Воспоминания о детстве, юности?.. Как раз у людей моего возраста и принято о них спрашивать. Подобные воспоминания поживее событий, свидетелями или участниками которых мы были в зрелые годы. Когда пройдена середина жизни, разум привыкает возвращаться к началу. Вызываемые им картинки не из тех, что могут потерять свежесть или ясность очертаний: это — нестареющие фотографии, время их делает все более четкими. Так оправдывается глубокий смысл слов одного французского писателя: «Память дальнозорка». С годами она удлиняется подобно подзорной трубе, у которой вытягивают тубус, и тогда память может различать самые далекие контуры прошлого.

Заинтересуют ли кого-нибудь такого рода воспоминания?.. Не знаю. Но, может быть, молодым читателям бостонского «Геулз кемпэньон» будет все-таки любопытно узнать, когда впервые я почувствовал в себе призвание писателя, то самое призвание, которому следую и по сей день, переступив шестидесятилетний рубеж? И вот, по просьбе директора упомянутого журнала, я вытягиваю тубус памяти, оборачиваюсь и смотрю назад.

Прежде всего: всегда ли у меня был вкус к рассказам, в которых нет преград воображению. Да, несомненно, а моя семья очень почитала изящную литературу и искусства, откуда я делаю вывод, что в моих инстинктах большую роль играет наследственность. Далее, есть еще одно обстоятельство: родился я в Нанте, там прошло мое детство. Сын наполовину парижанина и матери-бретонки, я жил посреди толкотни большого торгового города, начального и конечного пункта многочисленных дальних странствий. Я будто снова вижу эту Луару, многочисленные рукава которой соединены перевязью мостов, вижу ее забитые грузами набережные, затененные густой листвой огромных вязов; двойная колея железной дороги и трамвайные линии еще не избороздили ее. Корабли приютились у стенки в два-три ряда. Другие поднимаются вверх по реке или спускаются вниз. В то время не было пароходов; точнее — их было слишком мало, но зато каковы были парусники, парусники, ходовые достоинства которых сохранили и даже улучшили американцы в своих клиперах

[1]

и трехмачтовых шхунах! У нас тогда были только грузные парусники торгового флота. Сколько воспоминаний они у меня вызывают! В воображении я карабкался по вантам,

[2]

забирался на марсы,

[3]

цеплялся за клотики!

[4]

Как жаждал я пройтись по качающимся сходням, соединявшим эти корабли с берегом, и ступить ногой на палубу! Но, по-детски робкий, я не осмеливался на это! Да, я был робким, хотя и видел, как делается революция, рушится режим, рождается новое королевство, мне было тогда всего два года, но я слышал все-таки ружейные выстрелы на улицах города, в котором — как и в Париже — население боролось против королевских войск.

Однажды я все же рискнул и перелез через фальшборт

[5]

трехмачтового корабля, вахтенный которого нес свою службу в каком-то кабачке по соседству. И вот я на палубе… Рука моя схватила фал,

[6]

и тот заскользил в блоке!.. Сколько было радости! Люки трюмов открыты!.. Я наклонился над бездной… Стойкий запах ударил мне в голову — запах, в котором едкие испарения гудрона смешались с ароматами специй!.. Я выпрямился и пошел на полуют,

Море!.. Конечно, ни мой брат, ставший через несколько лет моряком, ни я еще не знали его! Летом вся наша семья переселялась в деревню, расположенную недалеко от берегов Луары, в окружении виноградников, лугов и болот. Владельцем дома был мой старый дядя, бывший судовладелец.