Ежедневно, кроме воскресений и всего месяца августа, в восемь часов утра черный лимузин с шофером в темно-синей форме отъезжает от виллы «Беллосгуардо», что неподалеку от Портовенере, и направляется в город Специя.

От уютной виллы до города, центра провинции Специя, не будет и десяти километров, но мощный автомобиль целых четверть часа, горделиво покачиваясь, преодолевает этот недолгий путь с прекрасными видами на море.

Летом глубинные течения и лёгкий утренний бриз в еще не рассеявшемся тумане раскрашивают курчавые загривки волн, и они переливаются всевозможными цветами. От индиго до густого кобальта и, наконец, до томной голубизны; а главный прокурор республики в городе Специя, доктор) Франческо Паоло Де Витис — человек столь утонченный и неравнодушный к прекрасному, что, хоть и ездит по этой дороге годами, лениво поглядывая на повороты и изгибы, каждое утро неизменно впадает в восторг.

Однако он убежден, что проявление излишних эмоций едва ли совместимо с его высокими полномочиями, и поэтому старается уделять всем этим красотам не больше внимания, чем роскошному ковру от порога до порога.

Он то и дело просит шофера сбавить скорость:

Специя помнит трех генералов. Первым был генерал от артиллерии — Бонапарт, он предрек ей большое будущее. Другой, генерал инженерных войск, некий Кьодо, отстроил ее, несмотря на упорное сопротивление адмиралов Сардинского королевства, которые собирались построить военную судоверфь в Генуе. И наконец, Ламормора, генерал берсальеров,

[1]

поддержавший предприимчивого Кьодо и сумевший одолеть бюрократов Савойского герцогства.

Из тихого рыбацкого поселка Специя превратилась в крупный средиземноморский порт, и сделано это было военными, не имевшими ни малейшего отношения к морю.

Сейчас возведенные сооружения оценивают в несколько миллиардов, а Кьодо — случалось такое в старину — умер в нищете, и вдове его вместо пенсии предложили взять в аренду табачную лавку в Турине.

Вокруг верфи развернулось бурное строительство, прокладывались улицы, высаживались пальмы и платаны, и местное население быстро выросло с семи тысяч до семидесяти. Затем оно перевалило за сто тысяч, люди съезжались со всей Италии: из Тосканы, Эмилии-Романьи, Сардинии, Неаполя, Сицилии, — так что от смешения множества диалектов возник настоящий Вавилон на непрочной основе тосканско-эмилианского говора, подвергшегося неизвестно почему сильному испанскому влиянию: вместо «много» здесь говорят «мучо», друга называют «амиго», а работу не иначе как «травахо».

Город рос, и росли огромные рабочие кварталы в северном районе, один за другим возникали совершенно одинаковые, словно отлитые в одной форме дома с огромными дворами и общими чанами для стирки. Сбитые с толку однообразием местные почтальоны часто путали адреса, так что жители были в курсе чужих дел, а город с самого рождения был предрасположен к сплетням, наветам и суесловию.

Богатая инкрустация, гнутые ножки, затейливые ручки — все это делает мебель работы Андре-Шарля Буля величавой и внушительной, достойной блистательного двора Короля-Солнца,

Андре-Шарль — родоначальник многочисленного рода мебельщиков, работавших главным образом по заказам королей Франции в ХVII и XVIII веках. Именно он изобрел изысканную технику инкрустации, которая заключается в том, что на предварительно обработанных пластинах черного дерева выкладывают сложные узоры из бронзы, серебра, цветных камней, а порою даже из слоновой кости, черепахового панциря и перламутра. Благородные материалы позволяли добиться совершенства, немыслимого при обычной технике.

Лишь очень немногие вещи можно с уверенностью считать творениями самого Андре-Шарля; и не только потому, что он не ставил личного клейма, а главным образом из-за того, что после него в его стиле «буль» работали другие французские мастера.

К числу вещей, создателем которых бесспорно был сам Андре-Шарль, вместе с двумя комодами в версальском дворце Трианон и парными буфетами, которые Людовик XIV в 1700 году подарил герцогу Анжуйскому, эксперты относят и массивное бюро с витыми колонками — собственность Франческо Паоло Де Витиса.

Эта вещь находится на его вилле в Портовенере. Она примечательна не только своей редкостью, но и оригинальным устройством створок и ящичков, спрятанных за средними дверцами. Но в отсутствие хозяина дверцы всегда закрыты: прокурор позволяет им распахивать свои пленительные объятия лишь для себя одного. Придя домой, сняв строгий костюм, надев просторный халат и удобные лайковые домашние туфли, он торопится заглянуть в таинственное лоно «буля» с помощью крохотного ключика, который ревниво хранит в жилетном кармане. Вот он переоделся, повернул в замке ключик, и за распахнутыми дверцами бюро открылись другие, внутренние дверцы; а сам он уселся за стол и весь ушел в созерцание несравненной художественной композиции. Перед ним распахнулись двери Рая.

Лигурия — область обособленная, горы, укрывающие от холодных северных ветров, и постоянно дующий бриз делают ее климат удивительно мягким. Благодаря столь редким климатическим условиям, растительность здесь покрывает даже те места, которые в других широтах оставались бы бесплодными. Неудивительно, что многие желают посетить эти края даже зимой. А о лете и говорить нечего.

Однако о супругах Конти, летящих на полной скорости по изгибам примореного шоссе навстречу дивному краю, нельзя сказать, что они отправляются на отдых; во всяком случае, глава семьи сильно в этом сомневается.

Франко Конти, с необычайной поспешностью переведенный из Рима в прокуратуру одного из городов Лигурии, еще не понял причины своего внезапного перемещения. У чиновников министерства юстиции, во всяком случае, у немолодых, есть негласное правило: во всем находить приятную сторону. Но его новая должность не обещает ни радостей, ни развлечений. После двадцати лет прозябания в министерстве стать заместителем Де Витиса, старого товарища по факультету, — такую пилюлю проглотить непросто.

Он и Де Витис вместе поднимались по ступенькам служебной лестницы, но, когда дошло до высоких постов, доктору Конти, ставшему вечным заместителем, припомнили его демократические симпатии и позицию, занятую им в конфликтах с профсоюзами. Его заподозрили в либерализме — вот почему он все время пребывал на второстепенных должностях. А Де Витис, ревностный хранитель существующего порядка, круто взмыл вверх.

Нет, здесь Конти не светит ни приятная жизнь, ни интересная работа. Де Витис как никто умеет все забрать в свои руки, при нем вряд ли будет случай отличиться и получить давно положенное продвижение по службе. Однако в министерстве не было возможности нарушить установленный порядок, даже если обратиться в Высший юридический совет.

Словно едва научившийся читать маленький мальчик, Де Витис, еле осилив фразу, не без труда принимается за следующую. Мысли его витают далеко. Кто будут его жильцы? С какими привычками ворвутся они в его тихую жизнь, скрытую от чужих глаз? После долгого путешествия оба устали, особенно она, ей захочется отдохнуть, принять ванну; и при мысли, что вскоре можно будет наблюдать за каждым ее движением, за тем, как она расстегивает и развязывает все, что на ней, воображение слуги закона делает такие прыжки, что у него каждый раз перехватывает дыхание.

Дома, в кресле, приготовив все для наблюдения, он преображается, но тело его по-прежнему незримо облекает тога. Пропасти, которые сейчас разверзнутся перед ним, лишь подчеркивают, с одной стороны, его могущество, а с другой — самые чудовищные, но как бы заключенные в пробирки грехи. Из этих пробирок, клокоча, выплескивается его жизнь.

Но где же его добыча, почему она так запаздывает? Правда, путь сюда неблизкий, но уже пора, они вот-вот явятся, и, хотя Де Витис еще сжимает перо, сидя над обоснованием сурового приговора, писать он уже не в состоянии. Он уставился на стальное перо, и под его неподвижным взглядом заостренный кончик вдруг раздвигается, превращаясь в дразнящее, опережающее реальность видение.

И вот наконец, доведенный чуть ли не до судорог, он слышит, как во двор флигеля въезжает машина и разворачивается, чтобы остановиться на неширокой аллейке. Это они, больше некому, ликует возбужденный прокурор, и, слыша скрип гравия под колесами и рокот мотора, дотянувшего машину до самых дверей, он бросает перо, отрывается от стопки бумаг и приникает к отверстию на задней стенке распахнутого бюро.

Двери машины открылись, потом захлопнулись, но голосов пока не слышно. Хотя о чем им разговаривать? Будучи людьми сдержанными, они, конечно же, решили отложить обмен впечатлениями на потом. А вот и ключ, он осторожно проникает в скважину, поворачивается в замке. В тиши дома замок щелкает один, другой, третий раз, сладкой музыкой отдаваясь в ушах Де Витиса, чье сердце бьется неистово, как у юноши, впервые познавшего любовь.