Вечером 5 декабря 1997 года, когда уже стемнело, в квартире Юрия Анатольевича Труша в Лучегорске, небольшом шахтерском городке Приморского края на Дальнем Востоке, неподалеку от китайской границы, раздался звонок. Приморье знаменито многим, но, кроме всего прочего, оно является последним на земле местом обитания амурского тигра. Человек на другом конце провода сообщил печальное известие: в сотне километров к северо-востоку от Лучегорска, в глухом лесу неподалеку от поселка Соболиный, тигр напал на человека. Юрий Труш возглавлял одно из шести действовавших в регионе подразделений инспекции «Тигр», в задачи которой входило расследование правонарушений в лесу — особенно если дело касалось тигров. А поскольку зачастую речь шла о браконьерской охоте на них, без нападений не обходилось. Таким образом, сложившаяся ситуация, каковы бы ни были подробности, находилась непосредственно в сфере ответственности Юрия Труша, и поэтому он безотлагательно начал собираться в Соболиный.

Ранним субботним утром Юрий Труш вместе со своими коллегами Александром Горборуковым и Сашей Лазуренко загрузился в армейский грузовик и двинулся на север. В теплой одежде и камуфляже, вооруженные ножами, пистолетами и карабинами, Тигры, как называют иногда сотрудников этой службы, скорее напоминали отряд спецназа, чем охотинспекторов. Ехали они на обшарпанном за двадцать лет армейском «урале» — четырехтонном аналоге немецкого «унимога» или американского «хамви». Полноприводный бензиновый грузовик на широких колесах около метра диаметром, оборудованный лебедкой, является излюбленным средством передвижения в отдаленных районах Приморского края. Помимо стоек для винтовок и креплений под дополнительные канистры с топливом он был оснащен переносными койками и набит провиантом с таким расчетом, чтобы четыре человека могли прожить неделю. Кроме того, внутри соорудили дровяную печь, чтобы в случае полного отказа техники отряд мог выжить, в какой бы глуши он ни оказался.

Миновав КПП на выезде из города, Тигры съехали на грунтовку, ведущую на восток, вдоль русла Бикина — крупной извилистой реки, протекающей по наиболее отдаленным уголкам северного Приморья. Из-за мороза и глубокого снега продвижение грузовика было сильно затруднено, и члены экспедиции, бывалые охотники, отслужившие в армии, коротали время, гадая, что ждет их в конце пути. Однако никакой предыдущий опыт не мог подготовить к тому, что им суждено было обнаружить.

Если Россия — это то, что мы думаем, то тигров там быть не должно. В самом деле, как это теплолюбивое животное, воплощенные ум и грация, может выжить в столь жестокой, разоренной, холодной стране? До ближайших джунглей отсюда более трех тысяч километров. По этой и ряду других причин Россия ни с идейной, ни с географической точки зрения не подходит для проживания сибирского тигра, да и называть его так неправомочно. Этот подвид местные жители называют амурским тигром, и распространен он, по большому счету, за пределами Сибири. Это малонаселенный, редко посещаемый и неизведанный «дальний» край России — не столько ее граница, сколько обочина. Люди, населяющие ее совместно с амурским тигром, одновременно боятся его, благоговеют перед ним, терпят его — и порой на него охотятся. Они расскажут вам, что их тигр проживает на Дальнем Востоке, в тайге, и это, в общем-то, правда, но все же не дает четкой картины. Биолог уточнит, что животное занимает географическую зону, ограниченную Китаем, Северной Кореей и Японским морем. И это действительно так, но иностранцу, даже после изучения карты, это мало что скажет.

У русских этот край тоже вызывает вопросы. Когда инженер Д. И. Романов, проектировавший железную дорогу и телеграф, летом 1859 года сошел с парохода «Америка» на южном побережье Приморского края, он был поражен увиденным. В одной из петербургских газет он оставил восторженный отзыв:

Китайцы называют этот край «шухаи» — лесное море. Когда смотришь на него, стоя на палубе корабля, дух захватывает, но стоит ступить на эту землю, как пошлину за свою необузданную дикость она возьмет и с человека, и со зверя. Если даже вам не нужно противостоять арктическому холоду или опасаться тигров, вас ждут разнообразные насекомые в невообразимых количествах. Сэр Генри Эван Мерчисон Джеймс, член Королевского географического общества, хорошо знакомый и с джунглями, и с членистоногими, писал в 1887 году:

Владимир Марков и Юрий Труш родились в европейской части России с разницей в один год. В приморскую лесную глушь каждый попал по-своему. По разные стороны баррикад они оказались в равной степени по воле случая и в силу собственного отношения к жизни. Труш, как и Марков, приехал на Дальний Восток довольно поздно. Он родился в 1950 году в одной из деревень Новгородской области, где-то на полпути между Москвой и Уралом. Его дед по материнской линии, орденоносный генерал-майор, погиб в сражении в самом начале Второй мировой войны. Отец Труша, Анатолий, пережил два с половиной года ленинградской блокады и закончил службу в чине старшего лейтенанта. Он часто брал сына поохотиться в окрестностях их деревеньки, и это произвело неизгладимое впечатление на юного Юрия.

В начале шестидесятых, когда Трушу было лет четырнадцать, отец как-то взял его с собой в охотничий кабачок. Охотники, друзья отца, шумно обсуждали охоту на кабана. Один из них, будучи уже изрядно навеселе, сболтнул, что ему как-то довелось пристрелить беременную кабаниху вне охотничьего сезона. Среди охотников существует общепринятое правило: никогда не стрелять в беременную самку. В кабачке повисло тяжелое молчание. Потом все снова зашумели, хвастуна выволокли на улицу и жестоко избили.

Когда Трушу было двадцать с небольшим, в казахстанской степи произошел еще один судьбоносный перелом в его жизни. Его работа на золотом прииске подошла к концу, и он слонялся без дела. Будучи умелым охотником, Труш решил, что заработает себе на жизнь с ружьем в руках. Его позвали поучаствовать в массовой охоте на сайгака — это необычная винторогая антилопа со смешным удлиненным рыльцем, из-за которого она кажется выходцем из четвертичного периода. В семидесятые годы сайгаки тысячными стадами скакали по степям Центральной Азии. Охотники планировали отстреливать животных массово, чтобы мясо и шкуру сбыть на европейском рынке, а рога переправить в Китай, где они пользуются большим спросом — считается, что толченый рог повышает мужскую потенцию. На проведение охоты было получено разрешение властей. Когда стемнело, дюжина вооруженных мужчин погрузилась в грузовики и покатила в степь. Обнаружив стадо, охотники включили яркие прожекторы. Животные замерли в страхе и растерянности, а люди открыли огонь по бессчетным парам мерцающих глаз. Десятки животных были убиты на месте, но многие смогли убежать, хотя и были смертельно ранены. Труш вспоминал впоследствии: «Мы возвращались на то же место уже после рассвета и подбирали раненых животных, но всех найти было невозможно. Ночью это вроде и незаметно, а днем понимаешь, как много животных пострадало. Кровь лилась рекой». В охотничьей артели Труш выдержал только пару недель, потом уволился. Он считает, что у каждого животного должен быть шанс на спасение, что охотник и его добыча должны находиться в равных условиях. «Я до сих пор вижу их кровь и страдания, — говорил он. — Вот почему долго я там не протянул: это было чистой воды варварство. И вот почему я так суров по отношению к ночным охотникам, которые используют ослепляющие прожекторы. Это уже нельзя назвать охотой, это просто бойня».

Чувство единения с природой не покидало Труша и в течение тех лет, что он провел в казахских рудниках, обслуживая подъемники в шахте. В свои выходные дни он на общественных началах выступал в роли инспектора рыбнадзора и обнаружил, что в этом-то и состоит его истинное призвание. «Иной раз случаются стычки с браконьерами, — признается он. — Бывает, и до стрельбы доходит. Погони, преследования. Но мне же все это нравится. Я люблю противостояние».

Впрочем, за эту работу ему ничего не платили, и когда советские войска вошли в Афганистан, Труш решил записаться добровольцем. В начавшейся в 1979 году афганской войне большинство советских мужчин видели возможность не только послужить социалистической идее, но и приобщиться к славе отцов, которую те снискали в Великой Отечественной войне. Несмотря на чин лейтенанта, Трушу отказали — по причине возраста. В течение последующих пятнадцати лет он продолжал работать в шахте, заслужив в глазах начальства репутацию честного и усердного сотрудника. Вступать в компартию он не захотел — не питал никаких иллюзий относительно процветающей под ее сенью коррупции.

Тот случай с барсуком и обрезом был единственным, когда Труш встречался с Марковым — и недооценил его. Тогда он посчитал его очередным безработным, который охотится, чтобы добыть пропитание. Всякий раз, оказываясь перед тяжелым выбором между буквой закона и сочувствием к тяготам человеческой жизни, Труш думает о том, что грань между добром и злом порой нанесена пунктиром. Но как он мог догадаться там, в лесу, глядя на этого несчастного барсука в котелке, о том, что случится с уставшим от собственной бедности браконьером Марковым, держателем нелегального ствола? Или как, если уж на то пошло, мог он предвидеть, что случится с Левой Хоменко?

Льву Хоменко, охотнику и травнику из села Лесопильное у слияния Уссури и Бикина, было тридцать шесть лет. Охотовед по специальности, он стал штатным охотником в госпромхозе «Алчанский», осуществлявшем надзор за коммерческой добычей мяса и пушнины. Девяностые годы были чрезвычайно трудными для России, и зимой 1996-го Хоменко остался безработным с четырьмя детьми на руках. В ветхом, покосившемся домишке на окраине тайги его семья еле сводила концы с концами. В щели между бревнами можно было просунуть руку. Во время очередного обхода Труш встретился с Хоменко в лесу. При стандартной проверке документов обнаружилось, что ружье Хоменко зарегистрировано не на него, а на его отца. По правилам, Труш вполне мог конфисковать оружие, но он пожалел человека, который явно переживал тяжелые времена. Кроме того, на него произвел хорошее впечатление тот факт, что все остальные документы у Хоменко были в порядке, поэтому он решил его отпустить.

Вскоре после этого Хоменко остановил лесовоз и попросил подбросить его к верховьям Бикина. Он был обут в сапоги на байке, в которых можно щеголять в городе, но не в лесу. Сверху на нем была зеленая егерская униформа. Как большинство таежников, он охотился с двустволкой. В приморской глуши эти облегченные винтовки, как правило, очень старые — порой даже древние — и довольно сомнительного качества. Радиус их поражения обычно не достигает и ста метров, а хорошо прицелиться они позволяют лишь с шестидесяти, что по меркам современных охотничьих ружей просто смешно. Хоменко зарядил правый ствол крупнокалиберной пулей, а левый — свинцовой дробью; таким образом, он был готов встретить любого зверя — и большого, и маленького. Хоменко охотился один. Градусник в тот день показывал минус сорок, снегу выпало сантиметров на двадцать.

В такой мороз в лесу обычно тихо, как в космосе, слышны лишь собственные шаги и дыхание. «И так же холодно», — думал Хоменко, потирая замерзшие щеки. Все застыло. На фоне снега глаз едва различал белые силуэты берез. Серые и коричневые стволы тополей и дубов наряду с низким кустарником были четко очерчены и позволяли легко ориентироваться в пространстве, но за ними мог прятаться кто угодно. К полудню Хоменко наткнулся на свежий тигриный след и решил пойти по нему. Неподалеку расположился лагерь лесозаготовщиков, и дозорный, заметив приближающегося Хоменко, вышел к нему навстречу. Мужчины перекинулись парой слов, и когда Хоменко заговорил о тигрином следе, дозорный рассказал, что предыдущей ночью слышал из леса шум борьбы. Он решил, что тигр сцепился с громадным кабаном, которого не раз замечали в окрестностях лагеря. Уссурийские кабаны порой вырастают до огромных размеров, весом до двухсот с лишним килограммов. Обычно они передвигаются стадом, но этот почему-то всегда бродил один. Он был такой здоровый, что дозорный дал ему прозвище ГАЗ-66 — в честь военного грузовика повышенной проходимости, который часто используют для работ в лесу. У него были массивные бивни, и дозорный посчитал, что тигр нашел в нем достойного соперника. Хоменко был заинтригован. Дозорный уговаривал его не ходить по следу в одиночку, ведь тигр, возможно, был ранен, но Хоменко не хотел отступать.

Он был опытным охотником, профессионалом, и его заинтересованность вполне понятна: свежий след тигра нечасто встречается. Можно провести в тайге всю жизнь, но так ни разу и не увидеть живого тигра. Возможно, Хоменко двигало любопытство; возможно, он был голоден; возможно, он решил, что ему выпал единственный шанс на миллион. В этих краях у тигров много прозвищ, одно из них — Тойота, потому что в девяностых по стоимости они были равны. Конечно, риск был велик. Тигр — опасное животное, охота на него запрещена федеральным законом, но это касается и других товаров на черном рынке. Кроме того, Хоменко, без преувеличений, находился на грани. Стоило один раз взглянуть на его опасно накренившийся дом, чтобы понять глубину его отчаяния.

У Владимира Маркова была своя история взаимоотношений с тиграми, и развивалась она не линейно, а по сужающейся спирали. У ее истоков стояла череда случайностей, про которую русские сказали бы: перст судьбы. Если попытаться определить наиболее существенные — за исключением самого Маркова — факторы, оказавшие влияние на события его жизни, это, пожалуй, Мао Цзэдун и перестройка. Именно благодаря культурной революции и вспыхнувшей вслед за ней борьбе за руководство коммунистической партией в Китае Марков отважился пересечь Уральский хребет. Именно благодаря перестройке Марков и множество его соотечественников оказались в положении столь отчаянном, что ради денег были готовы пойти на все — даже охотиться на тигров.

Владимир Марков появился на свет 14 февраля 1951 года в противоположном конце Советского Союза, на задворках израненной империи, с трудом возвращавшейся к мирной жизни. Его родители жили в Калининграде, небольшом прибалтийском городе, расположенном в анклаве России между Литвой и Польшей. До войны город принадлежал Германии и носил имя Кенигсберг. Летом 1944 года значительная часть города и порт подверглись сильнейшей бомбардировке самолетами британской авиации, а чуть позднее, зимой и весной 1945-го, были безжалостно обстреляны советскими артиллеристами. После войны город переименовали. В нем обосновался Краснознаменный Балтийский флот, и, подобно своему тихоокеанскому собрату Владивостоку, Калининград стал закрытым городом.

Примерно в то же самое время в романе Джорджа Оруэлла «1984» западным читателям открывалась страшная картина новой реальности, являвшая собой намного более точный слепок жизни возрождающегося Калининграда, чем мог бы предположить Оруэлл. Город поднимался с колен из осколков и пепла, но делал это в соответствии со сталинскими представлениями о градостроительстве и социальном развитии. На смену средневековым башням, балюстрадам и горгульям пришли мрачные бетонные коробки, украшенные лишь статуями и барельефами Ленина с его всевидящим оком или кумачовыми растяжками с социалистическими лозунгами.

Возможно, Ленин к этому стремился, но воплотил это Сталин: он сумел разобщить и дезориентировать отдельных людей и целые народы, оторвав их не только от привычного окружения, но главным образом от самих себя. Калининград наглядный тому пример. После того как город сровняли с землей, изменили до неузнаваемости и переименовали, его и одноименную область населили русские. Родители Маркова тоже стали частью этой масштабной геополитической коррекции, но в том, что произошло с ними, не было места случайности. Илья Марков служил в Балтийском флоте корабельным механиком, и его профессиональные качества, несмотря на тяжелое ранение, полученное во время войны, довольно высоко ценились. Мать Маркова тоже работала в военно-промышленном комплексе, и можно только догадываться, до какой степени ее быт напоминал страшные фантазии Оруэлла: ей, зачастую лишенной поддержки мужа, пришлось строить жизнь на руинах разграбленного средневекового города, превратившегося в военную зону и отрезанного от всего остального мира.

Еще не отгремело эхо Великой Отечественной войны, когда СССР начал накапливать силы и готовиться к холодной войне. Пока советские ученые и инженеры пытались усовершенствовать вездесущий АК-47 и проводили первые испытания ядерного оружия, страна восстанавливалась после военной разрухи и казавшегося нескончаемым кошмаром сталинского режима. За два десятилетия, предшествовавшие рождению Маркова, около 35 миллионов человек — более одной пятой всего населения — погибло в Советском Союзе в результате голодомора, политических репрессий, геноцида и военных действий. Миллионы других были заключены под стражу, сосланы или насильно переселены на огромные расстояния. Возможно, за исключением Китая времен Мао Цзэдуна трудно представить себе страну, настолько же израненную как снаружи, так и изнутри.

В Соболином беда была частым гостем. Человек был тому виной или несчастный случай, но, как правило, все неприятности так или иначе были сопряжены с пьянством. Не успевая отражать непрекращающиеся удары судьбы, жители поселка приобрели довольно мрачное чувство юмора — язвительное и горькое. Трагедию Маркова тоже не обошли стороной. Кое-кто в поселке был уверен, что он сам навлек на себя погибель, похитив часть добычи тигра. «У нас пошучивали, — рассказал один из местных жителей, — что Маркиз готовил это мясо на собственные похороны»

[132]

.

Правда это или нет, но такое отношение к делу помогало думать, что их самих беда не коснется — ведь считалось, что тигры не нападают на людей без причины. Чистой воды психологическая защита, без которой в тайге не проживешь. И все же подозрение, что из этого правила, как и из всякого другого, есть исключения, давило людям на психику после трагедии с Марковым. В течение недели, прошедшей с его гибели, успела разлететься весть о разнесенном туалете в лагере дорожных рабочих, и никто не сомневался, что это был тот же самый тигр, что убил Маркова. Как бы жители Соболиного ни относились к царю тайги, все считали его умнейшим существом и превосходным охотником и содрогались при мысли о том, что его гнев может пасть на кого-то из них. Присутствие тигра мрачной тенью нависло над поселком, и это было куда страшнее, чем может показаться на первый взгляд. Лес был основой жизни Соболиного, а тайга-матушка — единственным божеством для его обитателей. Когда они потеряли все, только тайга кормила их и помогала выжить. Если и она станет враждебной, где им искать пристанища?

За несколько дней, прошедших после похорон Маркова, ничего особо не изменилось ни для Дениса Бурухина, ни для его лучшего друга Андрея Почепни — если не считать пустоты в сердце, оставленной гибелью их «дяди Маркиза», которого оба хорошо знали и любили. Денис и Андрей только что отслужили в армии, им было по двадцать лет. Большую часть своей жизни оба провели в Соболином. Денис был низким, крепко сбитым, темноволосым парнем, Андрей — высоким блондином, очень спокойным, даже застенчивым. Настоящие таежники, они с детства вместе охотились и ставили в лесу капканы. Они привыкли полностью доверять друг другу, а доверие среди охотников на пушного зверя, как и среди золотоискателей, встречается редко и потому очень высоко ценится. Их судьбы были переплетены с самого начала, они даже в армию ушли в один и тот же день. Денису не повезло: он был хорошим стрелком, и его отправили в Чечню на передовую. Несколько месяцев семья ничего о нем не знала. В конце концов его мать Лида — невысокая темноволосая и такая же крепко сбитая, как и ее сын, женщина — решила, что его убили. «От него не было вестей, — рассказывала она, — ни строчки. Мы перестали ждать. А потом он вернулся. Но какой-то не такой. Он стал замкнутым — совсем другой человек. У него на глазах столько людей погибло, это на него, видимо, так повлияло».

Андрей служил всего в двухстах пятидесяти километрах от Соболиного — на базе в Хабаровске, крупном городе, расположенном на левом берегу Амура, с богатой историей и полумиллионным населением. Однако даже на таком удалении от места боевых действий служба в Российской армии может быть трудна и опасна. Там процветает дедовщина — систематические издевательства над новобранцами, и подчас довольно жестокие. Над молодняком измываются неустанно, изощренно, варварски. Отчаяние и падение всяческих моральных устоев приводят к тому, что порой солдаты караулят случайных прохожих у забора воинской части и клянчат деньги. Для обоих юнцов из глухой деревни служба в армии стала тяжелым испытанием, и спустя два года они с трудом пытались заново приспособиться к деревенской жизни. С одной стороны, они наконец были свободны, с другой — словно оказались на необитаемом острове, вырваться с которого в большой мир не было ни малейшего шанса.

14 декабря, в воскресенье, терпение у Леонида Лопатина иссякло.

«Один день сменял другой, а Андрей так и не вернулся, но никто ничего не предпринимал. Поэтому я сказал сыну: отправляемся на пасеку. Мы сели в машину и поехали. Василий осмотрел хижину, вернулся к машине и говорит: „Что-то не так. Иди посмотри сам“. В хижине я обнаружил чайник с замерзшей водой; на полке остались макароны и хлеб, частично погрызенный мышами. По всем признакам случилась беда. Мы вернулись в поселок, и я отправился к матери Андрея, чтобы узнать, сколько продуктов у него было с собой и надолго ли он собирался в лес. По ее словам, он планировал провести в лесу один день, поэтому с собой взял только краюшку хлеба и пачку макарон. Я тогда ее спросил: „Неужели вам за него не страшно? Уж четыре дня, как мальчишки нет, а по тайге бродит тигр. Где сейчас его отец?“ Она отвечает: „Он на работе, у него ночная смена в школе“. Я попросил ее: „Пусть зайдет ко мне, как только вернется. Разговор есть“.

Так что наутро после смены Александр Почепня пришел ко мне. И я ему с порога сказал без обиняков, по-мужски: „Это же твой родной сын, какого же черта ты творишь? Это ж тебе не собака. Он пропал на четыре дня, а тебе и дела нет? Да я бы на твоем месте давно туда помчался“. Он отвечает: „Да волнуюсь я. И предчувствия дурные. Но один не могу пойти, давай вместе“. Он выглядел расстроенным и растерянным, не знал, что делать. Я ему сказал: „Ты его отец. Собирай охотников, и идите за ним“. Он позвал Данилу Зайцева, Дениса Бурухина и нас с сыном».

Замолчав, Лопатин вытер глаза и стал оправдываться: «Простите. У меня зрение слабое, глаза болят. Потому и слезятся».

В понедельник, 15 декабря, Данила Зайцев, Денис Бурухин, Александр Почепня (отец Андрея) и Леонид Лопатин с сыном Василием взяли ружья и забились в лопатинскую «тойоту». Младший брат Андрея тоже хотел поехать с ними, но ему не разрешили. Бурухин объяснил: «Мы знали, куда отправляемся и зачем. Понимали, что нас ждет». Леониду Лопатину на тот момент было без малого шестьдесят лет — в тех краях это преклонный возраст, так что, доставив мужчин на пасеку, он поехал дальше по своим делам, а более молодые остались. Все они были вооружены, кроме Александра Почепни: в доме была только одна винтовка, и ее забрал с собой Андрей. Само собой получилось, что отряд возглавил Данила Зайцев, гордый обладатель устрашающего на вид бронебойного двуствольного обреза, над которым опытный охотник на крупных кошек только посмеялся бы. Впрочем, оружие было легальным, да и выбирать было особо не из чего.

В Соболином нет ни одного уличного фонаря, и зимой, когда солнце садится рано, поселок погружается в непроглядную тьму уже около пяти часов вечера. Жители старались по возможности не высовываться на улицу. Когда же выйти из дома было необходимо, каждый брал с собой ружье, даже если собирался всего лишь добежать до туалета. Сидя дома возле русской печки, они прислушивались к каждому звуку, гадая, что может означать собачий лай или внезапно наступившая тишина. Дневной свет, огонь, оружие и дикий зверь определяли течение жизни поселка в те дни. Словно машина времени отбросила его назад лет на сто — или на миллион.

Смерть Андрея Почепни потрясла каждого, открыв новую страницу в представлениях людей о тигре. Никогда еще обитатели Бикинской долины не сталкивались с таким ощущением опасности, исходящей из леса. Смерть Маркова была трагедией, но в ней каждый видел определенную логику, даже справедливость: это было возмездие и отпущение грехов. Он обидел тигра, и тот ему отомстил. А что сделал юный Почепня? Он погиб, проверяя капканы на норок! Его мать с ума сходила от горя, отец был готов наложить на себя руки.

«Мы жили по соседству, — рассказывал Леонид Лопатин, — но, как говорится, чужая душа потемки». Потемки душ несчастных родителей начинали внушать опасение. Их страдания усугублялись тем фактом, что всем остальным детям родители строго-настрого запретили выходить из дома и тем самым уберегли их от беды. Осознание собственной ошибки легло на чету Почепня тяжким бременем. Они раз за разом прокручивали события минувшей недели в памяти, тщетно моля провидение повернуть время вспять. Все в поселке сочувствовали их горю, тем более что оно и впрямь касалось их напрямую. Соседи могли сколько угодно покачивать головами и цокать языком, но они боялись и за свою жизнь.

«Люди перестали ходить в лес, — говорил Лопатин, вспоминая, как жил Соболиный после 15 декабря. — Все, кто охотился в верховьях реки, возвратились домой, лесозаготовка прекратила работу. Все были потрясены. Возможно, когда-то давно подобные трагедии и происходили, но мы столкнулись с этим впервые. Взаимоотношения между тигром и человеком в корне изменились».

«Многие видели тигров, встречали их в лесу, но прежде между нами не возникало конфликтов, — утверждал Андрей Онофрейчук. — Случалось, что тигр убивал собаку прямо на глазах у охотника, но никогда они не охотились на людей. Если угодно, у тигров свой моральный кодекс».

Охота на тигра началась на Тахало — «огненной реке». Ясным морозным днем 16 декабря там появился охотничий отряд из шести человек. С ружьями на плечах они спустились с берега возле пасеки и по льду двинулись вниз по течению. Вместе с Трушем и Лазуренко на поиски отправились трое местных охотинспекторов и участковый из Красного Яра, выходец из Белоруссии Николай Горунов. В отряд не вошли ни местные жители, ни неопытные милиционеры — только матерые волки, профессионалы. Горунов, как и Труш, прирожденный альфа-самец: статный красавец, с сигаретой во рту похожий на огнедышащего дракона.

Обычно он зажимает фильтр зубами и разговаривает, не выпуская сигареты изо рта, так что клубы дыма выглядят естественным сопровождением его зычного голоса, от которого, кажется, вибрируют стекла в доме. Усатый, с внимательным цепким взглядом, Горунов поразительно напоминает охотника на тигров Юрия Янковского — не только внешне, но и по характеру: он абсолютно непринужденно (и без малейшего физического усилия) втаскивает совершенно незнакомого человека в дом, потому что здороваться через порог считается плохой приметой. Карта, побывав в его руках, пестрит отметками карандаша, а местами оказывается и вовсе проткнутой насквозь.

В общем-то никто не сомневался, что Марков и Почепня стали жертвами одного и того же тигра, однако, для того чтобы уверенность объявить фактом, требовались доказательства. Получение этих доказательств входило в задачи экспедиции. Заодно те, кто подключился к расследованию на более поздней стадии, могли получить представление о размерах зверя и понять, куда он направляется. Каждый член отряда был опытным охотником, день для охоты выдался отличный, и все находились в приподнятом настроении. Они россыпью шагали по руслу реки, и создавалось впечатление, что все эти люди, волею судьбы собравшиеся вместе из разных уголков страны, нашли в тайге свое истинное призвание. Каждый из них был тесно связан с лесом по долгу службы, и сейчас их охватило радостное возбуждение — как у ездовых собак, впрягаемых в сани. Шагая по земле Арсеньева и Янковского, они приняли брошенный им вызов и были готовы доказать свой профессионализм. В конце концов, именно ради этого когда-то и приехали на Дальний Восток они сами или их родители. Заметив, что Труш ведет съемку, они оживились и начали шутить. «Черт, как жаль, что я оставил дома свои золотые эполеты!» — воскликнул один. «Раньше надо было думать, дурья башка, — отозвался другой, — а теперь все, поезд ушел».

Юрий Труш, приникший к видоискателю видеокамеры, ощущал бремя возложенной на них задачи особенно остро — не только потому, что был предводителем этого маленького отряда, а еще и потому, что за исключением Саши Лазуренко он был единственным из присутствующих, кто предельно ясно представлял себе, что тигр может сотворить с человеком. Впрочем, остальным вскоре предстояло тоже это понять. Едва они прибыли на место трагедии, общий настрой моментально стал серьезным. Все сразу догадались, что означает куча светлого, без следов шерсти помета, оставленная на льду, словно предостережение. Не было сомнений и в том, кому принадлежали неровные следы, — здесь прошел тот же самый хромой тигр. Инспекторы тщательно осматривали окрестности, словно криминалисты — место преступления; Труш призвал всех внимательно отнестись к каждой мелочи. У этих шестерых за плечами было двести лет охотничьего опыта на всех, преимущественно в местах, где обитают тигры, но никому из них раньше не доводилось видеть ничего подобного. Осторожно ступая, разговаривая шепотом, они проследовали по отпечаткам лап до растерзанного цепалевского матраса, пропитанного кровью и усыпанного тигриной шерстью.

Они вчитывались в Белую книгу, и последние секунды жизни Андрея Почепни вставали у них перед глазами, словно рассказанные и тигром, и человеком: зверь шел с востока, со стороны лагеря дорожников, затем остановился, не то почуяв, не то услышав приближение Почепни. Поняв, что юноша собирается идти вниз по реке — возможно, унюхав запах приманки в его капканах, — тигр повернул на юг и пошел параллельно предполагаемому курсу Почепни, на достаточном отдалении от реки, чтобы человек не мог заметить его следы. Затем сделал круг по лесу, чтобы совсем скрыть свое присутствие, и вышел к реке впереди — классический маневр охотника, выслеживающего добычу. Тут тигр заметил хижину Цепалева. Обшарив и разгромив ее, как до того хижину Маркова и туалет в лагере дорожников, тигр нашел удобное, хотя и до странности приметное место и, развалившись на матрасе, принялся ждать неизбежного.

В тесно припаркованных «уралах», напоминающих сгрудившихся в темноте бизонов, жарко топились допотопные буржуйки. В конце дороги виднелась притихшая деревня; только дым беззвучно поднимался из печных труб, а возле домов беспокойно бродили собаки. За запертыми дверями жизнь практически замерла, людей одолевали тревожные мысли. В черной глубине реки, сопротивляясь течению, под толстым слоем льда неподвижно зависли рыбешки, уверенно балансируя в плотном и быстром потоке. Но река скрывала не только их: память о множестве событий несли ее воды по извилистому пути из Тахало в Бикин, из Уссури в Амур, через скованную льдами горловину Татарского пролива, мимо Сахалина — в открытое море. Здесь в глубине вместе с винтовкой Андрея Почепни покоился тигр, которого когда-то Саша Дворник сбил на моторной лодке. Это обычная браконьерская уловка, и с оленями она всегда срабатывает на ура. Только олени не умеют выпрыгивать из глубин, словно резвящиеся дельфины, а вот тигры, кажется, могут.

На берегу все давно замерло, когда внезапно появился тигр. Он охотился; его глаза горели. Он неумолимо приближался, мягко ступая по льду, лавируя между вздыбившимися льдинами, словно заводная игрушка. Горячее дыхание вырывалось облаками пара из ноздрей и повисало инеем на усах. Внутри грузовика Труша охотники теснились на самодельных скамьях возле чайника, закипавшего на дровяной буржуйке; ружья были начищены и стояли наготове в специальных гнездах на стене.

«Уралы» во многом напоминают бытовки, которые часто используют таежники (в том числе и Марков), с той лишь разницей, что являются самоходными. В инспекции «Тигр» на них патрулировали лес, перевозили пассажиров, использовали для ночлега, хранения оружия и припасов — все в одном. В ночь на 17 декабря грузовик Труша выполнял функцию передвижного штаба. «Щетинин собрал нас и сказал, что тигра нужно найти и уничтожить, — вспоминал Владимир Шибнев, один из местных охотинспекторов, которого позвали на помощь. — Я начал возражать. Я спросил его: „Ты понимаешь, как трудно идти по следу тигра в декабре? Это тебе не соболь, который пару-тройку километров пробежал и выдохся. Тигр мог уже уйти отсюда километров на двести, а то и больше“».

Шибнев был коллегой Евгения Смирнова по полевой группе «Тайга» — эта небольшая команда егерей состояла из опытных охотников и следопытов и базировалась прямо на берегу Бикина. Они знали окрестности как свои пять пальцев и боролись за сохранение леса и всех его богатств не только по долгу службы, но и по зову сердца. Шибнев по национальности русский, но вырос на реке бок о бок с удэгейцами и нанайцами. Его отец и дядя служили на Дальнем Востоке и были так очарованы этим краем и записками Арсеньева, что убедили всю семью переехать сюда, на дальний край Сибири, в 1939 году. Отец Шибнева занимался скупкой пушнины и прочих даров леса на Бикине, а дядя стал писателем-натуралистом, посвятив себя изучению экосистемы Бикина. Мать Шибнева работала учителем в нанайском колхозе. В общем, Шибнев — красавец-мужчина, от которого так и веет мудростью и жизненной силой, — с детства хорошо был знаком и с местностью, и с ее обитателями. Ему перевалило за пятьдесят — он был самым старшим среди собравшихся и помнил времена, когда в долине еще не начался лесоповал, а через тайгу, кишевшую дичью, практически не было дорог. «Здесь дети рождаются и растут, как волчата, — усмехнулся Шибнев. — Родители уходят на работу, а мы сразу бегом на реку. Тогда ведь все на лодках передвигались».

В те дни люди нечасто встречали тигров, но Шибнев быстро проникся нанайскими верованиями. «Тигра считали не просто зверем — защитником, — говорил он. — Если обидеть его или убить, он отомстит и обидчику, и всей его семье. Я слышал историю про человека, который убил тигра и вскоре потерял всех близких. Говорили, будто так дух тигра отомстил ему за свою смерть». Только в конце шестидесятых годов, когда через Бикинскую долину уже пролегла первая крупная лесовозная дорога, Шибнев впервые собственными глазами увидел тигра. «Меня обуял такой восторг, — вспоминал он. — Я испытал тогда не страх, а скорее восхищение и благоговение. Я же считал его царем зверей».

У слияния Тахало и Бикина восемь охотников провели ночь в грузовиках, укутавшись в толстые армейские спальники времен Второй мировой войны. Когда огонь в маленьких печурках погас, тонкие стенки кузовов недолго удерживали тепло, и внутрь ринулся всепроникающий холод. Приморский край уже неделю находился во власти антициклона, дни стояли ясные, снег почти не выпадал, но по ночам температура опускалась ниже минус сорока. В такой холод начинаешь замечать странности в самых обыденных явлениях: оказывается, веки могут смерзнуться так, что глаз не открыть, а металлический кожух коробки передач внезапно рассыпается, словно фарфоровое блюдце. Внезапно вспоминаешь, что тепло является таким же необходимым условием жизни, как кислород, и начинаешь изо всех сил его беречь. Если задуматься об этом, поневоле испытываешь восхищение потрясающей выносливостью зверя, на которого эти люди вели охоту.

Если тигр и ложился спать в ту ночь, он не стал прятаться в теплый лапник. Он не ел уже много дней, а попить и вовсе не было возможности: вода замерзла, и жидкость можно было получить только из крови и мяса добычи, в отсутствие же таковой приходилось есть снег. В такой мороз мех и подкожный слой жира приобретают для зверя то же значение, что скафандр для человека в открытом космосе. Подобно белому медведю этот тигр был одиночкой, у которого в арсенале имеется все необходимое, чтобы противостоять враждебным силам природы в своем замерзшем царстве. Нетрудно представить себе, почему этому фантастически красивому, самодостаточному и практически абсолютно неуязвимому созданию поклонялись как богу.

В здешних широтах в преддверии зимнего солнцестояния светать начинало только в девятом часу, так что до вечерних сумерек охотникам оставалось около восьми часов. Фактор дневного света был особенно важен — пусть не для жизни, но для безопасности. Как бы решительно ни были настроены люди, никому и в голову не пришло бы продолжать охоту после захода солнца; в темноте превосходство тигра возрастало несоизмеримо. Впрочем, так было всегда, и поэтому Труш и его спутники укрылись в грузовиках в ожидании, когда солнечный свет позволит им снова выйти на улицу.

Утром 17 декабря, когда уже рассвело, прискакал на лошади лучший друг и напарник Андрея Почепни — вооруженный двуствольным обрезом и в сопровождении нескольких беспородных псов. Если бы его сфотографировали издалека на зернистую черно-белую пленку, фотография могла бы легко сойти за изображение Юрия Янковского в 1910 году «Денис был настроен воинственно, — вспоминал Саша Лазуренко. — Он жаждал мести».

Похороны Андрея были назначены на следующий день. Мир Дениса Бурухина перевернулся, и он сам уже не был прежним. «Я тогда почему-то перестал бояться тигра, — рассказывал он впоследствии. — Я шел по его следам, но мне совсем не было страшно».

Ждать нападения тигра — все равно что слушать тиканье таймера бомбы. Всем было не до сна. Труш нервничал, однако до восхода солнца ни он, ни его отряд ничего не могли поделать. Когда же солнце взошло и самый короткий день в году вступил в свои права, им пришлось потратить почти целый час только на то, чтобы вернуть к жизни замерзшие и не пожелавшие заводиться грузовики. В конце концов группа Труша сумела доехать до деревни, где выяснилось, что за ночь не пострадало ни одно животное: все собаки и домашний скот были на месте. Жители, с опаской выглядывавшие на улицу, сказали, что ничего необычного ночью не заметили — за исключением тревожного лая. Между тем группа Лазуренко продолжила идти по следу тигра с того самого места, где они прервались накануне вечером. Следы указывали на то, что тигр обошел поселок стороной. «Не знаю почему, но он не пошел в деревню», — сказал Труш.

Хотя в поселке ему было чем поживиться без труда, тигр по каким-то причинам ушел прочь ни с чем, и с учетом обстоятельств это неожиданное решение вызывало тревогу. Возможно, его смутила близость грузовиков и участников облавы. Или же его могло спугнуть обилие вооруженных людей в поселке, а он хотел убить свою жертву без свидетелей и постороннего вмешательства.

Вдоль русла Первой речки тигр двинулся обратно в горы. Бурухин, вышедший вместе с Лазуренко, ужаснулся, поняв, что тигриный след ведет прямо на восток, туда, где всего в шести с небольшим километрах от Соболиного на берегу Светлого ручья стоит хижина одного из его соседей — Гриши Цибенко. В Бикинской долине гостеприимство — общепринятая добродетель. Мало кто запирает свои хижины на замок, так что друзья и просто охотники часто останавливаются на ночлег под чужой крышей. Бурухин не исключал, что в хижине Цибенко и сейчас кто-нибудь есть. К тому же до сих пор не вернулся Оксименко, у которого Щетинин конфисковал ружье всего тремя днями ранее, а он часто охотился как раз в тех местах.

Тигр не отдыхал и толком не ел уже неделю. В другое время года это было бы не страшно, но стояла зима, температура колебалась в пределах 35–45 градусов мороза. На поддержание температуры тела крупного тигра (на восемьдесят с лишним градусов выше окружающей среды!) требуется огромное количество мяса — порядка двадцати килограммов в сутки. Тигр был загнан в угол: израненный, замерзший, изнемогающий от голода, преследуемый по пятам охотниками. Он ослаб, и случись ему встретить другого, молодого и сильного самца на своем пути, тот легко мог бы убить его или изгнать с территории. В тот момент, когда Лазуренко советовался с Бурухиным и общался по рации с Трушем, посвящая его в вероятные намерения тигра, сам тигр думал лишь о том, как бы добыть мяса. Зима в тайге обещала быть долгой, и без серьезной подпитки часы тигра были сочтены. Он мог умереть не столько от голода, сколько от холода.

В определенном смысле Маркову удалось совратить зверя: он тоже стал своего рода браконьером. Чтобы прокормиться, ему предстояло вновь преступить собственный закон. Бурухин не ошибся — тигр прямиком направился к хижине Цибенко. Оказавшись возле нее в начале сумерек 21 декабря, он обошел вокруг в поисках собак, припрятанного мяса и владельца. Ничего не обнаружив, он прошелся по наружным стенам хижины, срывая все, что на них висело. Добравшись до набора кастрюль, он разгрыз их на куски. Побывав в хижине Маркова, лагере дорожников и землянке Цепалева на берегу Тахало, тигр многое узнал о мире людей и теперь руководствовался этими знаниями. Исчерпав все возможности снаружи хижины, тигр нашел окно и вломился внутрь.

Все снова стихло: и рычание тигра, и какофония ружейных выстрелов. Легкий южный ветер развеял дым стрельбы, замерзшая полынь и лютики продолжали покачиваться, словно говоря друг другу: все хорошо, все хорошо. Светлый ручей неслышно продолжал свой бег, скрываясь под ледяным панцирем. Только теперь Александр Горборуков заставил себя сделать шаг. Впоследствии он говорил, что это было похоже на кино в замедленном темпе, вмешаться в которое он был бессилен. Шибнев и Пионка подтверждают, что события тех секунд отпечатались в памяти, словно кадры кинохроники, только для них все происходило стремительно. С того момента, как они вышли на поляну, и до прекращения стрельбы прошло меньше минуты.

Первое, что запомнилось Трушу, был чей-то вопрос: «Юрка! Ты живой?!»

Друзья помогли несостоявшемуся покойнику подняться. Он несколько раз охнул, пока вставал, таращил глаза и не мог понять, на каком он свете. Столкнувшись с Трушем, тигр по инерции перевалился через него и теперь бился на снегу в предсмертных конвульсиях. Пионка сделал контрольный выстрел. Тигр был мертв, теперь уже наверняка, а чудом уцелевший Труш ощупывал себя на предмет ранений. Неизвестно, было ли это следствием пережитого шока или примером колоссального хладнокровия, но первым делом, поднявшись и убедившись, что жив, Труш схватился за камеру. «Я велел ребятам стоять на месте и побежал в машину за видеокамерой. Я заснял мертвого тигра и Юрия Пионку возле него; заснял укрытие, из которого тигр напал на меня; я все снял на пленку».

Звуковая дорожка этого уникального видеоматериала вполне могла бы сойти за краткий курс русского мата, который в таком объеме услышишь разве что в тюрьме. Поток ругательств не стихал несколько минут после того, как тигр был повержен, а Труш вернулся к жизни, и мужчины метались по поляне, заново переживая ужасные секунды.

Сначала никто не понял, куда подевалось ружье Труша. «Я все думал, почему он не вцепился мне в шею, — вспоминал Труш. — Для меня это была загадка. А потом я подошел к тигру и понял почему».