Происхождению китайцев посвящено множество исследований, однако проблема до сих пор остается нерешенной. Мы не знаем, кто были их предки, откуда они пришли; сами китайцы полагают, что с запада. В известных нам источниках они показаны как воинственный народ, непрестанно борющийся с соседями за территорию, ставшую родиной для их потомков.

Не рассматривая теории, по которой китайцы являются автохтонным народом в Восточной Азии

[1]

, и соответственно их цивилизацию как исконную культуру местного региона, остановимся на миграционной гипотезе.

Исследования современных синологов указывают на два района, откуда могли прийти китайцы: Восточный Туркестан (точнее, долина Тарим) или горы Куньлунь (на этот регион указывают чаще).

Другая теория основывается на более или менее длительном проживании китайцев в самом отдаленном поселении, находящемся на территории Китая на пути из Аккадии. Эта гипотеза соответствует недавно полученным сведениям о том, что хотанская цивилизация пришла из Пенджаба в III веке до н. э.

Некоторые исследователи оспоривают аккадское происхождение на том основании, что первых китайских правителей отождествили с вавилонскими правителями, а китайских по-бзингов (кантонских бак-зингов) с бак-сингами, или племенами баков, но гипотеза вовсе не исключает и их аккадского происхождения.

Намеченный нами последний маршрут вызывает целый ряд возражений; скорее всего, связанная с ним гипотеза появилась ради того, чтобы представить дополнительные доводы для подкрепления теории, что китайцы пришли с Индокитайского полуострова.

Гипотеза основывается на том, что среди древних китайских идеограмм есть изображения тропических животных и растений, а также на том, что наиболее архаические языковые формы обнаружены на юге, что и китайская, и индокитайская группы языков являются тональными.

Однако эти и подобные факты опровергаются предположением, что китайцы прибывали с севера или северо-запада постепенно, группа за группой, а те, кто приходил позже, оттесняли ранее прибывших к югу, так что самые древние и однородные племена китайцев обнаружились именно в указанных нами местах.

Тогда получается, что тональные языки Индокитайского полуострова должны рассматриваться как языки первых миграционных групп. Что же касается идеограмм, то в них чаще встречаются животные и растения умеренной, а не тропической зоны.

Но даже если бы удалось доказать, что именно эти животные и растения сегодня встречаются в основном в тропиках, это утверждение не может служить доказательством того, что китайцы пришли из тропиков, – ведь когда-то климат Северного Китая был намного мягче, чем теперь, и такие животные, как тигры и слоны, обитали в густых джунглях; позже они действительно стали встречаться только в южных широтах.

Теория южного происхождения китайцев, о которой мы будем говорить ниже, предполагает постепенное распространение китайских племен из южных или центральных районов на север, но не приходится сомневаться в том, что одновременно происходило движение и в обратном направлении.

Данные лингвистических исследований показывают, что в районах современных провинций Западная Ганьсу и Сычуань проживали люди, которые были этническими китайцами. Со временем они продвинулись на территорию современного Тибета и сейчас известны как тибетцы.

На территории современной провинции Юньнань проживали представители народности шань, или лао (современные лаосцы); под угрозой вторжения монголов им пришлось переселиться на полуостров, расположенный на юге, и стать сиамцами. В Индокитае, не вступая в родственные связи с китайцами, проживали вьетнамцы, кхмеры, моны, кхази, колорены (часть их рассеялась по горам Центральной Индии) и другие племена, в доисторические времена населявшие Южный Китай. По мере продвижения к югу китайцы вытеснялись и шли в обратном направлении.

Таким образом, представляется маловероятным, что китайцы могли прийти из Восточного Туркестана на берега Желтой реки, где обнаружены первые следы их поселений. Это территория, где сходятся провинции Шаньси, Шэньси и Хэнань.

Тогда, то есть примерно в 2500-х или в 3000 годах до н. э., прибывавшие племена отличались относительно более развитой культурой. Расположенные к востоку и западу от указанной территории земли были заселены местными племенами, с которыми китайцы вели непрерывные войны, как, впрочем, и с опасными животными, с густыми зарослями. Но китайцы все же смешивались с местным населением путем межэтнических браков и постепенно начинали устраивать постоянные поселения – очаги нарождающейся цивилизации.

В китайской мифологии эти места считались обителью богов – родоначальников китайской нации. Следует заметить, что они вовсе не совпадают с реальным хребтом Куньлунь – грядой гор, отделяющих Тибет от китайского Туркестана, равно как с Гиндукушем. Сказанное давало основание соотнести горы Куньлунь с Вавилоном. Эта неопределенность стала поводом для обьединения центральноазиатской и восточноазиатской теорий происхождения китайцев.

В одном из мифов рассказывается, что в горах Куньлунь обитал бог Нюй-ва (Нюй-гуа) – предположительно один из создателей людей, по другому мифу – и сами первопредки людей – Нюй и Куа. На первый взгляд данная точка зрения кажется весьма обнадеживающей. Однако на самом деле эта легенда имеет даосское происхождение.

Достигающая высоты 4800 метров гора Куньлунь является центром мира. На ней находится источник бессмертия, и здесь берут начало четыре главных мировых реки. Этот сюжет представлен не только в китайской, но и в индуистской, а также и в шумерской мифологиях, поэтому сведения не представляются нам особо ценными.

К сожалению, потребуется слишком много времени, чтобы подробно обсудить такие интересные проблемы, как происхождение китайцев и возникновение их цивилизации, или сходство Китая и Западной Азии в довавилонские времена и другие вопросы, но мы вынуждены ограничиться самыми общими рассуждениями.

В основе мифотворчества лежит попытка познать и по мере возможности объяснить происхождение, устройство и жизнь обитателей потустороннего мира. Отметим, что «потусторонний» не обязательно обозначает нечто отдаленное или даже невидимое, хотя по традиции пользуются именно этими понятиями.

Для того чтобы составить полное представление о жизни воображаемой, необходимо описать жизнь реальную, ибо у всех народов потусторонний мир является отражением мира реального. Именно поэтому мы начали с краткого описания жизни и культуры китайцев в монархическую эпоху. Заметим, что в некоторых странах бытует множество мифов, а в других их гораздо меньше. Почему это происходит? Почему одни народы рассказывают множество удивительных историй о своих богах, а другие практически не упоминают о них, хотя и есть что порассказать?

Вспомним, например, великие мифы Греции и Скандинавии. Такого количества историй не найдем у других народов. Это можно объяснить различиями в складе ума, психологии людей и в большой степени в их воображении. На низших стадиях развития человека воображение у него бедное, на высших ступенях, напротив, фантазия становится богатой.

Китайцы отнюдь не лишены воображения, однако их мифология так и не вошла в историю мировой культуры. Кроме того, нация развивалась изолированно, контакты с другими народами, которые вызвали бы активность в этом направлении, установились достаточно поздно. Вдобавок и традиционная система обучения предусматривала простое повторение старого, а не развитие знаний с целью получения новых. Сделанные китайцами изобретения за четыре тысячи лет могут быть перечислены с помощью пальцев одной руки.

К тому же конфуцианство порицало интерес к сверхъестественному.

Почти наверняка можно утверждать, что старания Конфуция привели к появлению развитой мифологии. Аналогичный эффект произвели и проповеди Вэнь Вана, мифического основателя династии Чжоу (1121– 255 гг. до н. э.), против пьянства (еще до того, как стал известен чай, который помог превратить китайцев в непьющую нацию).

Конечно, были и другие причины, в частности поиск нравственной опоры. Известно, что периоды великих политических потрясений, когда человек начинал отстаивать свои права, сбрасывая оковы, приводили к небывалому взлету культуры. Вероятно, следует принимать во внимание и склонность людей рассказывать истории, а также необузданную силу веры, которая разрушает все каноны. Отчасти это состояние можно сравнить с чувством, которое побуждает человека к совершению великих преступлений. Он хочет оставить свой след, даже будучи уверенным, что за это его постигнет смерть от руки палача.

Добавим, что имперское сознание требовало создания единого государственного культа, понятного широким массам и принятого ими. Основой этого культа стал буддизм, который проповедовал духовное совершенствование и стоическое отношение к земным тяготам. С одной стороны, буддисты учили человека, как избегать дурного и шаг за шагом следовать по пути добра, а с другой – прививали слепую любовь к императору, как носителю высшего начала. Буддийское учение отличалось конкретностью, а предписания – простотой и действенностью, которой не хватало конфуцианству. Вместе с тем буддизм способствовал развитию воображения и формировал любовь народа к чудесам. Особенно ярко это проявилось в V и VI веках н. э., когда буддизм и даосизм, объединившись, способствовали ослаблению влияния «классического конфуцианства».

Лаконичность и точность описаний китайских историков общеизвестны. Следует добавить только, что понятие, используемое для обозначения истории,

shib,

в переводе означает «беспристрастность» или «объективный анализ».

Полагают, что большое количество мифов уводит от реальности. Конечно, применительно к историческим хроникам трудно говорить об абсолютной точности, но стремление к правдивому воспроизведению фактов и событий неоспоримо. Иногда оно приводило к гибели историков, отказывавшихся включить в хронику ложные сведения по повелению императора (это произошло с историографами династии Ци в 547 году до н. э.). Это свидетельствует о том, что китайские историки четко осознавали важность своей миссии и ответственность перед потомками.

Выше говорилось о том, что еще одной причиной замедления интеллектуального прогресса мог стать рост численности и населения в условиях многовековой изоляции от мировой цивилизации. В условиях гетерогенной нации приходилось рассчитывать только на свои силы и генофонд.

«Как железо затачивает железо, так и ум человека оттачивает общество», – говорится в пословице. Сосредоточившись на своей внутренней жизни, китайцы выработали безразличное или снисходительное отношение к внешним воздействиям, выше всего ценя внутренний порядок, спокойствие и стабильность, подсознательно сопротивляясь крутым переменам. Данная особенность общественного и государственного устройства, отмеченная большинством ученых, не имеет ничего общего со стагнацией.