К вечеру, когда солнце наконец пробилось сквозь тяжелые, черные тучи, замок Джанейл был взят приступом, а все его обитатели уничтожены.

Среди них до последнего момента не утихали споры о том, как встретить свою Судьбу, какое поведение следует считать достойным перед лицом смерти. Наиболее утонченные из джентльменов предпочли игнорировать неприятные обстоятельства и подчеркнуто невозмутимо предавались своим обычным занятиям. Горстка молодых офицеров с истерической храбростью приготовилась с оружием в руках встретить врага, остальные пассивно ждали своей участи, утешаясь тем, что искупят таким образом грехи рода человеческого.

Смерть настигла всех без исключения, и каждый при этом выбрал свою: гордецы перелистывали старинные книги, обсуждали достоинства тончайших духов, ласкали любимых фанов. Они перешли в небытие, не придавая этому большого значения. Храбрейшие погибли в сражении, успев нанести противнику несколько ударов, чтобы затем самим быть изрубленными, застреленными или задавленными энергофурами. Раскаявшиеся ждали смерти на коленях, склонив покорные головы. Виновников событий, меков, они считали лишь орудием наказания.

Итак, все они умерли: джентльмены, леди, фаны и пейзаны, дремавшие в стойлах. В живых остались только птицы-существа неизящные, даже грубоватые, равнодушные к понятию чести и озабоченные лишь собственной безопасностью.

Когда поток меков хлынул через ограду, они покинули птичник, выкрикивая оскорбления хриплыми голосами, и потянулись на восток, к Хагедорну, последнему замку на земле.

Замок Хагедорн, стоявший на вершине черной диоритовой скалы, являлся естественной доминантой, протянувшейся далеко к югу долины. Более величественный, чем Джанейл, он был защищен трехсотфутовой стеной, имевшей почти милю в поперечнике. Зубцы стен возвышались в девяти сотнях футов над долиной, башни и наблюдательные вышки уходили за облака. Две стороны скалы — восточная и западная — почти отвесно спускались в долину, на северном и южных склонах были устроены террасы, где росли виноград, персики и артишоки. В замок вела широкая дорога, спиралью обегавшая скалу и подходившая к центральной площади. На противоположной ее стороне находилась Большая ротонда. Справа и слева располагались жилые кварталы, они давали приют двадцати восьми семьям.

На месте центральной площади стоял раньше старый замок, построенный в честь возвращения на Землю. Хагедорн Десятый разрушил его и, собрав целую армию пейзанов и меков, возвел новый. С этого времени начиналась родовая история Двадцати Восьми Семей, насчитывавшая уже пять веков.

Под площадью помещались три уровня: на самом дне — стойла и ангары, потом — мастерские и жилища меков, и, наконец, — разнообразные склады: продовольственные, оружейные и пр.

Ныне замком правил Хагедорн Двадцать Шестой по имени Клагорн Овервельский. Его избрание явилось сюрпризом для подданных, так как О.С.Чарли (а именно таково было его подлинное имя) ничем особенным не отличался. Многие джентльмены превосходили его элегантностью, обаянием, эрудицией.

Он был хорошо сложен, имел овальное лицо с коротким, прямым носом и серыми глазами. Выражение лица было рассеянное или, как язвили недруги, “потустороннее”. Но стоило ему слегка опустить веки и нахмурить густые, светлые брови, как лицо сразу становилось упрямым и жестоким.

В первую очередь Ксантен направился в жилище Семьи Эследанов, где занимал покои на восемнадцатом уровне. Четыре комнаты были меблированы в стиле Пятой династии, названном так в соответствии с эпохой в истории Обитаемых Миров Альтаира, откуда человек вернулся на Землю.

Араминта, спутница жизни Ксантена, благородная леди из семьи Онвейнов, отправилась куда-то по делам, что вполне устраивало Ксантена. Иначе она просто замучила бы его глупыми вопросами. Араминта не верила ему ни на йоту, всегда и во всем подозревая любовные интриги. Честно говоря, он уже подустал, да и она не пылала к нему страстью — звание супруги Ксантена не способствовало ее успеху в обществе в той мере, как она рассчитывала. У Араминты была дочь от прежнего спутника, и, если бы появился ребенок, он был бы приписан Ксантену, после чего тот лишался права иметь еще детей.

Численность населения в Хагедорне строго контролировалась. Каждому джентльмену и каждой леди разрешалось иметь только одного ребенка. Если же это правило нарушалось, то ребенка отдавали кому-нибудь из бездетных жителей, согласных принять его, или вверяли заботе Искупающих.

Ксантен сбросил желтое одеяние, в котором был на Совете, и с помощью слуги-пейзана облачился в охотничьи брюки с кантом, черную куртку и черные сапоги. В сумку он сложил оружие: спиронож и лучевой пистолет.

Покидая свое жилище, он вызвал лифт и спустился на первый уровень, в ружейную. Раньше его встретил бы здесь мек-служитель, теперь же Ксантен был вынужден, сдерживая отвращение, сам зайти за прилавок и начать рыться в ящиках. Меки забрали с собой почти все: спортивные винтовки, пулестрелы, энергоружья. Ему удалось разыскать стальной хлыст-пращу, пару запасных батарей для пистолета и несколько зажигательный гранат. Кроме того, он запасся мощным монокуляром.

Миновав небольшой лесок, он увидел луг, на противоположном конце которого, ярдах в ста от Ксантена, поблескивала металлическая стена первого из ангаров. Он задумался: что же делать дальше?

Необходимо было учесть многие факторы. Во-первых, здешние меки могут не знать о восстании — металлические стены экранируют радиоволны. Хотя вряд ли, если принять во внимание тщательную подготовку бунта. Во-вторых, меки обычно действовали как единый организм, и, значит, бдительность отдельно взятой особи была ослаблена. В-третьих же, если меки ждут незваных гостей, то они наверняка возьмут под наблюдение именно этот путь, как самый удобный.

Ксантен выждал еще десять минут, чтобы солнце, если кто-нибудь из меков следит за подступами к ангару, опустившись ниже, ослепило наблюдателя.

По прошествии назначенного срока он вздохнул, поправил мешок с оружием и, приготовившись, если что, пустить оружие в ход, зашагал вперед. Пробираться ползком ему не позволило хорошее воспитание.

Ксантен беспрепятственно подошел к стене ближайшего ангара. Солнце еще не закатилось, и перед ним скользила его собственная, длинная тень. Он прижался ухом к стене ангара, но ничего не услышал. Тогда он дошел до угла и осторожно выглянул — нигде ни души. Что ж, тем лучше, теперь — к дверям.

Город сначала завис над землей, потом, в полной тишине, плавно опустился в указанном планетными прокторами месте — на обширной вересковой пустоши. В этот час Большое Магелланово Облако, похожее на влажный алмазный туман, только-только коснулось западного горизонта. Облако покрывало целых 35 градусов неба. В пять двенадцать утра облако зайдет, в шесть ровно должен показаться край родной галактики, но было лето, солнце поднималось рано, и поэтому видно ее не будет.

Обстановка вполне устраивала мэра Амальфи. Когда он выбирал эту планету, немаловажную роль сыграл тот факт, что родная галактика на ночном небосводе не покажется несколько месяцев. У города проблем хватало и без того, а возбуждать неутолимую тоску по дому ни к чему.

Город осел на грунт, растаял последний отголосок гула гирокрутов. Снизу донесся шум начинавшейся работы, с каждой секундой — все громче: голоса, топот, лязг и рев тяжелых машин. Как всегда, георазведка времени не теряла.

Тем не менее Амальфи не испытывал желания сойти на землю. Он остался на балконе Городского Совета, наблюдая за густозвездным ночным небом. Плотность светил здесь, в Большом Магеллановом, даже вне скоплений, очень высока. В большинстве случаев расстояние между системами равнялись световым месяцам, не годам. Если окажется, что город уже не поднять — а это неизбежно, гирокрут 66-й улицы только что разделил судьбу собрата с 23-й, отправился в шахту металлолома. — то можно будет наладить межзвездную торговлю на грузовых кораблях. Оставшиеся драйверы города, перемонтированные на корпуса по схеме “один корпус — один драйвер”, обеспечат ядро небольшой флотилии.

Конечно, это не рейсы среди далекоудаленных цивилизаций Млечного Пути, но все равно, что ни говори, торговля.

В туманном, рассеянном свете учебной комнаты роились образы. Они проникали даже в сознание постороннего посетителя. Источником служили памятные ячейки Отцов города. Амальфи чувствовал давление где-то у самого порога восприятия, и ощущение было неприятное, частью потому, что он уже знал содержание. Повторная впечатка упрямо стремилась завладеть всем его вниманием с силой и яркостью реального впечатления.

Накладываясь на туманный интерьер учебной комнаты, в поле зрения Амальфи проплывали летающие города. Города искали работы, пищу для жителей синтезировали из нефти, которую добывали на планетах, чья технология уступала технологии оков. Разжившись нефтью и другим сырьем, города отправлялись дальше, в поисках новой работы. Как правило, им недоплачивали, часто встречали далеко не гостеприимно, иногда прогоняли. Города были потенциальными разбойниками, полиция гегемона-Земли ревниво за ними следила. И все же, города продвигались дальше и дальше, до самых краев галактики…

Амальфи раздраженно помахал перед глазами ладонью, поискал ближайший монитор, обнаружил, что монитор стоит рядом. Интересно, долго он был в учебном трансе? Удалось им все-таки его убаюкать…

— Где Карст? — ворчливо потребовал Амальфи. — Первый крестьянин? Он мне нужен.

— Понял вас. Вот там, в передних рядах.

ИМТ оказался городом приземистым, прочно и давно пустившим корни в каменистую почву. Он был похож на лес памятников-кенотафий, такой же неподвластный переменам. Тишина в нем тоже напоминала тишину кладбища, а прокторы, с их веерами-жезлами, на концах которых позвякивали пластиночки, были подобны нищенствующим монахам, бредущим среди царства мертвых.

Тишину, конечно, легко было объяснить. В стенах ИМТа сервам запрещалось разговаривать, если только к ним не обращались, а прокторов в городе было относительно немного для оживленной беседы. Но Амальфи чувствовал и другую тишину — молчание истребленных миллионов с Тора-5. Молчание гробовой завесой душило вздох. Слышат ли его прокторы?

Голый коричневый серв, проходивший мимо, взглянул на их группу и поднял палец к губам — установленный жест почтительности. Хелдон чуть кивнул. Амальфи, как того и требовала ситуация, внешне не обратил внимания, но подумал: “Вот что это значит, не так ли, Хелдон? Но поздно, тайна перестала быть тайной”.

Карст трусил позади, время от времени бросая с опаской взгляд на проктора. Хелдон, впрочем, не обращал на него ни малейшего внимания, Карст старался зря. Они прошли давно пришедшую в упадок площадь. Посреди площади имелась заброшенная скульптурная группа. От древности она потеряла почти всякую целостность, но, подумал Амальфи, целостность не есть признак монументальных памятников. Только зоркий глаз мог увидеть в камне на пьедестале нечто большее, чем простой крупный метеорит, усеянный множеством вмятин, что характерно для больших сидеритов

1

.

Но Амальфи не мог заметить, что выемки в камне, сделанные в стиле произведений древнего скульптора по имени Мур, когда-то выражали определенную идею. Внутри камня когда-то возвышалась мощная фигура человека, чья нога покоилась на шее поверженного, менее сильного врага. Да, когда-то ИМТ в самом деле гордился памятью о Торе-5…

Карст остолбенел, но Амальфи привел его в чувство свирепым ударом пальца по ребрам и принялся перекладывать содержимое своего маленького рюкзака в рюкзак крестьянина.

— Вы вызвали полицию, я полагаю?

— Давным-давно. Дорога к побегу перекрыта. Позвольте заметить, мэр Амальфи, что если вы надеялись найти здесь пульт управления антигравами, — а я предоставил вам полную свободу поиска, — то вы считали меня намного глупее, чем я есть на самом деле.

Амальфи ничего не сказал. Он тщательно и без спешки перекладывал инструменты из одного рюкзака в другой.

— Слишком много движений, мэр Амальфи. Руки вверх и медленно повернитесь, медленно-медленно.

Флот людей Неба достиг цели перед самым восходом. С высоты полета — почти пять тысяч футов — земля казалась синевато-серой, кое-где — дымчатой из-за тумана. Каналы орошения, поймавшие первые солнечные лучи, казались полными ртути. На западе мерцал океан, сливаясь у горизонта с пока еще фиолетовым небом, в котором светилась пара последних звезд.

Локланн сунна Холбер облокотился о поручень галереи своего флагмана и направил подзорную трубу на город. Лабиринт стен, плоских крыш, квадратных сторожевых башен. Еще невидимое с земли солнце окрашивало в розовый цвет шпили соборов. Аэростатов заграждения видно не было. Очевидно, слухи, дошедшие до Каньона, были правдивы — Перио бросил внешние провинции на произвол судьбы и, значит, сокровища Мейко перетекли в хранилища С’Антона. Локланн усмехнулся: налет совершать стоило, они не зря потратили время.

Молчание нарушил Робра сунна Стам, первый помощник капитана “Бизона”.

— Лучше снизиться до двух тысяч, — предложил он. — Чтобы не сдуло за городских стены.

— Согласен. — Шкипер кивнул. Он был уже в боевом шлеме. — Пусть будет две тысячи.

Дон Мивель Карабан, кальд С’Антона, устроил щедрый пир для заморских гостей. Это было историческое событие. Возможно, оно станет вехой, знаком надежды в эпоху упадка. (Дон Мивель был редким сочетанием прагматика и грамотного человека и понимал, что отступление войск Перио в Бразилию не было “временным”. Прошло двадцать лет, и они уже не вернутся. Внешние провинции должны выкручиваться сами.) Но иностранцев нужно убедить, что они нашли страну богатую и цивилизованную, что приплывать к берегам Мейко и торговать выгодно. В итоге возможен союз против северных варваров.

Банкет длился почти до полуночи. Хотя в некоторых регионах оросительные каналы засорились и не были приведены в порядок, а кактусы и змеи заполонили дальние покинутые поселения, провинция Мейко была все еще плодородной и изобильной. Пять лет назад, во время набега узкоглазых монгов из Теккаса, были истреблены тысячи и тысячи пеонов, и теперь пройдет еще лет десять, пока население восстановится. Поэтому дом Мивель потчевал гостей говядиной, ветчиной со специями, сливками, фруктами, винами, орехами, кофе. С последним мореходы не были знакомы и не проявили должного интереса, но далее следовали развлечения: музыка, танцы, жонглеры, показательные поединки между молодыми благородными воинами.

Хирург с “Дельфина”, выпив довольно много, предложил показать всем присутствующим традиционный островной танец. Его коричневое, мускулистое и предельно татуированное тело проделало серию сокращений, подергиваний и других телодвижений, от которых у почтенных донов неодобрительно поджались губы. Сам Мивель заметил:

— Это напоминает ритуалы праздника плодородия у наших пеонов.

Сказано было с подчеркнутой вежливостью, чтобы дать понять капитану Руори Ранги Лоханассо, что пеоны имеют культуру особую и не очень тонкую.

Плиты мостовой ударили в подошвы. Локланн перевернулся и вскочил на ноги. Рядом блестел фонтан, над которым возвышался каменный всадник. На секунду небоход залюбовался линиями скульптуры. В Каньоне ничего подобного делать не умели. Там же, как и в Зоне, в Корадо — ни в одном из горных королевств. А храм, выходивший фасадом на площадь, был белоснежным воплощением устремления к небу.

Площадь была полна народу. Фермеры и ремесленники готовили прилавки к торговому дню. Когда приземлились первые небоходы, большинство в панике разбежалось. Но один высокий и широкоплечий мужчина, схватив молот, бросился на Локланна. Он прикрывал бегство молодой женщины с младенцем, наверное, его жены. Несмотря на мешковатое платье, Локланн оценил ее фигуру. Монги-работорговцы дадут за такую женщину хорошую цену. Ее муж тоже был хорошим рабом, но времени не оставалось. Локланн, все еще скованный стропами и ремнями парашюта, выхватил пистолет и выстрелил. Мужчина охнул, прижал ладони к животу и упал на колени. Сквозь пальцы побежала струйка крови. Локланн сбросил парашютную перевязь и застучал сапогами по плитам, устремившись в погоню. Женщина закричала, когда пальцы Локланна крепко сжали ее запястье. Она попыталась вырваться, но ей мешал ребенок. Локланн потащил ее к храму. Робра уже ждал на ступеньках.

— Выставляй охрану, — приказал капитан. — Пока можно держать пленных в храме.

В дверях храма показался старик в одежде священника. Перед собой он держал фигурку крестообразного мейканского идола, словно преграждая им дорогу. Ударом топора Робра вышиб старику мозги, пинком отбросил с дороги мертвое тело и потащил женщину в храм.

С неба сыпался дождь вооруженных до зубов солдат Локланна. Локланн поднял к губам сигнальный рог. В любую минуту возможна контратака. И она не заставила себя ждать.

Причал был усеян трупами, некоторые были обуглены. Рядом с массивными каменными стенами складов мертвые казались маленькими, как поломанные куклы. В ноздрях щипало от гари, пушечного дыма.

Навстречу Руори спешила команда во главе с первым помощником “Дельфина”, Ателем Хамидом Серайо. Он отдал честь на островитянский неофициальный манер, так небрежно, что несколько мейканских офицеров переглянулись, несмотря на явно неподходящую ситуацию.

— Мы почти собрались идти за вами, капитан!

Руори посмотрел на мачты и оснастку “Дельфина”.

— Что здесь было?

Вечер был в самом разгаре, когда капитан Позерт, коммивояжер с Никкельдепейна, познакомился с первой ведьмочкой Карреса.

Случилось это на планете Порлумма и, насколько понимал капитан Позерт, по чистой случайности.

В прекрасном расположении духа, собираясь вернуться на свой корабль, капитан вышел из престижного бара на мощеную булыжником припортовую улицу. Нельзя сказать, что в баре приключилась ссора, нет. Просто стоило капитану произнести имя своей планеты, как кое-кто начал ухмыляться, скалить зубы, и капитану пришлось обратить внимание собравшихся, — он был горд собственным остроумием, — насколько нелепее называть планету, например, Порлуммой.

Затем капитан сравнил немаловажную, а иногда — выдающуюся роль, которую Никкельдепейн сыграл в истории, со статусом Порлуммы — несчастного, жалкого, глухого форпоста Империи, имевшего всего-навсего шестой класс.

В заключение он так прямо им и выдал: мол, не хотелось бы ему окончить свои дни в таком месте, как Порлумма.

В ситуациях, связанных с первым потрясением, юные жители Карреса явно испытывали тяготение к возвышенностям. Наверное, на этом Карресе много гор.

Ливит сидела на верхней полке стеллажа в глубине антикварной лавки, мудро прикрыв фланги двумя дорогими на вид вазами. Ливит была уменьшенной копией Малин, только глаза были серые, холодные, а у Малин — голубые и полные слез. Лет пять — шесть, прикинул капитан. Он слабо разбирался в таких вещах, если дело шло о маленьких девочках.

— Добрый вечер, — поздоровался капитан, входя в лавку.

Найти лавку под названием “Фарфор и антиквариат” было нетрудно — как и пекарня Брута, лавка оказалась единственным освещенным местом в округе.

— Добрый вечер! — сказал некто, очевидно, хозяин.

Девочки ели молча и жадно — изящная Малин, изысканная Ливит и проворная Гоф. Капитан, давно закончив свой завтрак, с некоторой опаской наблюдал за ними.

— Это из-за вжжиикк-двигателя, — пояснила Малин, поймав взгляд Позерта.

— Выкручивает человека, как мокрую тряпку, — добавила Гоф.

Ливит вздохнула в знак согласия и запихнула в рот новый кусок.

— Его долго делать нельзя, — сказала Малин. — И часто тоже. Может убить.

Каррес возник в поле зрения на шестнадцатый день с момента взлета на Порлумме. Последняя часть пути прошла без происшествий. Впрочем, остановок больше не делали и в контакт с беззащитной Империей не вступали. Малин сварганила какие-то припарки, чудесным образом исцелившие колено Позерта. Поскольку уже показался родной берег, волнение спало. Малин даже с каждым часом немного грустнела — видимо, предчувствуя расставание.

Обнаружить Каррес было нетрудно, так как планета вращалась вокруг светила в противоположную движению остальных планет сторону.

Это закономерно, поразмыслив, решил капитан.

Корабль вошел в атмосферу планеты на дневной стороне, не вызвав никакого внешнего интереса обитателей. Передатчик молчал, ни один корабль не поднялся навстречу для досмотра. Каррес имел вид необитаемой планеты. Много морей — слишком большие, чтобы называться озерами, и слишком маленькие для океанов. Громадная горная гряда бежала от полюса до полюса, имелось также довольно более мелких горных цепей. Полюса были накрыты солидных размеров снежными шапками, в южном полушарии было много снеговых пятен. Кроме того, почти всю сушу покрывал дремучий лес.

У этой планеты была своеобразная мрачная красота.