Калева Пилля разбудил рев реактивного самолета. Пронзительно воющий, пульсирующий раскат усиливался, достиг предела и сразу стал опадать. И вот остался лишь слабый, затухающий вздох. Светящиеся стрелки ручных часов показывали только половину второго. Спросонок Калев даже не поверил, поднес часы к уху, прислушался — нет, идут. Тик-так, тик-так — вгрызались они мышиными зубками в жизнь Калева. Вгрызались весьма деловито, без тени сомнения.

Было душно. Калев встал открыть окно. Рама заскрипела и поддалась с трудом. Видимо, окно открывали редко, оно и понятно: день напролет здесь, под окнами гостиницы, катил окутанный бензинным чадом поток машин, к тому же неподалеку раскинулся вокзал — из депо то и дело доносился скрежет металла.

Полвторого. Дома в такое время его не потревожил бы ни один самолет. Калев лег грудью на подоконник.

Бабье лето. Безветренная городская ночь. Лампы у вокзала разливали мертвенный «дневной» свет. В груди от него занималось чувство одиночества.

Из вокзального ресторана выпроваживали последних посетителей. Взвизгнула какая-то женщина, визг разнесся в ночи необычно далеко.