Меада Андервуд проснулась словно от толчка. Ее разбудил какой-то шорох, легкий шум, но что это было на самом деле, она не поняла; шорох прервал ее сновидение, в котором она с удовольствием прогуливалась с Жилем Армтажом, с умершим Жилем. Но во сне Жиль не был мертвым, наоборот, он был живым и страстным мужчиной.

Она прислушалась к разбудившему ее звуку, ей было горько и досадно оттого, что она проснулась. Пожалуй, впервые в ее сновидениях Жиль находился так близко от нее. Иногда во сне он окликал ее жалобным голосом, мучительно отдававшемся в ее сердце, иногда он ей что-то шептал, но что она не умела разобрать, хотя в последнем сне слов не было вообще, а было только ощущение глубокого полного наслаждения.

И вот ее разбудили. Едва они снова обрели друг друга, как она проснулась и снова его потеряла. Меада присела в постели и прислушалась. Такое с ней случалось уже в третий раз, когда она вот так просыпалась посреди ночи от какого-то тревожащего ее сон шума. Сейчас не было ничего слышно. Ее пробудившееся сознание не имел о никакого представления о том, что же это могло быть. Ветер? Но ночь стояла тихая. Проехавший автомобиль, уханье совы, ударившаяся об окно летучая мышь, или кто-то, крадучись, ходил, неужели в квартире над ней… Она отвергла один вариант за другим. Машина вряд ли бы ее потревожила. Да и на уханье совы это совсем не было похоже. И уж точно не летучая мышь. Где это слыхано, чтобы летучие мыши бились о стекло? Дом был старый, и перекрытия в нем были толстыми и прочными, не пропускавшими ни один звук снаружи, к тому же в квартире наверху никто никогда не шумел.

Невольно она повернулась к окну. Тусклый свет почти скрытой за облаками луны едва пробивался сквозь окно. Лунный свет напоминал собой занавес, накинутый на ночное небо, на деревья, кроны которых густели напротив, на два старых могучих вяза, которые сохранились еще с тех времен, когда здесь проходила живая изгородь из деревьев, граница сада, а вместо ее дома было открытое поле. Меада подошла к окну и посмотрела на улицу. Старинный оконный переплет, слишком тяжелый, и поэтому открываемый с помощью специального рычага, был открыт так широко, как только можно. Иначе говоря, верхняя половина окна была опущена вниз прямо за нижнюю вторую часть, поэтому на легкую дымку по ту сторону окна Меаде приходилось смотреть сквозь два толстых оконных стекла.

Она взялась за рычаг и приподняла оба стекла. Теперь Меаде ничто не мешало выглянуть наружу. Но дымка, как была, так и осталась, белая, смешанная со светом почти неразличимой луны и совершенно непроницаемая. Невозможно было что-либо разглядеть. Перегнувшись через подоконник, она вслушалась, тоже ничего. Тихая туманная ночь, прячущаяся в облаках луна, сонный дом и только одна разбуженная Меада Андервуд, вырванная из своих счастливых сновидений в обыденный мир, где нет уже больше Жиля Армтажа.

Во время отдыха мисс Сильвер обычно занималась рукоделием; сейчас она вязала носки для одного летчика и одновременно размышляла о невзгодах живших по соседству людей, при этом ею овладевало чувство искренней благодарности. Сколько несчастных лишилось своего крова в результате бомбежек, утратило все имущество, в то время как ее скромная квартира в одноэтажном доме в Монтажи-Мэншн ничуть не пострадала, даже ни одного стекла не было выбито.

«Неисповедимы пути Господни», – рассуждала она, окидывая все вокруг взглядом: синие плюшевые шторы, слегка поблекшие за три года с момента их приобретения, но на которых не было ни пылинки; брюссельский ковер с ярким орнаментом; немного выгоревшие обои с цветастым рисунком, если бы со стены не сняли одну из картин, это было бы совсем незаметно. Мисс Сильвер с любовью рассматривала окружавшую ее обстановку. Ее глаза перебегали с гравюры Лансере «Властелин Глена» в современной окантовке из желтоватого клена к репродукциям Буббла в точно таких же рамках – «Обращение Савла» и «Черный Брауншвейг». Сердце мисс Сильвер было преисполнено благодарностью. Удобная, со вкусом обставленная комната в столь же удобной и с не меньшим вкусом обставленной квартире. На протяжении тех лет, когда она работала гувернанткой за весьма скромное жалованье, которое тогда получала гувернантка, у нее не было ни малейших оснований надеяться, что она когда-нибудь будет жить с таким комфортом. Если бы она осталась гувернанткой, то никогда у нее не было бы ни плюшевых штор, ни брюссельского ковра, ни стильных гравюр, ни изящных кресел с изогнутыми ореховыми ножками, обтянутых голубым и зеленым декоративным гобеленом, ни платьев с викторианским лифом и широкой юбкой с турнюром. По странному стечению обстоятельств она перестала работать гувернанткой и стала частным сыщиком, причем таким удачливым, что вознаграждения за ее расследования позволили ей приобрести все эти богатства – плюш, ковер, ореховую мебель с гобеленовым декором. Глубоко и искренне религиозная, мисс Сильвер благодарила то, что она привыкла считать провидением, за то, что оно уберегало ее в эти два года войны.

Она уже собиралась снова заняться носком, который она вязала для своего племянника, только что поступившего на службу в военно-воздушные силы, как дверь отворилась и ее бесценная и бодрая Эмма объявила:

– Миссис Андервуд.

Вошла пухленькая женщина, одетая в совершенно неподобающего покроя черный костюм. Кроме того, она напудрилась немного больше, чем надо, наложила чуть больше губной помады, чем следовало, а также не помешало, если бы заодно она обошлась без теней для век. Из-под краев ее необычной, недавно вошедшей в моду шляпки виднелись пряди волос, которые были слишком хорошо уложены, слишком гладко подстрижены, как будто только что вышли из-под рук парикмахера. Ее юбка была слишком короткой, а чулки слишком тонкими для таких толстых ног. Если бы ее туфли не были такими узкими, что, по-видимому, доставляло мучительные неудобства, то они также больше подходили бы для возраста миссис Андервуд. Она подошла к хозяйке с приветливой улыбкой и с протянутой для пожатия рукой.