Когда Софья Михайловна пришла домой и сообщила, что нашла, наконец, комнату, на которую стоит обмениваться, Наташа первым делом спросила:

– А девочки в квартире есть?

Софья Михайловна ответила:

– Я там видела двух девочек, и как раз твоего возраста.

Настал день Наташиного рождения. Накануне с вечера Наташа ломала себе голову, что подарят ей завтра папа с мамой, и была очень разочарована, когда, проснувшись, не увидела, как обычно, никакого подарка возле своего изголовья. Что бы это значило? Родители ласково поздравили ее, а о подарке – ни звука. Но от Наташи не ускользнула лукавая улыбка, мелькнувшая на мамином липе. «Ага, значит, что-то будет», – подумала она про себя.

Перед праздничным обедом, на который пригласили Катю и Люсю, Софья Михайловна отправила девочек погулять.

– Вы пройдитесь, – сказали она им, – а потом сядьте на скамеечку на бульваре перед нашим домом. Когда обед будет готов, я позову вас с балкона.

Девочки, болтая, прошлись почти до Гавани, потом вернулись к своему дому и уселись на скамью, не спуская глаз с балкона. Но балкон был пуст.

Как-то в воскресенье, сразу после завтрака, Леонтий Федорович сказал:

– Ну, Наташка, я решил сегодня отдохнуть. Сходим в Русский музей, – давно не были.

– Ой! Папка! – обрадовалась Наташа и выскочила из-за стола. – А можно Катю и Люсю взять?

– Конечно, можно. Вы собирайтесь, а мне надо на почту сбегать. Буду ждать вас на бульваре ровно через десять минут. Засеки время.

– Папка, – сказала Наташа недовольным тоном, глядя, как отец задергивает штору и зажигает лампу над своим письменным столом, – послушай, мы же на этой квартире еще ни разу не сумерничали.

– Сумерки, очевидно, здесь отменяются, – с комическим вздохом прибавила Софья Михайловна.

Леонтий Федорович оглянулся в нерешительности.

– Леня, а может быть, и правда, нам с тобой отдохнуть сегодня? – спросила его жена.

Прошел ровно год.

Шла ночь на первое января 1942 года. Наташа вдруг проснулась сразу, как от толчка. Она открыла глаза. В комнате было совершенно темно. Слышалось ровное дыхание спящих людей. Наташа повернулась со спины на бок, протянула руку и пощупала, не раскрылся ли Тотик. Нет, ничего, укутан хорошо. Они все лежали на широкой тахте – Наташа, Тотик, Люся и Катя. Из-за раскрытой двери в соседнюю комнату доносилось тонкое, с присвистом, похрапывание Якова Ивановича, да иногда что-то бормотал во сне доктор.

Наташа порывисто села и обхватила руками коленки. Плечи и спину сразу охватило холодом. Она нащупала в темноте рядом на стуле своп фланелевый халатик, надела его, быстро сунула ноги в валенки и бесшумно подошла к столу. Прислушалась – все спят. Ощупью нашла спички и зажгла коптилочку, стараясь своим телом загородить свет от постели Софьи Михайловны. Фитилек загорелся, потрескивая, слабый свет разлился по комнате. Наташа оглянулась. Ничего, мама лежит лицом к стенке, авось не проснется. На всякий случай Наташа взяла лежавшую на столе книгу в переплете и, раскрыв, поставила ее ребром, чтобы свет не разбудил маму, если она повернется. За девочек она не боялась, – они спят очень крепко.

Однако как холодно! Вечером топили «буржуйку», но она уже успела остыть. Наташа зябко повела плечами, подошла к столу, достала из большой папки несколько исписанных листков бумаги и несколько чистых, уселась в кресло, поджав под себя ноги, и начала писать. Она спешила, но слова ложились на бумагу ровными четкими строчками. Пламя коптилки слегка колебалось от ее дыхания, глазам было больно от напряжения, рука стыла, и ее время от времени приходилось отогревать, сунув под мышку, но Наташа не отрываясь писала и писала. Часы пробили два, потом три; Наташа их не слышала, она с головой ушла в письмо.

Становилось все труднее.

Жестокие морозы сковали Ленинград. Зима выдалась снежная, но снег никто не убирал, и все выше и выше нарастали сугробы на улицах. Неподвижно стояли кое-где трамваи и троллейбусы с выбитыми стеклами, а над ними качались на ветру порванные провода… Над городом непрерывно свистели снаряды. Прохожие с усталыми, серыми лицами иногда на минуту останавливались прислушаться: где разорвется? – и шли дальше. Длинные очереди терпеливо выстраивались у булочных. В очередях разговаривали мало. Большинство людей стояло прислонившись к стене дома. Губы сжаты плотно и скорбно, а в провалившихся глазах спокойное упорство.

Катя присела на ступеньку у входа в булочную, – она очень устала. Вот еще человек десять, и она дойдет до двери. В самой булочной стоять уже легче, там теплее. Катя думала о дедушке, – последние дни она очень тревожилась за него. Дедушка иногда не приходит с завода по два – три дня, и она тогда не знает, что думать, и боится подумать о самом страшном. Вот и вчера вечером он не пришел… А она знает: враг все время бьет по его заводу.

Из-за угла набережной завернули в улицу, где сидела Катя, две девочки; они с трудом тащили длинные сани, на которых лежал плотно зашитый в белую простыню покойник.

Люся и Катя ушли за водой. Сегодня была очередь Наташи остаться с Тотиком. Она сидела рядом с ним на тахте, стараясь хоть чем-нибудь развеселить мальчика. Но Тотик лежал безучастный ко всему и то и дело задремывал. Наташа с почти физической болью в сердце рассматривала его крошечное и совсем прозрачное личико с провалившимися, переставшими быть детскими, глазами.

Тотик уже не просил все время кушать. Он точно понимал, что от него, маленького, который сам еще не может бороться, требуется одно: не мешать бороться старшим.

В прихожей раздался громкий, настойчивый звонок. Люся с Катей? Нет, они только недавно ушли. Наташа пошла отпирать.

В полумраке прихожей трудно было разглядеть лицо вошедшего, высокого, худого красноармейца. Но он входил решительно, как к себе домой, никого не спрашивая, – и Наташа невольно отступила перед ним в глубь прихожей.

Наташа, зайдя утром, с лучиной в темную прихожую, увидала на полу небольшой бумажник. Она подняла его, принесла в комнату и раскрыла. В нем оказалось несколько исписанных разными почерками бумажек и удостоверение члена отряда по бытовому обслуживанию трудящихся. В маленькой наклеенной на удостоверении фотокарточке Наташа узнала одну из девушек, приведших Люсю. Эта девушка, Нина Смолина, видимо, и обронила здесь свой бумажник.

Наташа подозвала Катю, и они стали вместе разбирать исписанные бумажки. Это были короткие письма в райком комсомола. Их было много.

«Помогите, девушки! Мы все лежим и не в силах подняться. Я и трое детей…»