— Там! — говорю я.

[1]

Только что мы катались на волнах, я и Карло. Серфинг, как двадцать лет назад. Доски мы одолжили у двух пацанов и тотчас ринулись в высокие, широкие волны — абсолютно нетипичное явление для Тирренского моря, воды которого омывали всю нашу жизнь. Бесстрашный, агрессивный и какой-то старомодный Карло, в татуировках, с развевающимися на ветру волосами и сверкающей на солнце серьгой, свистит и улюлюкает, а я катаюсь прилежно, стильно: держу марку и прекрасно вписываюсь в окружающую обстановку, как всегда. Он разнуздан, я сдержан — но это не мы, это наши эпохи скользят под солнцем на досках и ведут дуэль, как в добрые старые времена нашей юности, когда во время ссор — бунт против государственных устоев — мы запускали друг в друга стулья. Это вам не шуточки. Я бы не сказал, что наше катание захватывающее зрелище: уже и то хорошо, что мы смогли удержаться на досках и не упали в море. Скорее всего, мы показываем, что тоже когда-то были молодыми и какое-то время верили, что некие силы на самом деле могут одержать верх. В то время мы научились делать много такого, что в дальнейшем оказалось абсолютно бесполезным, исполнять лас-конгас

[2]

, вертеть между пальцами монету, как Дэвид Хеммингс в «

Blow-up

»

[3]

, замедлять биение сердца, симулируя приступ брадикардии, чтобы оказаться не годным к военной службе, танцевать ска, скручивать одной рукой папироски с травкой, стрелять из лука, погружаться в трансцендентальную медитацию, заниматься виндсерфингом. Тем двум пацанам этого не понять. Лара и Клаудия ушли домой, Нина-2004 сегодня рано утром уехала (каждый год Карло меняет девушку, и поэтому мы, я и Лара, решили различать их по годам), никто не смотрел, как мы катаемся. Все осталось между нами. Это одна из тех забав, что приобретает смысл, если с тобой рядом твой брат, потому что он становится единственным свидетелем твоей неприкосновенности, которую в один прекрасный день никто другой не желает за тобой признавать.

— Там! — вдруг вырвалось у меня.

Мокрые, одуревшие от усталости, мы растянулись прямо на песке обсохнуть на солнышке. Ветер обдувает нас. Мы лежим расслабленно, с закрытыми глазами, молчим. Вдруг у меня возникает ощущение, что мы тут лежим, а где-то поблизости происходит что-то непонятное, тревожное. Я сажусь, за мной следом приподнимается Карло.

Владелец «СЗ» еще не объявился. Странно. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как его машина стоит тут буквально раскуроченная, а он до сих пор еще ничего не знает. Сегодня утром, когда Клаудия пошла в свой класс, я заметил, что дождь намочил и превратил в кашу мою визитную карточку с номером телефона, тогда, чтобы снова так не получилось, я засунул другую визитку в целлофановый пакетик, оставшийся у Клаудии от карточки «Magic», и положил ее на новое место: уже не на лобовое, а на заднее стекло, так что, если паче чаяния, она упадет или что-нибудь с ней случится, я сразу это замечу. На визитке я приписал номер моего мобильного, и даже — нужно признать, что это уж абсолютно бесполезно — «Мне очень жаль». Дело в том, что машина порядком помята: у нее разбиты фары, а брызговик вдавлен в колесо, по-моему, без техпомощи тут не обойтись, ведь она теперь не сможет сдвинуться с места. Сегодня утром, увидев ее, я с ужасом представил, что случится с владельцем, когда он придет за ней, может быть, он будет очень спешить: весь день у него забит до предела и расписан по часам, и этот автомобиль для него — единственное средство передвижения, чтобы все успеть сделать, так что получить скромный номер телефона на визитке — негусто, как мне показалось в качестве утешения, по сравнению с катастрофой, которая предстанет перед его глазами. Когда я закреплял дворником на заднем стекле новую визитку, только тогда я понял, насколько по-дурацки звучит это мое «Мне очень жаль»; но если тот тип придет за машиной в учебное время, я буду здесь и смогу лично перед ним извиняться сколько моей душеньке угодно. Но он еще не приходил, и мне никак неймется, почему он до сих пор не дал о себе знать. Болен, что ли? Каким таким важным делом он может быть занят, что до сих пор не знает, что его машина разбита? Я уже не говорю о…

— Пьетро.

— О-о-о!

Енох. Он подошел ко мне сзади потихоньку, бесшумным шагом, как краснокожий, и я даже вздрогнул от неожиданности.