Каждый мускул Эрты ныл от изнеможения, бой длился девятый час. Но, несмотря на то, что ее подразделение было элитным и в его составе были самые профессиональные генетически модифицированные убийцы Содружества, они безнадежно проигрывали Существам, каждую минуту сдавая всё новые и новые планеты системы врагу. Эрта ощущала эту безнадежность в каждом движении безмолвной схватки. С каждым ее вздохом и выстрелом, с каждым ее уворотом и атакой, где-то молча гибли ее товарищи, где-то молча продолжали упорно сражаться еще живые, делая все возможное и пытаясь совершить невозможное. Они не могли проиграть. На этот раз нет. Этот бой был решающим и последним, потому что только эта система еще не пала и еще продолжала укрывать в своих недрах беженцев поверженных систем.

Кто были Существа, сколько их, откуда они появились, никто не знал. Как они выглядели и на каком языке говорили, никто не знал тоже. Как они появлялись на планетах систем и куда уходили, было также неизвестно. Космос, проверенный приборами вдоль и поперек, не показывал ни следа каких-либо незарегистрированных космических аппаратов. С их появлением на атакуемые территории приходила ночь. Густая непроглядная тьма, где слепыми и немыми становились не только живые и киборги, но даже компьютеры. Все. Кроме убийц. Убийцы инстинктивно чувствовали Существ, их местонахождение, их движения, и сверхъестественная инстинктивность позволяла им чувствовать даже намерение убийственного действия за несколько секунд до его воплощения. Поэтому Корпус Убийц взял на себя руководство Содружеством с самого начала этой странной, чудовищной и нелепой войны.

Убийцы были эмпатами, они могли не только чувствовать и передавать свои ощущения живым, машинам и киборгам, они могли повелевать и управлять ими, вследствие какой-то ошибки генетического программирования, которое пыталось сохранить разум убийц от разрушения эмпатией, укрощая высокую эмоциональность. Оно пыталось сплавить ее в одно целое с высокой рациональностью, удаляя лишние, не боевые навыки, такие как темперамент и эмоциональная выразительность, дабы освободить место боевой противоположности. Результат получился блестящим. Но, вскоре обнаружился и побочный эффект, который никак не хотел поддаваться устранению, сколько ни бились над этой задачей ученые. Когда-то за демонстрацию этой ошибочной способности их модификации убийцу немедленно казнили, когда-то это было запрещено. Теперь ошибка генетиков спасала Живое Содружество от полного уничтожения. Но, даже этого было мало. Гибли киборги, гибли живые, гибли компьютеры, гибли убийцы… Существ было слишком много…

За своей спиной Эрта почувствовала злой оборвавшийся вздох Дела, справа погиб Ним, обдав волной безнадежной досады ее восприятие. И, вдруг, почувствовала что следующим смерть выбрала командира, который был настолько поглощен концентрацией на ближайших противниках и координацией окружающего сопротивления, что не чувствует ее, выбирающую его смерть. Через несколько секунд, по нелепому стечению обстоятельств, живые потеряют одного из сильнейших почти бессмертных львов, на плечах которых еще держится слабеющий мир Содружества. Ты был прав, Ним — мелькнула в голове ироничная мысль, — мы не выстоим, выстоят они, эталоны, пока они есть, есть надежда. И она бесшумно устремилась навстречу чужой смерти, в кольцо враждебной тьмы. Она остановит ее. Или, по крайней мере, задержит, даст время командиру заметить ее, поменяется жизнью.

Вдруг, ночь начала отступать, начали обретать свои очертания измученные изувеченные поверхность планеты, живые, мертвые… тьма исчезала, также неожиданно и непонятно как пришла. И тут, Эрта с удивлением обнаружила, что вместе с тьмой исчезает и она, Эрта. Все плыло перед ее острым зрением, причиняя боль, и растворялось в неизвестно откуда появляющемся свете, слепящем белом и безликом. Это смерть? — грустно подумала она, — но, я даже ни разу не ударила — успел ли ты, командир? Успел ли ты остаться в живых?.. Эта мысль заполнила все ее распадающееся существо. Успел или не успел? Потом она перестала чувствовать.

Солнце. Это солнце, желтый карлик. Звезда спектрального класса G2V. Наше? И небо. Синее. Такое как у нас. Ее открытые глаза постепенно снова начинали видеть. Эрта приходила в себя, чувства возвращались к ней. Она начала видеть кроны деревьев над головой, ощущать приятную мягкость поверхности под собой, тепло солнца, прохладу легкого ветерка, слышать окружающие ее звуки. Звуки! Она слышала птиц! Как такое возможно? — подумала Эрта, — с начала войны никто не слышал птиц ни на одной из планет Содружества. Наверное, это рай, — решила она, — из древних сказок о божествах. Она умерла.

И воскресли воспоминания. Командир… жив ли он, не была ли напрасной ее слишком скорая глупая смерть? Эрта начала скрупулезно собирать воедино мельчайшие частички памяти, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Но, ответа не было. Она помнила отступление тьмы, но не помнила почему та начала уходить, она помнила трупы, фигуры живых и машин, но не помнила, среди которых из них был командир, она не помнила как закончился бой, в ее памяти было недостаточно данных.

Эрта устало расслабилась. Полностью, до кончиков волос, отрешенно смотря в небо и подставив лицо невесомым порывистым ласкам пробегающего ветерка. Начинать думать и двигаться она не торопилась. Врага она не чувствовала, никакого. В раю она или не в раю, но ей нужно восстановиться, другой возможности потом может и не представиться. Затем она уснула. Спать она могла где угодно и когда угодно, ее сверхчувствительность мгновенно разбудила бы тело при малейшей опасности. Комфорт ей был не нужен. Сон сам по себе был для нее комфортом, а требовать больше необходимого она не привыкла, ей это было ни к чему.

Когда девушка проснулась, было ранее утро. Слышались чистые веселые напевы птиц, словно перезвоны мирной гражданской космической болтовни общих частот сообщений. В воздухе ещё витал легкий бархатистый запах ночных трав. В тонкий аромат листвы и цветов вплетался едва ощутимый горьковатый запах каких-то иных растений. Запахи и звуки вплетались в прохладу утра, в бирюзу неба, в порозовевший лик просыпающегося солнца. Эрта глубоко вдохнула свежий розовато-золотистый запах рая и села, чтобы оглядеться вокруг. Пора познакомиться с раем поближе.

Мир был зеленым. Она сидела в густой невысокой траве, колышущейся маленькими зелеными волнами, когда ветер добирался до нее, невысокие прямые деревья, одетые шершавой корой, окружали ее, лениво волнуясь своими шумящими вершинами, сквозь которые проникали розовые лучи солнца. Ленточки птиц вились в воздухе, прошивая белый крем облаков, сплетаясь одна с другой, провожаемые солнечным светом и неуловимой зеленью синего неба, которая отражалась в нем от зеленого блеска поверхности этого мира. Небо кажется таким широким, просторным и необъятным, и так много в нем места без бесконечно снующих по нему флаеров, рейдеров, кораблей и прочих средств путевого сообщения между живыми. Скрюченные корни деревьев, пьющие из глины влагу, давали приют мелким пушистым зверькам, которые озадаченно и настороженно смотрели на Эрту блестящими темными глазками, но не боялись ее. Она улыбнулась и также осторожно погладила их ласковой мыслью. Лес темнел далеко вглубь, вбирая в себя свет и солнечное тепло, и деревья тянулись длинными тенями к уходящему сквозь него ночному мороку. И даль уже не была такой ясной, она скрывала в себе что-то большее, чем просто красоту мира, она скрывала — неизвестное.

Ульрих фон Боненгаль, лучший рыцарь тевтонского ордена в этой глуши задворков божьего мира, был не в духе с самого утра. Приехав по поручению комтура в Замок барона Мэннинга, он никак не мог предполагать, что из него так трудно будет уехать. Дочь барона, Ульрике, увидев его, решила что он — дар Божий ей, и что случайная схожесть их имен — мистический знак, прямое доказательство божьей воли, заключающейся в том, что Ульрих должен сложить обеты и душой, телом, именем и имением принадлежать ей и никому больше. Целую неделю, пока барон готовил свой ответ комтуру, прекрасная юная Ульрике не давала ему прохода. Она караулила его везде. Куда бы он ни пошел, везде натыкался на ее как бы случайную засаду, закушенную губу, как бы ненарочно обнаженную лодыжку и невинно-страстный призывный взгляд. Его товарищи смеялись и подшучивали над ним, зная его отношение к женщинам. В этом он был истинным рыцарем войска Христова, почти безгрешным. Не потому, что был настолько фанатично предан вере, а потому что по-доброму презирал женщин. Девственником он не был, и не был целомудренным, но женщины не вызывали в нем ни возбуждения, ни увлечения.

Они должны были уехать из замка еще два дня назад, но Ульрике, осознав, что над ее счастьем нависла непоправимая угроза, объявила отцу, что Ульрих все-таки воспользовался ее доверчивостью и наивностью и совратил ее. Два дня мужчина презрительно отнекивался от содеянного. Пока, наконец, над ним не сжалилась другая очарованная им девица и не нашептала в постели отцу юной баронессы простое решение. К Ульрике позвали повитуху. Лишить себя девственности, или лишиться ее с кем-то другим у Ульрике не хватило духу. Она была девственницей. Рано утром, когда отряд фон Боненгаля более-менее протрезвел, Ульрих приказал седлать коней, и они покинули замок.

Он встречал много женщин. И красивых, и не очень, умных и глупых, нежных и мужественных, но не одна не привлекала его внимания настолько, чтобы задержать его хотя бы на один день. Ни одна не казалась ему гармоничной. Откуда в нем такая тяга к гармоничной красоте он не знал. Его отец был образованным, умным, сильным, благородным, но жестким и хитрым, как лис, человеком с твердыми не пространными границами, определяющими, чего он хочет. Ульрих унаследовал все его качества, кроме последнего, его границы простирались гораздо дальше. Мать он не знал, она умерла вскоре после его рождения. Он не помнил ее. Свою мачеху он любил, но не уважал, хотя она была умной, порядочной и верной женщиной, любившей его отца. Он часто видел ее хитроумные манипуляции в отношении его отца, соседей, деловых партнеров. Он понимал ее, но не испытывал к ней должного уважения. Между ней и его отцом всегда шла борьба и было не всегда понятно, любовники они или соперники. Ульриху хватало борьбы во имя Святого Креста, и дома он хотел мира но, и скуки в доме он тоже не хотел. Родившаяся от второго брака сестра была избалованной стервой. Он жалел ее, всегда защищал и оберегал, но презирал ее.

Женщины, которых притягивала его отстраненность и необычность, внешность и незаурядные личные качества были в большинстве своем скучными или глупыми, отвратительно порочными или ханжами, слишком ранимыми или обладающими мужеподобным характером, истеричными или нездорово меланхоличными. И женщины лгали. Какой бы ни была их ложь, невинной или намеренной, во благо или во зло, оправданная или нет, не имело значения, они лгали всегда. Ульрих ненавидел ложь, и ненавидел лгать. Если в том была необходимость, он просто искусно избегал прямого ответа.

Погруженный в свои мысли он молча скакал на Громе, смотря в прорезь забрала на бегущую впереди дорогу, не участвуя в шутливой перебранке и подначках отряда. Краем глаза заметив темную фигуру на обочине, он переключил свое внимание снова на дорогу. Фигура не подавала подозрительных признаков, не совершала подозрительных движений. Но, судя по одежде, фигура была простолюдином и должна была поклониться проезжающим мимо нее благородным господам, чего фигура не сделала, чем и привлекла рассеянное внимание Ульриха. Одежда! Ульрих так резко остановил коня, что Гром начал недовольно и зло отфыркиваться и бить копытами. Впереди начали останавливаться озадаченные товарищи. Ульрих крикнул им, чтобы те двигались дальше, собираясь вскоре догнать их. Потом рыцарь развернул лошадь и поехал назад, к фигуре, приготовившись к погоне, если фигура решит обратиться в бегство до того, как он удовлетворит свое любопытство. Та не двинулась с места.

Сначала Эрта почувствовала любопытство всадника, потом заинтересованность незнакомца ею, он принялся рассматривать и изучать ее цепким внимательным взглядом с головы до ног. Ей не нужно было видеть его лицо, чтобы знать это. Его меняющиеся, ничем не приглушаемые, чувства накатывали на нее как океанские волны. Его взгляд буквально раздевал ее, что вызвало в ней ощущение невольной брезгливости. Такие взгляды в слаборазвитых звездных системах она ощущала на себе довольно часто. На более развитых планетах цивилизованных систем такое впечатление на их обитателей она производила гораздо реже, поскольку ее внешние данные среди них были менее чем посредственными. Потому что она никогда не придавала им особо важного значения. Ей это было не нужно. Она не была светской гражданкой, которые ежедневно генетически совершенствовали свою внешность до апогея шедевральной красоты. У нее не было настолько свободного времени на строительство идеальной личной жизни, чтобы совершенствовать это неотразимое женское оружие.

Для ее жизни гораздо более важным было идеальное совершенствование боевых навыков и оружия неженского. Среди мужской части Корпуса Убийц бешеного успеха она не имела. Но, ей было вполне достаточно тех спокойных, не обязывающих, не привязывающих отношений которые у нее случайно складывались с кем-то из ее товарищей. Последним был Дел. Холодный, жесткий, опасный, надежный, нежный, его холодность не знобила ее, скорее даже укрывала от холода и пустоты ее профессионального мира. Что-то на миг до боли сжало ее сердце, когда она вспомнила его смерть. Она с любовью погладила своими чувствами мысль о Деле и отпустила ее из своего сердца, как белую птицу. Спасибо тебе за все, лети в рай, — подумала она ей вслед, — лети, здесь тепло, теперь и ты можешь расслабиться и быть счастливым.

Ее восприятие вернулось к всаднику. Его чувства опять изменились, они стали какими-то странными, узнающими, почти сверхъестественно возвышающими. Эрту они удивили. Такие чувства были несвойственны дикарям, за которого она вначале приняла незнакомца. Он обожествлял ее, но не так как обожествляют мифических богов. Как-то иначе, не понятно, обескураживающе. Девушка непроизвольно перевела взгляд в направлении местонахождения его глаз. Затем он испытал вожделение но, не успела Эрта испытать раздражение, как его чувства сменились огорчением, таким, как будто его жестоко обманули, досадой, мимолетным опасением, презрением, и холодом. Она ничего не понимала. Она не двигалась с момента появления всадников, даже не шевелилась. И не могла понять динамику происходящих в незнакомце прыжков шкалы чувств, — чем она его разозлила? Его эмпатические волны не вязались с психосхемами обитателей систем Живого Содружества, которые они изучали в Корпусе.

Она почувствовала, как всадник избавился от всех предыдущих ощущений, сменив их новым, и приняла легкий сигнал тревоги, подаваемый ее инстинктами телу. Также не шевелясь, она напрягла мышцы для возможного боя. Всадник спрыгнул с лошади, попытавшись тщательно скрыть движение руки, которая твердо легла на рукоять оружия, похожего на ее мечи. Оказавшись на земле, он вопросительно обратился к ней:

— ?????

«Она сумасшедшая», — с облегчением подумал Ульрих, глядя, как иноземная красавица пытается разговаривать с его конем. Это открытие его немного удручило, но сумасшедшая богиня устраивала его больше, нежели ведьма в трезвом уме. Это объяснило бы и ее страшный желтый взгляд, которым она посмотрела на него тогда. Сумасшедшие боготерпимые создания, и им, по крайней мере, не требуется очищение огнем. Расслабляться он и не думал, но теперь она не заставляла его находиться в напряжении ожидания неизвестности и гарантированных неприятностей. Когда она улыбнулась, он поразился здоровью, ровности и белизне ее зубов, он сомневался, что даже лучший жемчуг может быть таким белым… если бы он захотел сравнить с чем-то цвет ее улыбки, он бы назвал камень королев — кахолонг. И уж точно он сомневался, что ему приходилось видеть такие зубы раньше. Если бы он был ребенком и верил в чудеса, то подумал бы, что она пришла из другого мира.

Ему нравилось слушать ее грудной певучий спокойный голос и отвечать на ее глупые вопросы. Она забавляла его, это даже увлекло. Он готов был говорить с ней несколько дней подряд, не сходя с места. В глубине души он понимал, что долго это не продлится, начинался закат, его отряд может начать беспокоиться и вернуться за ним, им надо было возвращаться в монастырь, их ждало дело, но сейчас ему не хотелось думать обо всем этом, ему просто хотелось говорить с этой странной сумасшедшей незнакомкой. Ему было с ней интересно.

Он догадывался, что она пытается научиться понимать незнакомый ей язык, поражался тому, с какой скоростью она это делает. Он бы даже восхищался ее умом, на первый взгляд превосходящим не только женский, но и многие из мужских, будь она здоровой, но он подозревал, что она просто заново пыталась изучить то, что однажды забыла, сумасшедшие нередко полностью теряют память. Он допускал, что она может быть чужеземкой, но сомневался, что она не знала его речи. А иначе, что ей тут делать одной, в глубине прусских земель. Ее разговоры с конем, не знание простых житейских истин и ее несдержанное удивление его именем, родом, титулами и положением, веселили его, за что он чувствовал смущение, грешно смеяться над богом обиженными созданиями, он жалел ее, но не мог ничего поделать с собой, жалкой она не казалась.

Довольно скоро он, наконец, узнал главное, из того, что хотел бы о ней знать. Ее звали Эрта. Чудное, но красивое имя, отметил он, ему почему-то сразу пришло на ум греческое слово 'эрос', и он не мог понять, почему она отождествилась у него с мужским языческим божеством, а не с женским. Возможно, из-за ее мужской одежды и мечей, а возможно из-за той странной неуловимой жесткой неженскости, сквозившей сквозь безграничную женственность всех ее движений. И тут она мягко подкралась к нему.

Справедливо говоря, она не кралась в истинном значении этого слова, потому что двигалась открыто и прямо, прямо в его устремленный на нее взор, но ее движение все равно казалось крадущимся, как большая черная кошка. И кошка тронула лапой его меч. Он не мог бы объяснить, почему ее действие показалось ему таким сексуальным. И почему его мысли показались ему такими извращенными. Он начал цепенеть, когда это невольно чарующее безумное чудовище начало лапать его закованное в снаряжение тело. Он как будто хотел ребенка, эту несчастную сумасшедшую, невинное дитя, не страшащееся его. Не ведающее кто он, и что он может с ней сделать. И в то же время он понимал, что невинным дитем она не была. Он не мог понять себя. И ему не нравилась эта внутренняя растерянность. Как бы в оправдание своим постыдным мыслям о ней, он решил продемонстрировать ей свое доверие и безопасность. Он снял кольчужную перчатку и осторожно взял ее руку.

Они едва успели выехать из городских ворот, когда начало светать. Наступало новое дивное свежее утро. И только сейчас Эрта начала чувствовать мерзость исходящих от них запахов, вызывающих эстетическую дисгармонию ситуации и портящих красоту еще одного пробуждения дня в ее очень старом новом мире. Вообще-то, вонь не доставляла ей особых неудобств, она ее не ощущала дважды, просто знала, что она есть и какая именно. Она отключала в себе ненужные, отвлекающие ощущения, сразу после их приема и анализа, чтобы они сохранились в ее памяти, но не мешали параллельным, более важным аналитическим процессам. Но сейчас, даже не касающаяся органов ее чувств вонь, именно мешала. Она нарушала стройную красоту, свежесть и покой окружающей ее природы, которой она могла бы наслаждаться сейчас, восстанавливая тем самым потраченную прошлыми сутками энергию. Врагов поблизости не было. И она принялась ловить и анализировать чувства лесных животных, до которых могла дотянуться, на предмет эмоциональных реакций их недавнего или непосредственного взаимодействия с водоемами.

Наконец, она нашла то, что ей было нужно. Она осторожно тронула Ульриха за руку, пытаясь обратить на себя его внимание. Сейчас она опасалась двигаться у него в руках, поскольку его разрывали странные противоречивые эмоции по отношению к ней, которые она почувствовала, когда вдоволь наудовольствовалась своим новым живым приобретением и новыми ощущениями, доставленными ей первым опытом верховой езды. Она все-таки напугала его ночью. Не то, чтобы он ее боялся. Его напугали не сами ее боевые способности, а факт наличия их у нее. Его это очень, очень огорчило и подавило. Она понимала, что он хотел видеть в ней не ту, кем она являлась, а что-то совершено иное. Но, она не могла ему это дать. Она была тем, что она есть и этого никак нельзя было изменить. Он больше не видел в ней нечто чудесное, не восхищался ею, не жалел ее так как раньше. Сейчас он испытывал к ней снисходительную жалость, которую обычно испытывают люди к уродцам. И, тем не менее, он желал ее, желал как будто против своей воли, но его воля перестала противиться этому желанию, однако с тела поводок не спускала, причем без особых усилий. А еще, его душа смертельно, невероятно устала. Этот человек был очень странен и слишком многогранен для древнего примитива.

Можно было скорректировать его ожидания, сгладить его отношение к ней, его можно было просто заставить чувствовать и делать то, что ей надо. Но, она этого не хотела, и это было ей не нужно. Она решила, что пока он не захочет оставить ее, он будет ее спутником. И, возможно, другом в этом зеленом мире ее одиночества. Поэтому все решения, касательно ее, он должен был принимать сам, без ее вмешательства в его эмоциональный баланс. В конце концов, это будет и преступлением через много-много тысяч лет, а она всю свою жизнь была хранителем законов, не их нарушителем. Она подчинится любому его решению, что бы оно ни несло ей, если ей нужен ст'оящий спутник. И если сейчас он откажет ей, она смирится с неудобством осознания своей помойной затхлости посреди этого чистого свежего мира.

Он не заметил движения ее руки, или не принял его к сведению. И она положила свою ладонь на его руку полностью, сильно сжав ее. Мужчина повернул голову и вопросительно посмотрел на нее:

— Ульрих, стой, — сказала Эрта, — мне надо в лес.

Все утро Ульрих находился в странном оцепенении. Его невольное вожделение развеяла скачка и течение его мыслей. Он думал о том, как выполнить обещание, данное Мэннингу, и куда ему отвезти сумасшедшую. Сначала он подумал отвезти ее в свое комтурство и посоветоваться с ковентом, что с ней делать, в конце концов, у них был отец Риммен, один из лучших врачей в баллее, возможно, он сможет разобраться в ней лучше, чем смог Ульрих. И там были лучшие рыцари всех близлежащих лендов. Уж там можно было с ней справиться. Но, потом передумал. Он не мог быть до конца уверен, что очередной приступ ее безумия не будет стоить жизни слишком большому количеству людей его земель. Надо было везти ее дальше, за пределы этих территорий. Лучшим решением, наверное, будет отправить ее подальше с купцами. Он был готов даже заплатить им за это, и для купцов это тоже в общем-то будет выигрышной сделкой, если она будет их сопровождать и нуждаться в них, их безопасность будет несравненно выше, чем могла бы быть с большинством известных ему наемников, прошлая ночь очень красноречиво его в этом убеждала. Но, для этой сделки надо было как то выяснить цель ее путешествия, чтобы убедить ее, что для осуществление этой цели последнее будет ей предпочтительней.

Постепенно его мысли начали бродить около нее. Кто же она такая. Она дерется как очень хорошо обученный воин, но не умеет ездить на лошади. Нелогичный контраст. В бою все ее движения по-мужски коротки и резки, но не в бою плавны и женственны. И эта ее странная сдержанность. Не слишком холодная. Временами она казалось теплой, но эта сдержанность… можно было назвать ее никакой. Ни холодной, ни теплой. Временами она была никакой. Как будто у нее исчезали все чувства, как будто она становилась неживой, как деревянный идол, голем. Или, скорее железный. И это ее странное притяжение. Почему его так влечет к ней. Не только тело, но и душу, — огорченно признался себе он. Она как мужчина. Он сам был мужчиной, воином, и его влечение к воину пугало его. Может быть, его мужской быт незаметно для него сломал какие-то его нравственные грани? — может быть, ему, подавляемо где-то глубоко внутри, на самом деле нравятся мужчины? Может быть ему лучше стать монахом-отшельником, чтобы не потерять себя до конца? Или его влечет не к ней, а к той ее скорбной затаенной тайне, которая иногда проявляется в ней? Он предпочел бы думать, что последнее, но и первое нельзя было сбрасывать со счета, чтобы не упустить момент разрушения его личности и успеть предупредить его.

И тут она остановила его. Она хотела в лес по нужде. Он подумал, что и его телу нужно облегчение и передышка. А еще он вспомнил, что в нем до сих пор находятся стрелы, от которых нужно избавиться. Он остановил коня, спустил ее на землю и пошел в лес. Если она будет вести себя подозрительно, Гром предупредит его. Сделав свои насущные дела, он начал осматривать стрелы. Прорвав латы, те вонзились достаточно глубоко. И попали они в него очень неудачно. Снять доспех, не вытаскивая стрелы, не представлялось возможным. Вытащить стрелы, не зная точно, насколько они отклонились от входного отверстия, было очень сложно. Но, долго думать он не стал. Он встал на четвереньки, опустил голову и расслабил все свое тело насколько смог, чтобы потом напрячь его до предела возможностей. Когда время пришло, он прислонился к дереву и схватился за стрелу, глубоко вдохнул и рывком вытащил ее из руки. Одного рывка было мало, наконечник все же застрял в латах на выходе, его побелевшие пальцы дернули стрелу вторично, корежа железо та, наконец, покинула его тело. Сознание он не потерял. Странно, ему казалось, что это должно было быть больнее. Дальше думать об этом он не стал. Пока его тело не свалила боль, надо было вытаскивать вторую стрелу.

Закончив, он обнаружил, что из вновь открывшихся ран хлещет кровь. Надо было срочно ее остановить или он потеряет сознание, а затем, скорей всего истечет кровью и умрет. Он начал снимать латы, но они почему-то не поддавались. Сейчас рядом находился только один человек, и он был способен ему помочь. Поэтому он направился к женщине. Подойдя к ней, он начал соображать, как объяснить ей, чего он хочет. Но, ей ничего не надо было объяснять. Потом она достала из пояса змею, но не настоящую, странную. И его разум вновь предъявил ему свои сомнения в ее сумасшествии, на этом раз гораздо громче. Нечеловеческая сила в ней была, это да. В ней было еще много странного и необъяснимого. И объяснять все безумием было неверно. Ее фраза 'тебе на помощь' убедила его в том, что несмотря на то, что стояла она далеко от них с Мэннингом, она слышала их разговор, возможно, весь. В гомоне двора, в его шуме, она все слышала. Как? Ее слух тоже был нечеловеческим. И то, что она отвечала на его не заданные вопросы, она верно улавливала выражение его лица, и верно истолковывала его. Вряд ли поврежденный разум способен на такое последовательное мышление. Она была слишком логична для сумасшедшей.

Потом он увидел пленки на Громе. Что это? Что-то темное, ведьмовское? Но, Гром перестал хромать. Это хорошо. Имел ли он право разрешать помогать своему коню колдовскими методами? Он еще никогда не сталкивался с реальным колдовством. И сейчас не мог решить, как ему быть. Он попытался выяснить у нее что это такое, но получив ответ, понял, что вряд ли добьется от нее чего-то вразумительного. И он решил продолжить путь и доехать до какого-нибудь жилья прежде, чем его необработанные раны воспалятся. Он сел на коня и собрался помочь подняться на него женщине, но та, пройдя мимо него и указывая на лес, что-то от него требовала. И по ее словам он не мог понять что. Про жизнь до него как-то еще дошло, но дальше был тупик. Она хочет сказать, что скоро пойдет дождь? Сильный дождь? Угрожающий их жизни? Им надо спрятаться под землей? Может быть, она все же сумасшедшая? — с тоскливой надеждой подумал Ульрих. Но потом она догадалась, что надо делать и он понял, что в лесу есть источник воды. И вспомнил, что встретил ее в этом лесу. Она уже была тут и хочет вернуться к тому источнику. Вода им была нужна. И он согласился с ней. И снова протянул ей руку, чтобы посадить на коня. Но, она снова отказалась:

Одеваясь, Эрта пыталась привести в порядок свои мысли. Она была растеряна и шокирована тем, что сейчас произошло. Она понимала, что в том, что случилось, виновата только она. Но, мыть и лечить его силой или психоподавлением ей не хотелось. Она чувствовала, что это обозлит его и навсегда разрушит зыбкое основание дружбы между ними, на которую она так надеялась. Поэтому, используя его колеблющиеся чувства влечения к ней, она решила идти по пути наименьшего сопротивления, поступить наименее болезненным для его души и наименее жертвенным для их отношений способом, как ей казалось. Но, она ошиблась. И одна ошибка повлекла за собой другую. И все пошло не так. Все зашло слишком далеко и разрушило не только призрак дружбы, но и ее душевное равновесие.

Первый поцелуй с дикарем был ей неприятен. Его дыхание было ужасно несвежим. Но, когда она увидела его в форме Корпуса Убийц, ее как будто тряхнуло мощным разрядом шокера. По ее телу начали пробегать мурашки. Он казался ей привидением, наваждением мира, который она навсегда потеряла, которого, возможно уже больше не существует и там, в далеком-далеком будущем. Возможно, и будущего в том далеком будущем уже ни для кого не существует. А он существовал. Здесь. В прошлом. Мираж еще одного убийцы. Такого как она. Двое во всей Вселенной. Только двое. Но, до его появления была только она одна. Где-то на границе ее эмпатии зашелестели белые крылья Дела. Ну, пожалуйста, Дел — попросила она их, — не возвращайся, — ты ушел, будь сейчас там, где тебе хорошо. Но, они не слушали ее и летели к ней, а за его крыльями летели еще чьи-то, и еще… Вскоре все ее чувства, все ее существо было заполнено кружащимися птицами призраков ее погибших товарищей. И она подумала, что не выдержит, что сойдет с ума. И тогда ее тело приведет в негодность система модбезопасности.

Может, так оно и лучше, подумала она, может пусть так и будет. Я не могу прогнать их. Я не хочу их прогонять. Я хочу не просто помнить их, я хочу быть с ними, летать с ними сейчас там, где они. Вместе и навсегда. Она смотрела на Ульриха и сейчас он казался ей невероятно, невозможно, одуряющее красивым. Она понимала, что в данных обстоятельствах, красивым для нее был бы кто угодно в форме Корпуса, но не это беспокоило ее. Ее беспокоило то, что мираж может исчезнуть. Она заблокировала в себе все аналитические реакции и внешнюю эмпатию, чтобы случайно не коснуться его чувств и не разрушить это материальное наваждение самостоятельно. Ей очень не хотелось сейчас ЕГО потерять. Она схватила свое тело руками, пытаясь удержать его, когда Ульрих отправился в лес, она пыталась удержать руками рвущиеся за ним ленты эмпатии, и ей казалось, что они выросли настолько, что могут сейчас достать его на любом конце солнечной системы. И ей нельзя было выпускать их за границы своего тела. Потому что сейчас уходил не Ульрих. Уходил Убийца. Во тьму. Откуда они так редко возвращались. И она хотела, чтобы он вернулся. Она хотела увидеть это.

И она увидела. Она сидела, не шевелясь, до его возвращения. В собственной внутренней самодельной тюрьме своих рук и блоков. Но, когда она увидела, как он идет к ней, они все рухнули. И руки, и блоки. Им больше не надо было никуда рваться. Все, что ей было нужно, сейчас здесь. Он шел ей навстречу, и ей казалось, что он несет рассвет, что за ним поднимается круг ослепительного солнца, хотя на самом деле, эта земля уже основательно приготовилась ко сну, и была объята предночным сумраком. Солнце осветило не мир, а только ее душу. И ей стало тепло. Она заметила, что Ульрих стал раздеваться. Не сейчас — застонала ее душа, — пожалуйста, не сейчас. Я еще не согрелась. И они еще здесь, они еще не улетают. Она бросилась к мужчине и схватила его руки, останавливая его:

— Нет.

Проснувшись, Ульрих отстраненно отметил, что мерзкой твари поблизости нет. И испытал чувство облегчения. Он еще не решил, как ему теперь себя с ней вести и как довезти ее до торгового пути и сдать там купцам. И сделать это так, чтобы она к нему больше не прикасалась. На Грома он ее больше не посадит. Если потребуется, он рискнет жизнью, но привяжет ее к лошади Ульрике. Пока ее не было, он решил окунуться в озере, чтобы смыть с себя все следы ее отвратительных прикосновений. На всякий случай, он разделся до брэ. Чтобы его одежда оставалась сухой, если она ему потребуется. Но тут его взгляд упал на ее нож, торчащий в земле возле его коня, и он вспомнил, что она ее стирала. И начал одеваться обратно. Потом, сначала большими шагами пошел, а затем побежал к озеру, с разбегу нырнув подальше. Прохладная вода подарила ему чувство успокоения и возрождения. Вчера ему почти показалось, что гнев убил его. Прислонившись к Грому, чтобы успокоиться, он даже не заметил, когда провалился в сон.

Выходя на берег, он заметил колыхающиеся наполовину в воде корни пенящихся растений. Вроде бы, с помощью таких некоторые женщины стирают белье. И он подумал о белье. Его одежда все равно была уже мокрой, так что можно было сделать и этот последний шаг, очистить себя от твари окончательно. Он подобрал корень и начал стаскивать с себя одежду, а затем он принялся стирать. С таким остервенением, что чуть не рвал ее. Когда он закончил, ему полегчало. Возвращаясь к лошадям, он уже чувствовал себя спокойным. Он развесил одежду на ближайших ветках и стал ждать когда она высохнет, привалившись к Грому и думая, что если она посмеет еще раз к нему подойти, то очень об этом пожалеет. От Грома почему-то шел соблазнительный запах копченого мяса. На мгновение похолодев, он резко повернулся к своему боевому товарищу. Гром смотрел на него своими карими преданными глазами, и был чудесно живой. На его поводе висела какая-то сумка из тонкой, но плотной и гладкой ткани. И мясом пахла именно сумка.

Ульрих перевел дыхание. От коварного чудовища, встречи с которым он имел несчастье в своей жизни не избежать, можно было ожидать чего угодно. Запах еды тревожил его и не давал сосредоточиться на обдумывании насущных проблем. Он пытался вспомнить, когда он ел в последний раз. А его тело, почувствовав как он отвлекся, подхватило эту мысль и размахивая ей как мечом начало опустошать от текущих мыслей его существо. Сейчас первостепенной проблемой был голод. И необходимо было срочно ее решить. Он огляделся в поисках зайцев. Но, их нигде не было. И тогда он догадался, что именно находится в сумке у Грома. Он отвязал сумку и открыл ее. Тканевая сумка была внутри гладкая как черное стекло, но мягкая. Сумка была странная, но его не удивила. И из нее исходил столб этого колдовского запаха. Он сунул руку в сумку и достал кусок мяса.

Приготовлено оно было необычно. Но вид был заманчивым. Он подумал, было, дождаться ведьму и посмотреть, как она будет его есть, потом подумал, что ему не хочется разделять с ней трапезу. Зайцев добыл он, и имел полное право распоряжаться ими по своему усмотрению. А если она успела их отравить, то сейчас ему все равно, если он умрет, то ему больше не придется ломать себе голову что с ней делать, как себя с ней вести, и как выполнить обещание данное Мэннингу в таких сложных обстоятельствах. Мясо было ужасно вкусным. Он съел почти все. Но потом остановился, подумав, что ведьма тоже скорей всего была голодной, и если она упадет в обморок от голода, то ему придется тащить ее на руках. Потом снова подумал, что если она упадет в обморок, то это было бы прекрасным решением большинства его проблем. Он ненавидел женщин, без конца падающих в обморок и заставляющих таким образом себя куда-то тащить. Но, сейчас он мечтал об этом, блаженно зажмурившись, и представляя, как привяжет бесчувственное не сопротивляющееся тело ведьмы к лошади Ульрике и сдаст купцам. А когда она придет в себя, они будут уже далеко, и она будет уже их проблемой. Помечтав, он открыл глаза и посмотрел на мясо. Но, его голод уже исчез. Можно было конечно съесть мясо их тактических соображений, но он не захотел этого делать. Черт с ним, с обмороком. Подумал он. В конце концов, ведьмы тоже люди и она была голодной. Поэтому он убрал остатки мяса в сумку и завязал пакет. Поводьями лошади Ульрике.

Подремав, а затем погуляв по поляне и в лесу рядом с местом их спонтанного лагеря, он вернулся опять к лошадям. Его одежда высохла, и он оделся. Ведьма все не появлялась. Его это обеспокоило. Но не намного, лошадь Ульрике была на месте. Не могла же она уйти без своего подарка. И без своего ножа. И без сумки. Но, тут он вспомнил, что на лошади она ездить не умела, и хоть и была бесконечно счастлива от того, что ей подарили лошадь, но та была ей в общем-то ни к чему. Что-то как будто начало покидать его душу. Сначала он попытался поискать ее, но поиски ни к чему не привели. Потом попытался позвать. Но, и это ничего не дало. Он понял, что она ушла. И стал думать, куда она могла бы уйти? Он вскочил на Грома и поскакал к городским воротам. Входящей в город ее не видели. И на дороге ее никто не видел. Значит, в город она не пошла. Он вернулся к озеру.

Солнце только что встало, когда Ульрих проснулся. Эрта открыла глаза. С ним все было в порядке. Он чувствовал себя отдохнувшим, но настроение у него было плохое. Потом она почувствовала удовольствие и расслабленность его тела. «Вода» — улыбнулась она. Но, потом его настроение снова упало, и чувства стали напряженными и сосредоточенными. Она встала и потянулась. Она выспалась, голода не чувствовала, и в отличие от объекта слежения, настроение у нее было хорошее. Она решила, что раз он проснулся, можно уже не беспокоиться о сохранности его жизни. Теперь он мог сам о себе позаботиться. А ей нетерпеливо хотелось проверить, насколько все-таки увеличилась длина ее эмпатического сканера. И она снова побежала на восток, не отпуская от себя Ульриха. По дороге она чувствовала его злость, досаду, раздражение, удивление, потоки размышлений, огорчение и обеспокоенность.

Ей стало почему-то горько, она уже покинула его, но он все еще был огорчен ее присутствием в его жизни. Она остановилась и подумала послать ему что-нибудь ласковое и успокаивающее. Но потом решила, что не стоит. Пусть он будет единственным человеком на этой земле, в чувства которого она никогда больше не вмешается. А потом она почувствовала, что его душа тянется ей навстречу. Не зло, не раздраженно, а как-то опасливо, неловко, осторожно, как слепой пытается нащупать что-то, на что он натолкнулся, и тепло. Почему? — подумала она. Ему все еще ее жалко? Нет. Не похоже. Она была сбита с толку. Может ей надо вернуться? Но, как бы в ответ на ее мысли, его чувства оттолкнули ее и вновь начали отдаляться и охлаждаться. Она успокоилась и продолжила бег.

Она бежала почти весь день, радуясь своему возрождению, лесу и бегу. И своей новой способности. Интересно, — думала она — была ли у кого-нибудь в Корпусе такая? Может быть, у командира? Была ли она встроена в генетическую программу, или развилась сама, под влиянием стресса, испытанного ее психикой этой ночью? Ответа на этот вопрос она, скорей всего, уже не узнает. Потому что ей, скорей всего, не суждено больше встретиться ни с одним ученым Содружества. Она все еще не потеряла его. Она слышала, как он начал искать ее, его беспокойство, досаду, как он злится на нее, на себя, как его охватывает ярость. Как его раздирают сомнения и противоречия. Но, потом он успокоился. Он принял решение и решил следовать ему. Сейчас он больше ни в чем не сомневался. Его эмоции больше не колебались как звездные протуберанцы. Его эмоциональный фон был сейчас цельным и ровным.

Какой же он все-таки необычный человек, думала она. Так быстро восстановился, не имея генетической модификации. Его логика, характерология, психология поражали ее. Их показатели были значительно выше средних на этой планете, судя по виденным ею недавно другим ее представителям. Она подумала, что должно быть, он является одним из тех первенцев новых поколений, движущих цивилизацию, кто пытливо и увлеченно развиваясь, развивает свое поколение. И подумала, как ей повезло, что в день, когда она попала в этот старый новый мир, ей встретился именно он. И подумала, за что ей такая удача? Ей, показатели которой были средними показателями Содружества Систем. Может быть, во Вселенной есть бог, который ее любит? А может, бог это сама Вселенная? Может, это она швырнула ее именно сюда для чего-то, именно тогда, когда здесь был он? Ведь теперь она тоже стала таким первенцем, получив эту новую способность, данные о факте наличия которой у кого-либо из живых отсутствовали в ее памяти.

Лес почти кончился. А она все еще не теряла его. Сейчас она просто прикасалась к его чувствам, не проникая в них глубоко. Почему-то ей казалось, что так будет нравственней, хотя никакой безнравственности, в общем-то, в сканировании ощущений живых не было. В Содружестве долго спорили по этому поводу, но все же решили, что это не чтение мыслей и особо не нарушает интимного пространства живых. Но, ей почему-то все равно казалось, что она шпионит за его жизнью. И в ней впервые за несколько десятков лет, что она себя помнит, начало просыпаться раздражение. На себя, за то что он занял такое приоритетное место в ее мыслях и мешает им нормально функционировать. Она бежала параллельно дороге, решив, что с нее пока хватит встреч с местными обитателями, но хотела все-таки добраться до жилых территорий, чтобы пополнить свой информационный запас об этом мире. На который вновь опускался вечер. Она подумала, стоит ли ей остановиться и передохнуть, найти пищу? Но решила, что нет. Лес кончился, дальше начинались поля. И ночью преодолеть их ей будет значительно проще. Еды и сна ее организм мог настойчиво не потребовать еще очень долго. Восстанавливаться ей будет удобней где-нибудь по пути не на столь открытых пространствах.