– Да!

– Ну?

– Именно тебя я и ждал.

Хоть вы не знаете меня, а я не знаю вас, – друзья, садитесь у огня: послушайте рассказ… Про любовь и про бомбежку, про большой линкор Марат, как я ранен был немножко, защищая Ленинград. Чего ж тебе надобно, старче?

Ночью в саду поет соловей.

У человека, который придумал, что утро вечера мудреней, наверняка был при себе полный комплект конечностей и устойчивая психика. Наше утро начинается как раз с вечера.

После отбоя (если не дают снотворного) мы полудремлем, дожидаясь первого извещения: тихого присвиста, краткой трели – настройка голоса. Увертюра крепнет, развивается в мелодию; мы открываем глаза и лежим, дыша тихо.

Луна сияет над миром и льет серебряный свет на недвижные ветви. И чарующая музыка услаждает наш слух. Приятно думать об этом именно так. Полноценностью жизни сейчас мы уравнены хоть с флибустьерами: кроме слуха все равно ничего не нужно.

Понятно, большой камень в пустоте отражает излучение комка огня в той же пустоте. А серый маленький птичк, пока его самка насиживает яйца, издает свои птичьи звуки. А все-таки приятно. Всю зиму мы ждали, когда прилетит наш соловей.

Первой опустела палата No 6.

Их сформировали в 59-м году. Этому предшествовал XX Съезд, разгон антипартийной группы с примкнувшим к ним Шепиловым, Молотова загнали послом в Монголию, и мининдел курировал первый зампред Совмина Микоян.

Двадцать седьмой бакинский комиссар, удачно увильнувший от знаменитого расстрела, продержавшийся на плаву от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича, знаменитый умением проходить в дождь без зонта сухим между струй, славный сын армянского советского народа Анастас Иванович Микоян был очень умным, очень хитрым и очень предусмотрительным. Именно при нем иностранные дела пришли в наилучшее состояние – советская экспансия достигла своего апогея: алый знак доблести взвился в сердце Французской и Португальской Экваториальной Африки, подаривший Индонезии 2-ю эскадру Тихоокеанский флот бункеровался в Джакарте, атомные подводные ракетоносцы базировались на Каир, а советские специалисты в неброских серых костюмах закусывали говяжьей тушенкой в Бомбее. Именно тогда восходящий красавец-молдаванин Брежнев со свойственной ему чеканной дикцией сформулировал: Нам нужен мир! И желательно – весь.

Королевская команда уже сделала баллистическую ракету под водородную бомбу. Ракета была огромна, сложна и дорога. Выведенные ею на орбиту Белка и Стрелка отпищали свое. Коэффициент удачных пусков на коэффициент реальной точности попадания давал 0,21. Несравненно надежные Б-52 висели вдоль наших границ с термоядерным комплектом на борту. Сменивший на Минобороны Жукова маршал Малиновский неистовствовал. После очередного разноса Королев запивал пузырек валерьянки бутылкой коньяка и шатался меж щитовых домиков Байконура, сотрясая ночную пустыню воплями: Космос не терпит импотентов!!. Летучие взводы его любовниц дополнительно бесили сторонника единоначалия и моногамии Малиновского, с военной прямотой желавшего сосредоточения всех сил и средств исключительно на заданном направлении.

Но генералы похаживали, как Наполеон перед брюмером. Уравновесить небезопасные амбиции было нечем: чистка абакумовско-бериевского КГБ выкрошила слоеную зубчатку грозного аппарата.

Адам родил Сифа. Сиф родил Еноса. Енос родил Каинана. Каинан родил Малелеила. Малелеил родил Иареда. Так оно и шло до поры до времени.

Но велик был год и страшен год от Рождества Христова 1918. И 19 не хуже. А также 20, 21, 22, 23, 24, и так далее; а хоть и в другую сторону – 17 был хорош, и 16, 15, 14, – что за чудо, просто прелесть этот грегорианский календарь. Кто такой Грегор? как сподобился создать календарь такой, что страшен, как вся наша жизнь? так, видно, никогда уже и не узнаю – спросить-то не у кого.

Но был год – начало нового, рубежного, дважды косым крестом по миру, века: и малиновый звон колоколов в метели, огни рождественских елок и визг снега под полозьями лихачей; и родился мальчик.

Не хочу я больше писать для вас книг. Я вас презираю.

Для кого мы пишем кровью на песке, наши песни не нужны природе.

Сон, сон мне был, тихое видение. Пылала в том ночном видении настольная лампа, зеленым был застлан письменный стол, и была старенькая трофейная машинка, и пачка беломора у медной пепельницы, и черный чай в стакане с серебряным дедовским подстаканником, и сам я был в том сне, тридцатилетний, здоров и красивый, уверен и весел. И было восемь квадратных метров на улице бомбиста Желябова, под самой кровлей, на крыши выходило окно, ветер с Невы задувал в щели; оленья шкура прибита к стене, ветка вербы в снарядной гильзе на книгах, и битая гитара на гвоздике корябана: Мангышлак, Таймыр, Фергана, Камчатка, Алтай.

Дрожало горло, ложились слова, сыпали ночной отсчет Петропавловские куранты, слала тонкий дым папироса в витое зыбкое пространство, зыбкая ложь, пронзительный мираж.

В сладостном сне плачу я, лежа на казенной скудной койке меж стен моего последнего пристанища. Метельный город, тяжелый иней, ночных прохожих ютить в глазах, твое ли слово, твое ли имя ловить губами и осязать, мой Петербург, как тесно спится твоим Сенатским площадям, все чаще вглядываюсь в лица: кого из них не пощадят, дороги верстовая поступь, опять – в который век? домой!… как просто, Господи, как просто мы привыкаем жить зимой. Ничего, ничего у меня нет. Только лживая память, да воспаленное воображение, да мозг мой, жалкий мой ум и больные чувства.

Мой любимый герой – Санди Пруэль. На руке у меня татуировка: Я ВСЕ ЗНАЮ. Самое смешное, что это правда.

От этой правды иногда берет жуть. Как звук рассеивается в эхо, жуть рассеивается в одиночество.

Все произошло мартовской ночью: весенней грозой. Мне близилось тридцатитрехлетие: тот самый возраст.

Я был нищ, одинок и безвестен. Я жил в чужой стране. Мне было плохо.

Зачем– зачем-зачем? Я мог иметь карьеру, семью, деньги, положение. Я был талантливее, достойнее тех, кто процветал в литературе. Как же был устроен мир -несправедливо – что мне было плохо?

Познать себя рекомендовал еще Сократ – со своим обычным лукавым ехидством, – как исходно необходимое, самое вроде бы простое и одновременно неисчерпаемо сложное, чтобы уже после познавать все остальное, внешнее.

Есть мир в человеке; и есть человек в мире, объемлющем все, включающем в себя и человека.

Античная философия познавала мир, пользуясь обычными словами и не теряя здравого смысла. Позднейшая философия, углубляясь в познание, дробила мир на отдельные явления и дробилась сама, изобретала профессиональную терминологию, распадалась на частные и дополнительные дисциплины – и в конце концов превратилась в огромный свод маловразумительных течений, понятных лишь профессиональным философам.

В 400– м году до Р.Х. Ксенофонт привел домой десять тысяч греческих солдат. Бывшие наемники разбитого Артаксерксом Кира, они за пятнадцать месяцев прошли с боями сквозь чужие страны четыре тысячи километров. Зародилась новая тактика пехоты. Поход вошел в историю.

Талантливейший практик и теоретик, Ксенофонт оставил труды по военному искусству: Отступление десяти тысяч и Киропедия. Многие века их изучают во всех военных академиях.

В середине XX века Ксенофонта удостоил отзывом доцент Военной академии им. М.В.Фрунзе полковник Разин: Утверждением, что тактика – лишь ничтожная часть стратегии, Ксенофонт высказал правильную догадку о связи стратегии и тактики. Мол, знать он еще не мог, слишком рано было, военная мысль была еще малоразвита – но догадаться сумел: молодец мальчик. Это о полководце и ученом, который заложил стратегию и тактику как науки, теоретически обосновав их разделение и связь.

Кто такой Ксенофонт и кто такой Разин. И что это такое знал второй, о чем первый только догадывался? А ведь один из них создавал науку, которую другой только изучал.

Карлики на плечах гигантов. Многознание малопонимающих.

ЧЕГО ЖЕ ТЫ ХОЧЕШЬ? ЧТО ЧЕЛОВЕКУ НАДО? Неплохой вопрос, а. Сакраментальная формула. Так сказать, вопрос всех времен и народов.

Мудрецы, ученые, философы всех стран и эпох построили на этот счет массу теорий. Со всеми ознакомиться – жизни не хватит. Да может быть и незачем. Потому что в жизни каждому приходится решать этот вопрос самому. Каждый исходит из обстоятельств собственной жизни и собственных нужд. Более или менее соотносит свои потребности со своими возможностями.

Так что не будем вдаваться в книжные премудрости; как говорится, философия философией, а жизнь – жизнью. Вот по-простому, от жизни, и будем исходить. О том, что каждому человеку знакомо, понятно и близко.

Универсальная теория ЛИНИЯ ОТСЧЕТА

Уровни тенденций [

33

]

До сих пор мы шли от мелочей – к следствиям и обобщениям. И дообобщались до того, что человек думает, будто он хочет счастья, а на самом деле выходит, что он угробит весь свой мир – в самом буквальном смысле.

Уж коли мы добрались до таких обобщений – давайте попробуем их как можно обстоятельней и добросовестней проверить. Мир-то ведь ограничивается не только человеком и его деятельностью.

Зайдем с другого конца. Сменим индуктивный способ на дедуктивный. Возьмем следующие уровни рассмотрении: