Кларжес, последний город планеты, растянулся на 30 миль вдоль северного берега реки Шант, неподалеку от места ее впадения в Океан.

Кларжес — древний город. Памятники, дома, таверны возрастом от двух до трех тысяч лет встречались на каждом шагу. Жители города обожали эти связи с прошлым, создававшие у них мистическое ощущение бесконечности жизни. В то же время существование в обществе свободного предпринимательства заставляло их постоянно вводить новшества. В результате Кларжес стал причудливой смесью древности и модерна.

Еще никогда не существовало города, который мог бы сравниться с Кларжесом по величественности и мрачному великолепию. В районе Мерсер горделивые башни возносили стройные шпили к самым облакам, а вокруг них теснились роскошные магазины, театры, великолепные дома. Дальше начинались предместья, производственные районы, которые уходили далеко за горизонт. Красивейшие районы — Балиас, Эрдистон, Вандун, Подоблачный Замок — находились на северных склонах холмов, с юга их омывала река. Все тут кипело жизнью, движением. Миллионы окон отражали солнечный свет, по бульвару мчались машины, в воздухе то и дело проносились аэрокары, авиетки. Мужчины и женщины проходили по улицам с деловым видом, не теряя времени понапрасну.

За рекой лежала Глэйд Каунти — обширная территория, непригодная для жизни. Там не росло ничего, кроме приземистых ив и колючих кустов. Глэйд Каунти не имела никакого права на существование. Однако в нее входили 600 акров, которые занимал Карневаль.

Карневаль! Это поистине драгоценность, пышный цветок на сером, безжизненном фоне Глэйд Каунти. Все 600 акров его территории искрятся жизнью, переливаются яркими красками. В Карневале можно найти всевозможные средства развлечения и увеселения.

Человек в медной маске стоял возле Дома Жизни и созывал посетителей. Вокруг его головы светился ореол из символов бесконечности, а на фасаде здания сияло изображение человеческой ладони. Блестящая линия жизни проходила по ней правильной параболой.

Человек в маске кричал:

— Друзья, выслушайте меня! Неужели вам жалко флорина за свою жизнь? Заходите в Дом Жизни! Вы встретитесь с дидактором Монкуром и познакомитесь с его замечательными методами!

Он дотронулся до кнопки, и низкий рокочущий звук заполнил воздух. Его высота и громкость постепенно нарастали.

— Слоп! Слоп! Приходите в Дом Жизни! Предоставьте возможность дидактору Монкуру проанализировать ваше будущее! Ознакомьтесь с его методами! Только один флорин за вход в Дом Жизни!

Слово “слоп”, в буквальном переводе означающее “наклон”, имело в те времена особый смысл. Слоп служил мерой положения человека в обществе. В этом слове отражалось прошлое человека, предугадывалось его будущее. Короче говоря, слоп — это угол линии жизни человека, производная его положения в обществе в зависимости от возраста.

Начало этой системы положил Феэ-Плей-Акт, принятый 300 лет назад во времена Мальтузианского Хаоса. ФПА был продиктован ходом человеческой истории. Когда число болезней и смертей значительно сократилось в результате повышения эффективности методов лечения, население Земли стало удваиваться ежегодно. При такой скорости через три столетия люди покрыли бы Землю слоем в пятьдесят футов толщиной.

Теоретически проблема казалась вполне разрешимой: контроль за рождаемостью, синтетическая пища, стерилизация определенной части населения, освоение пустынь… Но в мире, где жили люди, обуреваемые тысячами национальных и религиозных предрассудков, теория бессильна. Когда объединенный Институт разработал систему, впоследствии завоевавшую признание всего мира, начались первые выступления недовольных. Начался век Мальтузианского Хаоса, приближался Большой Голод.

Вся земля была охвачена хаосом. Разгорались небольшие, но жестокие войны. Города подвергались грабежам и поджогам, миллионы людей слепо бросались из стороны в сторону в поисках пищи, слабые не выживали, и, в конце концов, количество трупов превзошло количество оставшихся в живых.

Так разгоревшийся пожар погасил сам себя. Население земли сократилось на три четверти. Расы и национальности смешались, политические различия стерлись, государства исчезли, чтобы возродиться в виде экономических районов.

В Карневаль приехала и Джакинт Мартин, три года назад ставшая Амарантом и прошедшая обновление три недели назад.

Джакинт Мартин трижды поднималась из Брудов: сначала как специалист по средневековым инструментам, затем как концертирующая флейтистка и, наконец, как музыкальный критик. Трижды линия ее жизни круто устремлялась вверх, и трижды она возвращалась обратно к горизонтали.

В возрасте 48 лет она мужественно расширила сферу своей деятельности и стала заниматься историей музыкальной культуры. Это помогло ей в возрасте 54 лет стать Веджем. За оригинальные исследования в области музыкальной символики она перешла в Серды в возрасте 67 лет. Ее назначили ассистентом в Картербургский университет, но через четыре года она сама стала сочинять музыку. “Древний Грааль” — насыщенная страстью оркестровая сюита, полностью отражающая особенности ее незаурядной натуры, подняла ее в Вержи в возрасте 92 года.

Затем на 30 лет она отошла от активной деятельности, разыскивая новые пути, которые дали бы ей возможность перейти в Амаранты.

Она всегда интересовалась загадочной культурой королевства Сингали, и, несмотря на почти неустранимые препятствия и грозные опасности, она решила провести один год в Сингали.

Гэйвин Вэйлок ругал себя последними словами. Из-за этого красивого личика он потерял бдительность, о которой не забывал все семь долгих лет.

Джакинт могла только предполагать, что происходит в голове Вэй-лока. Маска скрывала его лицо, но руки судорожно сжимали листок во время чтения и складывал его он дрожащими пальцами.

— Твое самолюбие ранено? — спросила Джакинт.

Глаза Вэйлока сверкнули из прорезей маски. Но когда он заговорил, голос его был спокойным.

— Легко. Давай посидим немного в Памфилии.

После того как человек вступает в Общество Амарантов, он подлежит перевоплощению, ему даруется вечная молодость. Из его тела экстрагируется пять клеток. После необходимой перестройки генной структуры клетки помещают в раствор нутреинов, гормонов и специальных стимуляторов, благодаря чему клетки быстро проходят цикл развития: эмбрион, новорожденный, ребенок, молодой человек. В результате получают пять идеализированных копий прототипа. А когда в них вкладывают память прототипа, они становятся полными копиями.

Пока проходит цикл развития суррогатов, Амаранты уязвимы, как обычные люди, и они тщательно оберегают себя, не желая погибнуть по глупой случайности. Но после перевоплощения Амарант полностью независим от превратностей жизни. Даже если Амарант гибнет в катастрофе, в жизнь вступает его следующая копия.

Однако бывали случаи, когда Амаранты гибли до полного развития суррогата. Такие суррогаты, внешне копии Амарантов, но без вложенной в них памяти, назывались реликтами. Они выходили в мир и жили обычной жизнью, отличаясь от остальных только своим бессмертием. Если суррогат хотел, то мог регистрироваться, как Бруд, и бороться за повышение фила, так как, несмотря на бессмертие, срок их жизни был ограничен рамками закона. Если они оставались Гларками, то могли жить бесконечно, но постоянно опасаясь, что их обнаружат и тогда они автоматически станут Брудами со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Гэвин Вэйлок оказался именно таким человеком — реликтом без памяти о прошлом и без опыта жизни своего прототипа. Джакинт Мартин, напротив, была суррогатом, получившим все от своего прототипа.

— Реликт… — задумчиво произнесла Джакинт. — Реликт Грэйвена… Семь лет назад… Для реликта с семилетним стажем ты хорошо развит.

— Я очень способный, — отпарировал Вэйлок. Джакинт отхлебнула из бокала.

— Грэйвен Варлок высоко поднялся в свое время. Чем он занимался?

— Журналистика. Он основал газету “Кларжес Дирекшен”.

— Припоминаю. Его соперником был Абель Мандевиль со своим “Кларионом”.

Вэйлок вернулся к столу. Бэзил что-то горячо говорил Джакинт:

— Ты не понимаешь! Каждая индивидуальность — это круг. Как к нему может прикоснуться другой разум? Только к одной точке! К одной точке на окружности. Хотя на ней много точек, число их определяется количеством способностей человека, то есть оно равно числу точек, из которых разум способен воздействовать на внешний мир.

— О, — проговорила Джакинт, искоса поглядывая на Бэзила. — По моему, ты все упрощаешь.

— Ха, ха! Ты не хочешь понять всю глубину моего метода. У каждого есть любимые точки приложения сил, в которых он действует успешнее всего. Я пытаюсь найти эти точки и заставить пациента направить свои силы именно на них. Однако сейчас я пошел дальше. У меня возникла новая идея. Если она сработает, то я смогу воздействовать на сам источник, который не позволяет человеку использовать свои силы на максимуме возможностей. Это будет громадный шаг вперед и выдающееся достижение. — Он замолчал, а потом добавил: — Прости, но весь этот разговор здесь не к месту.

— Напротив, — ответила Джакинт. Она повернулась к Вэйлоку: — А ты как считаешь, Гэвин?

Вэйлок чувствовал себя очень утомленным. Он расстался с Бэзилом возле ресторана.

— Я не голоден. Я просто устал.

Бэзил хлопнул его по плечу:

— Не забывай о моем предложении. Я всегда смогу подыскать тебе место в Паллиатории.

Вэйлок медленно пошел по набережной. Уже занимался рассвет, и красочные огни Карневаля стали меркнуть. Редкие прохожие шли неуверенной походкой, с усталыми глазами и утомленными лицами.

Через шесть часов неспокойного сна Вэйлок проснулся, принял ванну и сел завтракать. Он вспомнил события прошлой ночи, поморщился и выкинул их из головы — только будущее стоит того, чтобы о нем думать.

Цель его совершенно ясна. Он должен проложить себе путь наверх, снова пробиться в общество Амарантов.

Но как?

Грэйвен Варлок продвинулся на поприще журналистики. Он основал “Кларжес Дирекшен” и сделал его самым читаемым журналом. Но Абель Мандевиль сразу узнает своего старого врага. Нет, журналистику, как поле деятельности, следует исключить.

Наиболее часто повышают свои филы люди искусства: художники, музыканты, писатели, артисты. Но из-за этого в области искусства работает много людей, и пробиться там сложно.

Месяц прошел без происшествий. Вэйлок работал, как всегда, в Доме Жизни, совершая еженедельные визиты в Кларжес, по адресам, которых никто, кроме него, не знал.

Прошел месяц и с ним — семь лет с тех пор, как Грэйвен Варлок покинул пределы Кларжеса. Теперь он по всем законам мертв.

Теперь Гэвин Вэйлок может свободно ходить по улицам без медной маски, не опасаясь разоблачения. Грэйвен Варлок мертв. Зато Гэвин Вэйлок полон жизни и решимости бороться.

Он бросил работу в Доме Жизни, выехал из района Тысячи Воров и поселился в роскошной квартире на улице Фариот в Октагоне, в нескольких сотнях метров к югу от Мерсера, поблизости от Эстергази Бульвара и Актуриана.

Утром он прошел по Авеню Алеманд, вышел на улицу Олифант, прошел несколько кварталов и очутился на бульваре Эстергази. Пройдя по тенистым дорожкам сквера мимо кафе Далмация, он оказался на площади перед Актурианом. Вэйлок зашел в кафе выпить чашку чаю. На площади перед Актурианом всегда толпился народ. Это место было средоточием всех надежд. Люди жаждали знать, насколько они преуспели на жизненном пути, каков их слоп.

Он подошел к стойке с надписью “Информатор”. Служитель, бледный юноша с горящими глазами и тонкими бескровными губами, спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Я хочу зарегистрироваться в Бруды.

— Заполните, пожалуйста, карту.

Вэйлок взял карту, вставил в щель кодирующего устройства и стал нажимать необходимые клавиши. Застрекотала машинка, отпечатывая вводимые данные, закрутилась магнитная лента.

Смейд был человеком скрытным. Правда о его происхождении и молодых годах была известна только ему самому. В 1479 году он приобрел крупную партию отличного строевого леса, который и переправил на маленькую каменистую планету, расположенную на краю Галактики, в так называемой Глуши. И здесь, с помощью десяти законтрактованных рабочих и примерно такого же количества рабов, он соорудил таверну Смейда.

Расположена она была на длинной узкой косе, поросшей вереском, между горами Смейда и морем Смейда, точно на экваторе планеты. Построил он ее в старинном стиле, возведя каменные стены, стропила из досок и крышу из шифера. Когда она была закончена, то хорошо вписалась в окружающий ландшафт, с первого взгляда напоминая случайное обнажение горных пород: продолговатое двухэтажное строение с высокой двухскатной крышей, с двумя рядами окон по фасаду и тыльной стороне, с дымовыми трубами по краям крыши. Сзади таверны стояла группа кипарисов, и форма их крон ничуть не казалась чужеродной на фоне пейзажа планеты.

Смейд добавил несколько новых черточек к экологии планеты: в укромной долине позади таверны он посадил фруктовый сад, еще в одной из долин он держал небольшое стадо скота и некоторое количество домашней птицы. Количество животных было весьма умеренным, и не было никаких признаков того, что их присутствие может принципиально повлиять на природу планеты.

Владения Смейда могли простираться сколь угодно далеко — на планете не было других обитателей, но он предпочитал держать под своим контролем площадь примерно в три акра внутри побеленного каменного забора. Он оставался абсолютно глух ко всему, что происходило снаружи этого забора, если только у него не было причин опасаться ущемления своих собственных интересов — но такого до сих пор ни разу не случалось.

Тихальт посадил потрепанный старый корабль модели 9В на лугу рядом с рекой. Он подождал, пока анализатор произведет проверку окружающей среды, хотя, судя по пейзажу, она никак не могла быть враждебна — так, во всяком случае, подумал Тихальт, который в равной степени был ученым, поэтому и праздным мечтателем. Действительно атмосфера оказалась вполне здоровой, чувствительные к аллергиям культуры давали отрицательную реакцию, микроорганизмы в воздухе и почве быстро погибали от соприкосновения со стандартными антибиотиками. Причин для того, чтобы откладывать высадку на планету, не было, и поэтому Тихальт начал обычные приготовления к высадке.

Ступив на дерн прямо возле корабля, Тихальт пришел в восторг. Воздух был настолько свежим, чистым и прозрачным, как будто бы только что прошел весенний дождь. Вокруг стояла абсолютная тишина.

Тихальт побрел по долине. Остановившись в восхищении перед группой деревьев, он увидел дриад, которые стояли, собравшись небольшой группой, в тени. Они были двуногими, со странно человеческим строением туловища и головы, хотя было ясно, что они похожи на людей только в высшей степени поверхностно. У них была серебристо-бурая, местами зеленоватая кожа, вся в сверкающих блестках, на голове не было ничего, кроме пурпурно-зеленых пятен, похожих на глазницы. Из плеч росли органы, напоминающие руки; они разветвлялись на прутья. Иногда встречались темно-коричневые, темно-красные, бронзовые и золотистые оттенки. Дриады увидели Тихальта и двинулись вперед с почти человеческим любопытством, остановились на расстоянии пятнадцати метров, покачиваясь на гибких конечностях. Их многоцветные листья переливались в лучах солнца. Тихальт столь же внимательно рассматривал дриад, постепенно приходя к мысли, что это наиболее очаровательные создания из всех, кого ему довелось видеть.

Все следующие дни, судя по его воспоминаниям, были идиллическими и полностью безмятежными. В планете было что-то величественное, что-то удивительно чистое, — и это внушало ему почти религиозное благоговение. В конце концов он понял, что надо как можно скорее покинуть эту планету, или он не выдержит и полностью отдастся этому миру. Понимание этого привело его в состояние невыносимой печали, ибо уже больше никогда не вернется сюда.

В течение долгого времени он следил за тем, как дриады перемещались по долине, им двигало праздное любопытство относительно их природы и привычек. Были ли они разумны? К своему удовлетворению, Тихальт так и не смог ответить на этот вопрос. Их обмен веществ оставался для него загадкой, как и природа их жизненного цикла, хотя со временем ему удалось кое-что выяснить. Он понял, что они черпают какую-то часть энергии посредством своеобразного фотосинтеза.

Тихальт сидел, наблюдая за игрой огня. Герсен, глубоко тронутый рассказом, ждал продолжения. Наконец Тихальт заговорил:

— Вот так я покинул эту планету, не мог дольше оставаться там. Чтобы жить на этой планете, нужно либо забыть о себе, всецело отдавшись красоте, растворив свою личность в ней, либо овладеть ею, подчинить ее себе, поломать ее, низвести до собственного низменного уровня своих корыстных побуждений. Я не мог сделать ни то, ни другое, и поэтому я никогда больше не смогу туда вернуться… Но воспоминания об этой планете постоянно преследуют меня.

— Даже несмотря на этих зловредных ос?

— Да, даже несмотря на них. Я поступил неправильно, что вмешался. На этой планете существует определенный ритм, равновесие, которое я грубо потревожил. Я много дней размышлял об этом, но так до конца и не понял этот процесс. Осы рождаются как плоды на деревьях, черви производят семена одного из видов растений — вот и все, что мне известно. Я подозреваю, что дриады производят семена для великанов. Процесс жизни становится замкнутым или, вероятно, характеризуется последовательностью перевоплощений с деревьями-великанами в конце цикла.

Герсен изумленно смотрел на небо. Вторым был его собственный корабль!

Вскоре небо снова стало пустынным. Курт вернулся в таверну и сел перед камином Вынув конверт, переданный ему Луго Тихальтом, он открыл его и извлек три фотографии, которые внимательно изучал почти добрый час.

Огонь в камине погас. Смейд отправился в постель, оставив за стойкой дремлющего сына. Снаружи снова забарабанил ночной ливень, стонал океан.

Герсен сидел глубоко задумавшись. Затем он вынул из кармана лист бумаги, на котором были перечислены пять имен:

Рандл Деттерас, руководитель Исследования, казался человеком всем довольным — довольным самим собой, своей работой, всем миром в целом. Когда Герсен вошел в его кабинет, Деттерас приветливо поднял руку — крупный мужчина, удивительно некрасивый для этого века, когда заостренный нос или отвислая нижняя губа могли быть приведены в соответствие с господствующими эстетическими нормами всего лишь за несколько часов. Он и не делал попыток скрыть свое безобразие, наоборот, довольно грубый сине-зеленый цвет кожи (видимо, специально подобранный) еще более оттенял неотесанность его лица, неуклюжесть движений.

Голова его формой напоминала тыкву, тяжелый подбородок покоился на груди, на голове торчала щетина цвета влажного мха. На нем была полувоенная форма Архангелов: черные невысокие сапоги, свободные алые галифе и великолепный сюртук с зелеными и розовыми полосами. На плечах блестели золотые эполеты. У Деттераса хватало присутствия духа с невозмутимым достоинством совмещать свой мундир со странной физиономией — любой более мнительный или застенчивый человек на его месте мгновенно прослыл бы эксцентричным чудаком.

— Хорошо, хорошо, мистер Герсен, — сказал Деттерас, — как для вас, не слишком рано попробовать немного рисовой водки?

— Я прямо из постели.

Деттерас уставился на посетителя с таким изумлением, что Курту стало неловко. Заметив неловкость Герсена, Деттерас засмеялся.

Когда они управились с ужином, стояла глубокая ночь. Герсен, не имея банковского счета на Альфиноре, заплатил по счету наличными. Они поднялись на поверхность.

— Чем бы нам теперь заняться?

— Мне все равно, — сказала Паллис. — Давайте вернемся на эспланаду, в какое-нибудь кафе.

Ночь была темна. Со стороны города лился мягкий, рассеянный свет, в темноте угадывались едва освещенные фасады домов. Официант принес кофе и ликер. Они расположились поудобнее и стали наблюдать за гуляющими.

— Вы рассказали мне не все, — заметила задумчиво Паллис.

В полночь группа молодежи, смеясь и распевая, подошла к стоянке. Она посетила уже изрядное количество злачных мест, одурманив себя не только винами и наркотиками, но и более утонченными средствами типа сублимированных картин и гипнотических переживаний.

Парень, споткнувшийся о тело Герсена, сначала язвительно позлословил, но, разглядев лицо лежащего, завопил от ужаса. Один из компании побежал к своему аппарату и нажал на кнопку вызова скорой помощи. Через две минуты с неба спустился полицейский коптер и почти сразу же после него скорая помощь.

Герсена отправили в госпиталь, где ему как пострадавшему от сотрясения и шока была оказана первая помощь в виде соответствующего обличения, массажа и питательных средств. Он вскоре пришел в себя и некоторое время лежал, размышляя. Затем он резко рванулся и попытался встать. Сидевшие рядом практиканты удерживали его, но Герсен все-таки выпрямился и встал, стараясь не покачиваться.

— Моя одежда! — прохрипел он. — Верните мне мою одежду!

По дороге в Авенту Герсен напряженно размышлял. Чего можно ждать от этих троих, один из которых — Аттель Малагате? Было бы совсем не глупо принять определенные меры предосторожности — этому его научил еще дед, человек методичный, который без устали трудился над тем, чтобы его внук научился сдерживать присущую ему тягу полагаться на импровизацию.

В гостинице Герсен проверил свои пожитки и кое-что отобрал, затем он все упаковал и выписался из отеля. Удостоверившись, что за ним нет слежки, он пошел в ближайшее отделение Объединенной Службы Доставки, одной из грандиозных общественных компаний с агентствами, разбросанными по всей Ойкумене. В киоске он просмотрел каталоги, которые предлагали ему на выбор миллион изделий, производимых тысячами поставщиков. Сделав свой выбор, он нажал кнопку заказов и пошел к прилавку.

Здесь пришлось подождать три минуты, пока автоматическая система рылась среди полок огромного подземного хранилища. Вскоре на ленте конвейера показался заказанный Герсеном механизм. Он осмотрел его, расплатился с клерком и на метро отправился в космопорт. У дежурного он справился о местонахождении университетского корабля. Дежурный вывел его на террасу и указал на длинную шеренгу больших и малых кораблей.

— Видите, сэр, красно-желтую яхту с платформой сбоку? Хорошо… отсчитайте три корабля вправо от нее. Первый типа СД-16, затем старая “Парабола”, а затем зелено-голубой корабль с большим куполом для наблюдений. Это он и есть. Он отправляется сегодня, не так ли?

— Да. Около семи часов. Откуда вам это известно?