледники тают, скоро станет жарко, как в Африке, Европа (так ей и надо) превратится в пустыню безжизненную, а Америка (ей-то уж точно так и надо) вообще под воду уйдет. Помнится, было и в Москве несколько лет, когда эти байки о потеплении прямо-таки на глазах становились реальностью. Зеленые газоны в декабре. Цветущие розы на Новый год. Вся зима в резиновых сапогах – все было, и как-то расслабились мы после этого, что ли. Хотя меня лично настораживало, что в новостях частенько говорили, что такая же температура наблюдалась в столице родимой году в…дцатом прошлого века. Что, стало быть, тогда тоже глобально теплело? А отчего, если ездили они тогда еще преимущественно на конях и прочей лошадиной силе. У нее что, тоже выхлоп был ядовитый, губительный для живой планеты?

Но все на самом деле идет по кругу, по бесконечной спирали, и сомнения охватывают насчет всякого там потепления, когда термометр показывает минус двадцать восемь. Хотела бы я посмотреть на те льды, что вздумали бы таять при такой погоде.

– Может быть, лучше все перенести? – беспокоилась мама, с тревогой кутаясь в плед. Глобальное потепление добралось и до нашей квартиры, невыносимо сквозило изо всех щелей, окна покрылись инеем. Ехать, конечно, не хотелось никуда, но…

– Мам, я и так ждала столько. Ну его, лучше уж отмучиться один раз.

– А почему бы ему за вами не заехать? Все-таки он на машине.

Почему же, в самом деле, никогда не удается быть хорошей сразу для всех? Вот что бы было, если бы я, скажем, попыталась угодить одновременно маме, папе, Нине и Людмиле? Думаете, я не пыталась? А еще моему бывшему начальству в лице папиного хорошего знакомого, Денису, маме Дениса, соседке сверху, соседу снизу, девушке в красной кофточке с ребенком того же возраста, что и моя Соня. Я выслушивала ее бесконечные бессмысленные разговоры о ценах, о подорожании буханки хлеба на двадцать копеек у нас и на тридцать у них, в Самаре, где у нее родня. Я слушала, хотя мне хотелось завизжать и заткнуть ей чем-нибудь рот, чтобы хоть минутку посидеть на площадке в тишине. Но у нас детки так хорошо играли, что мне, сложно потерпеть, что ли? И в итоге, спрашивается, угодила ли я хоть кому-нибудь? Думаю, если бы провести социологический опрос людей, которые имеют какие-то пересечения со мной, все они в один голос скажут, что я несобранная, скучная, несимпатичная (или малосимпатичная, как вариант «лайт»). Тогда возникает вопрос, тот самый вопрос, который мне часто задает Людмилка.

– Скажи, дорогая моя, а за каким лядом ты тогда так надрываешься? Ну, если кому-то хочется про тебя плохо думать, пусть его. Нехай думает, его право. Ты имеешь право быть такой, какой ты хочешь быть!

– Но я не такая, какой я хочу быть. Я хочу быть другой, – пожаловалась я, сидя на Люськиной кухне. Вернее, я не сидела, я стояла около Люськиного окна. Люська жила на одиннадцатом этаже, высоко в небесах, и обычно из ее окна виднелось пол-Москвы. Или хотя бы наше колесо обозрения и останкинская игла. Сегодня за окном стоял густейший туман, с раннего утра он закрыл шапкой город и законопатил щели пушистой клочкастой ватой.

– Но ты можешь стать такой, какой хочешь, – возразила она. – Надо только понять, какой ты хочешь.

– Такой, как ты. Самостоятельной, сильной и смелой. Чтобы всех можно было послать на…

Я никогда не забуду мой первый рабочий день. Наверное, он действительно кое-что значил. Это было что-то новое, пусть даже не масштабное, значительное. Но я нашла себе место сама, без папиной помощи, без папиного согласия. Я сделала что-то не потому, что мне так сказали, а потому что сама приняла решение. Это было волнующе, это было страшновато, это было ново. И в то утро, открыв глаза, я впервые за долгое время испытала то, что можно описать словами «радостно трепетала в ожидании». В ожидании чего? Чуда, конечно. Я вскочила ни свет ни заря, в шесть утра (что для меня вообще-то практически невозможно), и побежала принимать душ, пока Нинка не оккупировала его на веки вечные, как это и происходило по утрам. Я стояла под горячими струями и терлась тщательно и долго, пока не начался стук и проклятия в мой адрес. Я вышла такой румяной и свежей, окутанной ароматом зубной пасты, которой я чистила зубы минут десять, наверное, что папа, глядя на мое перевозбужденное переменами лицо, заподозрил неладное и нахмурился.

– Так не на работу, так на свидания ходят, – буркнул он.

– После двух лет замужества и почти года этого «постмодерна», – я обвела рукой помещение и кивнула на сонную Нинку, впихивающую Веньку в штаны, – любой выход в люди для меня почти свидание.

– Тоже мне – в люди, – фыркнул папа. – Крутиться между машин, мужиков. Сидела бы у нас в регистратуре, печатала двумя пальцами…

– Мечты-мечты, – хмыкнула я, ясно давая понять, что о регистратуре и тихой сонной жизни и говорить нечего.

Что нужно, чтобы завоевать авторитет? Кто его знает, что это за штука такая, но оказалось, что для его завоевания нужно совсем немногое. Наш коллектив, который поначалу отнесся ко мне с недоверием, к концу месяца смотрел на меня совсем другими глазами. А именно: все (кроме начальника, к сожалению) со временем осознали, что на вакантное место пришла девушка (а ведь мог бы прийти и парень), а в том месте, где на одну девушку приходится весь салон мужиков, новая девушка – это всегда приятно. Кроме этого, все узнали, как легко и просто попросить меня сделать какой-нибудь отчет или побыть за кого-то, пока он, этот кто-то, якобы будет на тест-драйве, а на самом деле просто уйдет домой пораньше, чтобы встретиться с друзьями и выпить пивка. Да, со мной договориться было совсем несложно, особенно если учесть, что я была как тот Чебурашка из мультика – я все время искала друзей. После долгих лет в уютном затхлом болоте моего дома, после водоворотов замужества я впервые вырвалась на быструю чистую воду, и это было настоящее счастье. Все время что-то происходило, я встречалась с людьми, я что-то рассказывала им о преимуществах «фордовских» семейных минивэнов, заучив многое из объяснений коллег. Каждое рабочее утро я красилась, надевала глаженую блузку, темно-синюю жилетку и такую же юбку и казалась сама себе почти стюардессой. И я улыбалась – так много, как никогда в жизни. Клиентам, коллегам, Феераблю в ответ на его едкие ухмылки. Все мои взгляды говорили – нас так просто не возьмешь. Да и испытательный срок подходил к концу, а я все еще держалась. Я подписала несколько заказов на покупку, и клиенты не убежали от меня в панике, крича – она же дилетантка, полный ноль! Я им ласково улыбалась, говорила, что они сделали прекрасный выбор, а на вопрос типа «какое масло заливается в трансмиссию» делала круглые глаза и отвечала, что мне, как девушке, масло вредно, но я сейчас пойду и у кого-нибудь спрошу. Клиенты смеялись и подписывали заказ. Им все равно был нужен этот «Форд», а я являлась забавным, неуклюжим, но милым способом его купить. Все оказалось проще, и я уже почти совсем расслабилась, потому что буквально на днях со мной должны были подписать постоянный контракт. Я уже даже получила первую зарплату.

– Ну, поздравляю! – церемонно пожала мне руку Люська, когда я по этому случаю повела ее посидеть в кафе. Правда, предполагалось, что я в кафе буду есть только салат. Это и экономия моих самых первых денежных средств, и возможность не набрать лишних граммов, что было для меня архиважным.

– Спасибо. Знаешь, я не думала, что справлюсь с этим. Мне все время казалось, что меня выпрут. Сначала я думала, что в первый же день. Этот Феерабль…

– Кто? – хихикнула Люся.

– Феерабль – это наш начальник Федор Иванович, – пояснила я.

Не могу сказать, чтобы решение, которое я приняла после долгих раздумий, было для меня легким. Первой мыслью, которая зазвенела в моей голове, когда Феерабль отбыл к себе в кабинеты, была – увольняюсь. Срочно, не дожидаясь перитонитов. Пока не разрезали без наркоза, надо уносить ноги. И вообще, зачем мне позориться? Я сидела за рулем только пару раз в жизни, это был Денисов «жигуль», причем воспоминания у меня об этих эпизодах самые что ни на есть отвратительные. Я еще только всовывала ключи в замочек, а Денис уже принимался на меня орать.

– Что ты делаешь, дура безмозглая. Ты мне стартер спалишь! – орал он, игнорируя тот факт, что я не знаю, что такое стартер.

– Ой, прости! – кричала я, тут же отдергивая руки. Хотя понять, что именно я делала не так, никак не могла. Денис, мрачный и красный от злости, перегибался через сиденье и заводил машину сам, действуя при этом точно так же, как я. И жужжало все примерно так же.

– Чего ты газуешь? Чего газуешь, идиотка? Убери ногу с педали вообще!

– Ладно, – соглашалась я, чтобы только его успокоить. Хотя мне было непонятно, как машина будет ехать, если не жать на педали.

В тот день и час, когда я сидела в фирменной машине вместе с моим уже почти нестрашным начальником и глядела, как московский вечер опускается на запруженный город, меня вдруг посетила странная мысль, которая никогда до этого даже не мелькала в моей голове. Оказывается, я совсем-совсем себя не знаю. Странно, не правда ли, дожить почти до двадцати семи лет, чтобы понять, что каждое утро в зеркале видишь совершеннейшую незнакомку? Что ты живешь, думаешь о себе что-то, как-то себя представляешь – но на самом деле ничего о себе не знаешь. Что я, собственно говоря, такое? Скучнейшее создание, плохая фигура, невразумительное лицо, тусклые, хоть теперь и белые волосы – но только разве это может что-то изменить? Нет, еще вчера я бы сказала, что я безнадежна. Или что надоела и не интересна никому, даже самой себе. Но почему – вот в чем вопрос – я в этом так уверена? В том, что я ни на что не способна, – это понятно. В этом меня убеждали с самого детства. Мама, папа, сестренка тоже, добрый человек. Что еще? Я уверена, что не умею одеваться. Почему? Ну, наверное, потому, что, когда я смотрю на себя в зеркало, мне сразу хочется убежать на Северный полюс или куда-то туда, где зеркала запрещены законом. Иными словами, мне еще ни разу не понравилось то, что я видела в зеркале. Нет, бывало, конечно, иногда, когда вдруг я являлась себе в каком-то ракурсе, на секундочку, на момент, с какого-то полуоборота головы, специального или случайного взгляда. И тогда я, удивленная, смотрела и говорила:

– А ведь я почти симпатичная!

Но в моей голове тут же звучали ответы:

– Что ты нацепила? Тебе нельзя носить юбки, у тебя кривые ноги, надень лучше джинсы, – это голос мужа.

– Что это за прическа? Тебе это не идет! – это свекровь, которая хоть и человечнейшая особа, но всегда считала, что волосы у меня ужасные и укладываю я их ужасно. Что так и было, потому что я, стараясь хоть как-то выжить с ТАКИМИ волосами, просто затягивала их в хвост, чтобы не было видно.