Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга

Веста Арина

Как ничем не примечательный колхидец стал брендом великой страны? Мы восхищаемся Мессингом, человеком с паранормальными возможностями, но самый великий гипнотизер России – Сталин. Именно он подтягивал людские ресурсы для решения государственных задач. В ссылке он овладел наукой древнего волхования, наукой управлять с помощью слова, мысли, вибрации…

Таких людей называют тайными владыками и провидцами. Им ведомы древний язык волхвов и знаки грядущего, известные лишь посвященным. С властью в голосе, с повелением во взгляде, они приходят, чтобы изменить этот мир. Старец Фёдор Кузьмич, Григорий Распутин, Иосиф Сталин, Вольф Мессинг и загадочный Уральский Спас – все они владели амальгамой власти: секретом волшебного сплава из природной силы, стальной воли и глубокого знания.

Книга первая

Фактор чуда

Пролог

30 августа, 1948 год.

Секретный полигон «Б» под Владимиром

Его считали колдуном, чтецом мыслей, жестоким и вероломным правителем, меченным дьявольской метой, и ужас, который он внушал людям с нечистой совестью, казался частью его существа, темным облаком, скрывавшим его истинное лицо. В его словах и в его молчании искали скрытый смысл, и непременно угрожающий. Его улыбка леденила сердца, а морщины вокруг глаз напоминали прищур стрелка.

Непроглядный покров окутывал начало его пути; истинная дата его рождения не оглашалась, а официальная была назначена им самим по забытому канону древних мистерий.

Ворга мертвых

Конец августа 1908 года,

фактория Ванавара на Подкаменной Тунгуске

Горбоносый олень вспомнил старую кочевую тропу и побрел в сторону сожженного плоскогорья. В угрюмой тишине позванивали костяные бусы и сушеные копытца, привязанные к уздечке.

За оленем, держась за повод, шел человек. Он был уже старик, со сморщенным, как печеное яблоко, лицом и костлявыми, бурыми от старости ладонями, но и в поречье Катанги, и в соседних улусах не было аяна сильнее, чем он. Он один понял знак Агду и увел своих людей со старой Оленьей тропы за перевалы Чулым и Ядуликам.

Без оленя нет шамана

, и даже прозвище у него было подходящее: Илимпо – Оленьи Ноги.

Звездная мельница

Москва, наши дни

Эх, московские переулочки, кривые да горбатые, подмигивающие из подворотен голодными зелеными огоньками… Безобидные на первый взгляд, вы похожи на ловчие лабиринты и капканы, где тихо дремлет пойманное за лапу время. Эти настороженные западни отличаются звонкой тишиной и подозрительным безлюдьем посреди бурной кипящей столицы. Здесь все еще веет булгаковской чертовщинкой и коренные жители боятся солнечного света, не пользуются вожделенной московской пропиской, еще более причудливы их гости, изредка мелькающие на Сивцевом Вражке или в Газетном переулке, вроде этого «лешачка» в лохматой шапке и туго подпоясанном ватнике.

Росточком мужичонка не вышел, со стороны так и вовсе щепка сухая – и в чем душа уцепилась? А бородища – как у великана: пышная и блестящая, с упругими медными колечками.

Всего полчаса назад он внезапно и беззаконно вынырнул из-под асфальта, как крепкий лесной боровичок, там, где даже поганке быть не положено, и сразу открыл возле антикварной лавки бойкую торговлю картинами.

Божий пес

Поздняя осень 1916 года,

Петроград

Часы на Петропавловской твердыне величаво и плавно пропели «Коль славен…», и двенадцатый полуночный удар рассыпался в морозной мгле валдайскими колокольцами. Фонари на Невском зашипели и погасли: военная экономия утвердила свои порядки. По широкому плацу Дворцовой раз и другой прошли караулы. Проскрипели поздние сани, и городовые, смахнув иней с мерлушковых воротников, оправились в круглосуточные заведения пропустить по стопочке сугревного, и только бессонный ангел на гранитном столпе одиноко вздымал свои золотые крылья в звездный зенит.

В зыбком лунном свете из-под арки Аничкова моста вынырнула легкая прозрачная тень, сродни бестелесным обитателям зыбких невских кладбищ. Ноги, обутые в заячьи

коты

, ступали легко, с носочка, и почти не оставляли следов на свежевыпавшей снежной парче. В правой руке полуночный странник держал батожок с резным верхом и при ходьбе словно щупал землю, прежде чем ступить, – давняя привычка ходока по топям и болотам. Он уверенно прошагал Литейный и повернул на Гороховую.

Босый волк

В самой природе фейерверка уже таится предвестие гибели, и чем выше взлетают неверные светочи, чем ярче сияют, тем быстрее прогорают и меркнут, не успевая озарить даже собственную гибель.

В его молодой жизни это случилось впервые: о том, что его номер с хищниками исключен из новой программы, Аким Воронов узнал случайно. Какой-то авторитет в приемной комиссии заявил, что его волки мелковаты, а медведь-пенсионер годится разве что для тапочно-бандажных гастролей. Поговаривали, что белая рубаха с алыми славянскими вышивками смотрится чересчур вызывающе, а резные деревянные идолы вообще попахивают экстремизмом. Второе отделение будет «вытягивать» дрессировщик Ингибаров, вернувшийся из заграничного турне, а ему, Воронову, придется не просто сократить группу, а фактически уничтожить работу нескольких лет.

Конечно, можно уехать в провинцию и начать с нуля: зимой – крутить «утренники» в младших классах, садах и детских домах, а летом – глотать пыль в шапито. Но региональные и передвижные цирки закрываются один за другим, животные голодают, а ветеранов арены на заслуженном отдыхе списывают и усыпляют: нечем кормить молодых и работающих зверей. Ингибарову проще: за его спиной по-прежнему маячат большие деньги и родственные связи с влиятельной национальной диаспорой, по слухам владеющей третью московских капиталов, – а за плечом Акима – только его несомненный талант и дедовская наука.

Он был потомственным медвежьим вожаком, а тому, кто познал душу зверя, нет тайн и в человечьем сердце. Это внутреннее знание о звериной душе, о волчьем и медвежьем рае и о Богах – покровителях своего ремесла досталось ему от предков. Далекий пращур Акима, Аника Ворон, был сыт медвежьей пляской: водил медведя по ярмаркам, играл на сопели, и та скоморошья жалейка все еще рассыпалась жемчужной зернью в снах Акима.

Звери учили его бесконечной мудрости и терпению – и внезапному бешеному бунту, и он мечтал жить вот так же вольно и дико, слушая только голос своей крови и неумолчный набат сердца, но в мире бумажных законов, писанных кривдой, он был вынужден отступить и загнать свой гнев в клетку из ребер на самое дно алой пещеры и замкнуть его на тридевять замков. Но не таковы Вороновы, чтобы сдаться без боя…

Книга вторая

Орден Девы

Тайна крови

Номер «На капище» вернулся в программу и, по всеобщему мнению, стал еще более увлекательным и магическим. Молодой дрессировщик, казалось, испытывал наслаждение от риска, он играл самоуверенно и дерзко, словно бросал вызов всем представлениям о дрессировке. Российские антрепренеры наперебой приглашали Воронова в турне по «золотому» цирковому кольцу. Концерн «Цирки мира» предложил Воронову программу гастролей, и он дал согласие на участие в пасхальной ярмарке циркачей в Антверпене. После этой престижной Недели цирка ему будут открыты лучшие арены мира. Аттракцион Ингибарова еще не сняли с программы, вроде как Илга пробовала удержаться на арене; по всеобщему мнению, эта «пришлая», «не цирковая» была обречена.

Никто не знал, что против Ингибаровой играла не только ее неопытность, но и старая дедовская тетрадь в порыжелом сафьяновом переплете.

Каждый вечер, заперев дверь гримерки, Воронов осторожно раскрывал ветхие страницы и искал ответы на самые жгучие вопросы прошедшего дня. Удивительное дело: каждый вечер текст неуловимо менялся, он был живой, как голос деда, и теплый, как его ладонь, когда он сажал его, трехлетнего карапуза, на спину циркового медведя Гриши и учил не бояться звериной рыси и медвежьей пасти, свободной от ременного намордника.

Царство Божие внутри нас, и звери бессловесные не лишены его. Видит зверь всякую темноту в человеке и слышит всякую ложь в его голосе… Паче зла, добром зверя побеждай и кобь сию твори ежечасно… Царским хлебом причащай свое стадо, делись словом и разумом…

Чтобы больше узнать о тайной науке, Аким обыскал Интернет, обшарил открытые фонды Ленинки и вскоре убедился, что прикоснулся к абсолютной магии. Однако все подступы к этому знанию были надежно сокрыты или перепутаны. В словарях напротив слова

«кобь»

стояло: «Звание, занятие, промысел.

Кобник

– гадатель, знахарь». Такие надежные ученые умы, как Владимир Даль и Андрей Фамицын, прочно связывали понятие коби с гаданием по полету птиц. Однако кобь как понятие оказалось шире любых представлений о гадании. «

Зрячий посох

Простившись со свадьбой, Северьян наскоро оделся, выволок из сарая легкую расшиву и вывел из стойла Орешка – конька редкой игреневой масти, темно-бурого, в нарядных белых яблоках по всему крупу. Снял с гвоздя именной хомут, все еще украшенный бумажными розами и лентами, и конек сам попятился в оглобли. Северьяну осталось только дугу в гужи заложить. В люльке горой лежали рысьи и медвежьи шкуры, он еще набросил с верхом, сел на облучок и, цокнув коньку, все еще обряженному свадебными лентами, погнал в таежную глухомань.

Едва приметная строчка летней дороги вилась среди серых, подернутых снегом скал. Седые останцы, словно каменные старцы, стояли вдоль реки, свесив седые мшистые бороды и опершись на посохи, как будто ждали, что будет делать бедняк человек, соринка малая, ветром носимая между их гранитными вечными ликами. Там, где берег был пониже, свернул Северьян на речную косу и помчал по крепкому льду.

Подковы игреневого выбивали острые ледяные стрелы, и стоном стонали речные глубины, промерзшие до звонкой пустоты, до самого дна.

– Э-э-э… – протяжно дохнуло за спиной Северьяна, и громко захрустели промерзшие шкуры.

Оглянулся старатель и едва с облучка не свалился: из-под мохнатой шкуры осовело моргала незнакомая личность. Рыжеватые волосы всклокочены, черная борода на сторону свалялась, а лицо точно куры цапками выбродили, как есть анчутка беспятый или святочный черт-шуликан!

Амальгама власти

Утро развивалось по обычному сценарию, разве что резкий звонок телефона подбросил Барнаулова с постели раньше обычного. На часах было около девяти утра.

– Ты в цирке был? – спросил Авенир без приветствия.

– Был вчера… Мне там чуть голову не отрезали.

– Вот именно, что отрезали, только не тебе, а Померанцеву.

– Директору, что ли?

Перековка

Мир вокруг нас состоит из истинно необходимых, хотя и несхожих между собой вещей, таких как шелест воды, пляска огня и запах теплого хлеба. В дождь человеку нужна крыша над головой, ночью – удобное лежбище. Если есть они – есть жизнь, есть надежда, а вдали от городской сутолоки охапка дров и закопченный котелок уже богатство.

Аким загнал машину во двор, за покосившийся дощатый забор, и перенес девушку в избу. Закусив губы, она сдерживала стон, и Аким молчаливо одобрил ее неженское терпение. Он уложил ее на широкую низкую лежанку, накрыл лоскутным одеялом и занялся обиходом: поставил на печь чайник и ведро с водой, распустил на бинты свою белую льняную рубашку и собрал все необходимое для перевязки.

Беленая «голландка», с наивными, нарисованными от руки цветочками, пожирала дрова с радостным хрустом, и в печной трубе по-волчьи завывала тяга. Вскоре избушка задышала сухим надежным теплом, и ожил запах насиженного гнезда и деревенского уюта. Аким открыл дверцу топки, чтобы было светлее, исподволь наблюдая за своим недавним врагом. Девушка по-прежнему не открывала глаз. На восковых щеках плясали тени от ресниц, и губы воспаленно блестели. Он поправил ее разметавшиеся волосы, отер пот с бледного лба и попробовал снять с нее мокрую от пота куртку, но она из последних сил сжала замочек молнии.

– Элан, – позвал Аким. – Доверься мне, я знаю, как тебе помочь! Боги дают душу и дают долю, я испрошу у Богов новой доли для тебя.

Девушка затихла. Он осторожно снял с нее мокрую от пота одежду и повесил ближе к печке. Осмотр раненого колена обнадежил Акима: пуля прошла навылет, не задев кости. Он промыл рану водкой из дружинных запасов и туго перемотал льняными полосами, хорошенько укрыл Элан и сел у открытой дверцы печи, протянув руки к огню.

Царское слово

Уральские горы и Енисейский кряж – каменные пояса-крепи на теле земном, два обруча золотого сибирского котла, где кипит земная мощь, копятся руды, зреют жар-камни и во чреве вечной мерзлоты нарождаются золотые росы. Там, от кипящих магм до ледяного космоса, простерта мировая Ось, и держат ее русы-остяки, люди Оси. Есть у них своя станица за Енисейским кряжем. Сибирские староверы называют ее на тунгусский лад – Солнцевым селением, потому что все, что там происходит, лучами расходится по лику земному.

День за днем томился старец Григорий в напрасных тревогах, заранее страшась и торопя встречу с Камой. Осторожно выспрашивал о ней приказчика, который каждый день поутру ставил самовар.

– Можно ли видеть Хозяйку? – спрашивал Распутин.

– Нельзя, брат, живи, отдыхай… – со вздохом отвечал приказчик.

– Меня в Питере цари дожидают, князья в очереди стоят, у подъезда просители день и ночь стерегут, так что же понапрасну время терять? – наступал Григорий.