Блэз Гренье вставал рано. В молодости он был рыбаком и привык подниматься ни свет ни заря! И позже, когда женился на невесте с приданым, перебрался в Париж и купил небольшое кафе, он все равно не научился спать вдоволь и сколько хочется. Сон по-прежнему казался ему роскошью, ведь у него столько дел – проверить счета, отправить новые заказы, проследить за официантами, сделать замечание служанке, которая в их семье уже сорок лет, но все равно то и дело вешает его костюм не туда, где он должен быть, а в другой шкаф. Мсье Гренье был большим аккуратистом и свято верил в то, что у каждой вещи должно быть свое место. Беспорядок выводил его из себя, и тогда он начинал брюзжать, причем мог брюзжать часами, припоминая прошлые промахи окружающих и случаи, которые имели место уже совсем давно, задолго до войны. Впрочем, войну мсье Гренье не любил особо, потому что она была в его глазах наивысшим проявлением беспорядка. Его, помнится, ужасно раздражали дороговизна, преувеличенно бодрые вести с фронтов, вой сирен воздушной тревоги и налеты немцев на Париж. Кроме того, на войне он потерял одного из сыновей.

Кряхтя, мсье Гренье спустился вниз, в кафе, придирчивым оком окинул столики и стулья, протер стойку. По тротуару напротив крался пестрый кот, потом пробежала парижанка, бойко стуча каблучками. Мсье Гренье проводил ее печальным взглядом. Стыд и позор, эта современная мода – юбка чуть ли не до колена, не то что до войны, когда носили платья в пол, а то и со шлейфами. Ах, какие тогда были женщины и как они умели одеваться! Он горестно покачал головой, на всякий случай еще раз протер стойку, переставил бутылку вина, которая стояла не на своем месте, посмотрел на часы и углубился в подсчеты.

Когда пришли официанты, мсье Гренье открыл кафе и уступил место за стойкой старшему сыну, а сам перебрался в угол, откуда ему было отлично видно все происходящее в зале. Понемногу в кафе потянулись обычные посетители, многих из которых хозяин знал лично. Компания штукатуров, студент Сорбонны, Боск, бывший сторож Лувра, которого уволили вскоре после кражи «Джоконды» в 1911-м. И что вообще хорошего в этой «Джоконде»? Гренье видел репродукцию в журнале – немолодая, глаза прищурены, и выражение лица неприятное, насмешливое. Так и есть – la vieille moqueuse, старая насмешница. Нашли, из-за чего гнать людей с работы, тем более что картина-то нашлась, правда не сразу. Однако Боска обратно на место уже не взяли.

Хлопнула дверь, в кафе вошли трое. Гренье обернулся к сыну, незаметно подал ему знак, послав выразительный взгляд в сторону новых посетителей. Это были русские – из тех русских, которые после какой-то своей революции вынуждены были уехать из России и теперь наводнили Париж. Все их имущество, как правило, осталось на родине, куда им больше не было дороги, и они, совершенно ныне без средств, хватались за любую работу. Гренье сочувствовал им, но еще больше сочувствовал своим соотечественникам, которые купились на заманчивые обещания предыдущего российского правительства и приобрели русские процентные бумаги. Теперь эти бумаги ровным счетом ничего не стоили, потому что новое правительство большевиков первым делом гордо отказалось от всех обязательств империи. Самый настоящий беспорядок, по мнению мсье Гренье. Кроме того, русские периодически норовили улизнуть из кафе, не заплатив, и это тоже был беспорядок. Вот почему Гренье и подал знак сыну – чтобы тот держался начеку.

– Три кофе, пожалуйста, – заказал посетитель.

– Тогда стояла страшная жара, столбик термометра доходил до 40 градусов в тени. А за год до того, в 1910-м, в небе одна за другой появились две кометы, наводя страх на людей. Все толковали о близком конце света, и, словно чтобы оправдать самые мрачные ожидания, несчастья следовали за несчастьями. Вы, наверное, помните, как затонул «Плювиоз»

[3]

, а также ужасное наводнение, которое случилось в Париже. Сена вышла из берегов, на стенах некоторых домов до сих пор можно видеть отметки, как высоко поднялась вода… Смотришь на них сегодня, и даже не верится.

Мадемуазель Алис подняла голову и бросила взгляд на патрона. Все в порядке, успокоил ее ответным взглядом Видаль. Мол, сейчас рассказчик настраивается на воспоминания, пробует то время на вкус, как вино в своем бокале, но рано или поздно он все им поведает, ни к чему его торопить.

Гренье смотрел куда-то перед собой рассеянным взором, покачивая в пальцах бокал с вином.

– В молодости я был рыбаком, – продолжал он. – Знаете, в жизни ведь так: или вы человек земли, или вы человек воды. Я был человеком воды. Я вообще не понимал, что такое морская болезнь, самый сильный шторм был мне нипочем. Но мои дети другие – от земли. Кроме Филиппа, который тоже любил воду. Он плавал на разных кораблях, какое-то время провел на барже, возил лес. Но это ему надоело. У него были хорошие рекомендации, и так он попал на «Любимую». В общем и целом работы там было немного. Хозяин, мсье Рейнольдс (как истинный француз, Гренье сделал ударение исключительно на последнем слоге), нечасто появлялся на борту, но любил, чтобы яхта была надраена и готова к его услугам в любое время. Обычно он плавал по Рейну или по Маасу. Так вот летом 1911-го он решил бежать от жары на Рейн.

– С этого момента, – вклинился журналист, – я прошу вас рассказывать как можно подробнее, ничего не упуская. – Видаль допил бокал. – Итак?

– После четырех часов дня яхта покинула Эммерих и поплыла дальше, по направлению к Везелю. Между этими городами по реке километров пятьдесят, и все время приходится идти против сильного течения. «Любимая» двигалась медленно, и мсье Обри рассчитывал добраться до Везеля поздно вечером. Было жарко, и пассажиры устроились на корме под тентом. Мадемуазель Лантельм забрала у капитана фуражку, надела ее и вместе с мадемуазель Ларжильер и ее другом-актером устроила целое представление, передразнивая визит таможенников. Филипп говорил, что он в жизни не видел ничего более уморительного.

– А дворецкий, как вы говорили, в это время разносил напитки, – заметил Видаль. – Только шампанское или что-нибудь покрепче?

– Филипп упоминал только шампанское и лимонад, – подумав, ответил Гренье. – Не знаю, может быть, там было что-нибудь еще.

– Продолжайте, – попросила мадемуазель Алис. – Что было дальше?

– После представления хозяева и гости болтали и смеялись. Говорили о театральных постановках, обсуждали отсутствующих знакомых. Но вы сами понимаете: мой сын мало что слышал, так, только обрывки. Кажется, обсуждали новую пьесу, и хозяйка сказала мадемуазель Ларжильер: «Ты, конечно, будешь играть внучку». Подошло время ужина, но в каютах было душно, и пассажиры решили, что будут ужинать на палубе. К тому времени начало свежеть, и хозяйка попросила бросить якорь прямо посреди реки. Мсье Обри был против. Капитан сказал, что их будет сносить течением. Но хозяин заявил, что, раз его жена так хочет, он не собирается ей перечить и другим не советует.

– А тем временем, – сказал Видаль, – в Париже стало известно о телеграмме, посланной на Брюссельскую улицу доктору Морнану, личному врачу семьи Рейнольдс. Но даже журналисты отказывались поверить в то, что самая красивая, самая обаятельная актриса Парижа, которой прочили блестящее будущее, могла так нелепо, так трагически погибнуть. И вечерние газеты хоть и вышли с крупными заголовками на первой странице, но выражались осторожно: «По непроверенным данным, мадемуазель Лантельм стала жертвой несчастного случая». После чего новость, обросшую самыми фантастическими слухами, передали телеграфные агентства всего мира. Знаменитая актриса Лантельм утонула, купаясь в Рейне… Нет, женщина была на лодке вместе с супругом, лодка перевернулась, актриса утонула, муж едва не погиб, пытаясь ее спасти… Неправда, возражали третьи, тонула не лодка, а сама яхта… В общем, закрутилась карусель.

– Насколько мы знаем, Рейнольдс в категорической форме запретил пускать на яхту своих бывших коллег – журналистов, – взяла слово мадемуазель Алис. – Но как минимум одному из них, репортеру немецкого издания, удалось обойти запрет.

Гренье насупился.

– Это не мой сын пустил его, – проворчал хозяин кафе.

– А кто?

– Должен вам признаться, – сказал Пьер Видаль, – вы меня удивляете.

– Чем именно? – осведомилась мадемуазель Алис, доброжелательно глядя на него из-под очков.

– Я бы не смог так спокойно, и даже приветливо улыбаясь, слушать бесконечные истории о детях и внуках и о том, как они когда-то что-то не поделили, – напрямик заявил журналист. – И вообще, какая разница, где занудный старик, хозяин кафе, покупает кофе и яйца? Или вы думаете, он мог что-то от нас скрыть, а потом придет и расскажет об этом, раз уж вы так терпеливо слушали его рассказ о болячках жены?

– По-моему, Пьер, вы так ничего и не поняли, – хладнокровно ответила секретарша. – Уверяю вас, я разговорила старика вовсе не для собственного удовольствия.

– Но…