Фрейя рывком перенесла свой чемодан на тротуар, подальше от надвигающейся волны черных такси, красных автобусов, мотоциклов и других транспортных средств. На противоположной стороне улицы, за движущимся потоком, возвышались на фоне затянутого тучами неба стеклянно-металлические конструкции станции метро, с которой она только что вышла. В ближайшие несколько дней нужно постараться попасть на выставку Караваджо,

[2]

пока та не закрылась в Национальной галерее; через неделю в Королевской академии открывается Летняя выставка, а перед отъездом еще можно успеть в Далвичскую галерею, где будет экспонироваться коллекция редких голландских картин семнадцатого века. Она чувствовала, как у нее поднимается настроение: снова быть в Лондоне, свободно передвигаться, наслаждаться произведениями искусства. Ей бы ни за что не удалось уговорить Скотта поехать за границу, несмотря на всю его кабинетную любовь к британской истории и географическим картам.

На углу она свернула с основной магистрали и покатила чемодан вверх по боковой улочке. Пять лет назад, когда Фрейя училась и жила здесь, ей приходилось проделывать этот путь ежедневно. Она чувствовала на себе взгляд девяти миллионов лондонских камер, следящих за каждым шагом туристов в Хитроу, на перронах станций метро и вокзалов, а также повсюду в коммерческих районах. Нынешний визит стал очередным напоминанием о том, что мир сильно изменился со времени ее последнего путешествия. Ей придется смириться с переменами, даже в знакомом доме, который теперь опустел.

Одолев полпути, Фрейя остановилась передохнуть. Стая скворцов вспорхнула с дерева и рассеялась в небе над шиферными крышами и дымоходами, а тяжелые ветви продолжали шелестеть зеленой листвой на фоне высоких кирпичных домов с белыми рамами. Волоча чемодан через низкие садовые ворота, она подумала о том, что сейчас снова увидит Софию Алстед, и ее захлестнула волна нетерпения. Поставив чемодан, который своими задранными вверх колесиками напоминал теперь собачку, выполняющую команду «служить», она позвонила в дверь и принялась ждать.

И тут только Фрейя заметила, что дверь приоткрыта. Она толкнула ее и крикнула:

— Есть кто дома?

Вторник, 17 октября.

В Париже я не вела дневник. Но теперь, когда все дни похожи один на другой и я, молодая жена, чувствую себя так, будто провела в браке целую вечность, мне просто необходимо его завести, чтобы пережить те события снова. Дневник навсегда сохранит воспоминания о том восхитительном времени, когда мы отдыхали среди статуй и цветущих каштанов в Люксембургском саду, где дети на дорожках крутили обручи под присмотром своих нянь в модных шляпках; или о прекрасных завтраках в нашей квартире под самой крышей, когда мы с двумя моими подругами позволяли себе съесть по лишнему вареному яйцу, чтобы, не прерываясь на обед, поработать подольше, совершенствуя мастерство.

Веди я тогда дневник, сейчас можно было бы с легкостью воскресить те дни. Дорте, правда, попыталась однажды начать — Дорте Браннер, наша с Сусси соседка по парижской квартире. В канун Нового года она достала томик в сиреневом кожаном переплете и демонстративно приготовилась делать запись, призывая нас последовать ее примеру. Но мы с Сусси все время дразнили нашу подругу, называя ее книгу «дневником юного художника» и убеждая, что она обязательно должна умереть молодой, как та русская девушка, Мария Башкирцева,

[5]

с ее знаменитым «Дневником», который все теперь читают. И бедная Дорте оставила свою затею через несколько недель. Мы были этому рады, поскольку, по правде говоря, не хотели, чтобы человек, живущий с нами под одной крышей, вел дневник. Нам бы пришлось задаваться вопросами: «Что она собирается написать о нас?» или «Кто прочтет все это годы спустя и посмеется над тем, что мы носили и где бывали, над глупостями, которые совершали в дни нашей юности?»

Я вовсе не собираюсь идеализировать те времена, ведь, в конце концов, у нас практически не было денег — меньше франка в день на еду. Разумеется, это не относилось к Сусси, чей отец щедро поддерживал ее и оплачивал квартиру за нас всех. Мы же были так молоды и глупы, что мнили себя художницами, внушая себе, будто нам удалось избежать обыденности, которая ожидала большинство оставшихся дома подруг. Хотя мы подшучивали над Дорте, в действительности у нас самих сходства с мадемуазель Башкирцевой имелось гораздо больше, чем мы готовы были признать; ведь, не сознаваясь в этом даже друг другу, и я, и Сусси тоже мечтали о славе. Разумеется, в конечном счете каждая девушка хочет выйти замуж, свить свое гнездо — но тогда мы были еще слишком молоды.

К приезду Софии резиденция должна быть полностью готова. В каком бы настроении она ни вернулась из клиники в Норфолке, в приподнятом или подавленном, ничто не должно побеспокоить или огорчить ее. Все в этом большом и уютном доме будет обставлено, отделано и подобрано в соответствии с ее вкусом — от юбок и блузок, отутюженных и аккуратно развешанных в шкафу, до нового флакона «Белой сирени» на ночном столике и вышивки ее бабушки в рамке на стене кухни.

Преисполненный решимости подготовить все наилучшим образом, Йон Алстед, правда, позволяет себе потратить несколько часов, наблюдая за тем, как сотрудники венской компании, специализирующейся на перевозке дипломатических грузов, снимают печати с изготовленных на заказ коробок и распаковывают его картины. Печати, имеющиеся на всех коробках и чемоданах Алстедов, освобождают их имущество от таможенного досмотра. Йон распоряжается развесить шесть картин на трех глухих стенах своего кабинета, расположенного в конце коридора на верхнем этаже. Свет из окна позади стола будет падать на них, и каждый раз, поднимая голову от работы, он сможет видеть свою коллекцию.

На трех картинах Виктора Рииса изображена женская фигура. Одна и та же особа на каждой: дама в черном, спиной к зрителю. На картине «Комната с сидящей женщиной» она расположилась в изящном кресле лицом к стене. На двух других стоит: на полотне «Интерьер с фигурой» — в дальнем конце комнаты, склонив голову над чем-то невидимым зрителю, может быть книгой или шитьем, а вот в «Даме в интерьере» ее длинное черное платье господствует на переднем плане; женщина стоит так, будто готова скрыться за одной из полуоткрытых белых дверей. На оставшихся трех картинах, которые называются «Солнечный свет в гостиной», «Три двери» и «Интерьер вечером», предстают те же комнаты, но пустые. Все внимание уделено свету, падающему на тяжелую мебель, голые полы и обшитые панелями стены.

Эта коллекция у него с детства. Картины стали его собственностью за долгие годы до того, как у него появился дом, в котором он мог их повесить. Йону, родившемуся уже после смерти Виктора Рииса, немного известно о дружбе, связывавшей его дедушку с художником. Но каждый раз, когда он прибывает за границу на очередное место службы и наблюдает за тем, как картины распаковывают и развешивают в новой квартире или доме, ему вспоминается день в Копенгагене, почти сорок лет назад, когда дедушка взял его с собой, чтобы впервые показать их ему.

— Я не хочу, чтобы они перешли к твоему отцу — он всегда был ничтожеством. Картины достанутся тебе, парню с датским духом. Это сокровища, запомни. Они отражают национальный характер и к тому же прекрасны.

Солнечные лучи проникали во все закоулки темного дома, особенно ярко они заливали кухню с ее большими, выходящими в сад окнами. Фрейя и София сидели в кухне за завтраком, состоящим из очищенных ломтиков хурмы, лимонных булочек, которые приготовила Маргарет, и кофе с молоком в белых чашках с голубыми ободками.

Хотя они писали друг другу каждые три-четыре месяца, София потребовала от Фрейи, чтобы та объяснила во всех подробностях, почему прошлым декабрем она уехала из Чикаго, разорвав двухлетние отношения со Скоттом. Фрейя рассказала, как после выпуска она и несколько ее друзей сняли дом, как ни одна из найденных ею работ не приносила ей удовлетворения, как у нее завязались романтические отношения с одним из соседей, изначально — потому что ей льстило его обожание, затем — потому что ей нравилось проводить время в постели с заботливым и умелым любовником. Но Скотт стал для нее помехой, когда она не смогла уговорить его поехать в путешествие. А когда он начал заводить разговоры насчет того, что им нужно переехать и вести замкнутый образ жизни, она встревожилась не на шутку и сбежала от перспективы осесть и остепениться, предпочтя одиночество. Но к сожалению, слишком много времени было потрачено на попытки убедить Скотта в том, что было бы романтично узнавать такие места, как Лондон, а потом он слишком тянул с оформлением паспорта — в результате до сих пор у нее не было возможности вернуться, а теперь уже слишком поздно, она больше никогда не увидит мистера Алстеда.

Слушая рассказ Фрейи о том, с какой неохотой Скотт ходил даже на вечеринки, София время от времени кивала и отпускала замечания, одобряя ее решение двигаться дальше. Казалось, София поощряла разговор, не касающийся напрямую ее утраты. Как Фрейя поняла, это была еще одна цель, которой она могла служить. Спустя какое-то время София отправилась наверх — собираться, чтобы выйти по делам. А Фрейя, закатав рукава, мыла оставшиеся после завтрака тарелки в металлической раковине, которая пахла мятой и мхом.

Закончив с посудой, Фрейя почувствовала, как ноги сами несут ее в кабинет. Шторы были частично раздвинуты, и внутрь проникало больше света, чем вчера. Сейчас комната вновь использовалась по своему назначению. В дальнем ее конце стоял маленький стол, заваленный папками и каталогами. В придвинутом к столу кресле, согнувшись в три погибели, сидел Питер Финч, который был так поглощен изучением бумаг и файлов, что не замечал присутствия Фрейи.

Вторник, 7 ноября.

Сегодняшний день обещает быть заполненным отрезвляющей рутиной. Для меня это прежде всего домашнее хозяйство: составление меню, кое-какая мелкая уборка, поход на рынок за продуктами; затем второй завтрак — нужно подать тарелку хлеба с маслом и сыром. Мое любимое время наступает после полуденного перекуса, хоть и не каждый день, потому что если нужно принимать гостей, это иногда занимает много времени. Потом я готовлю обед, за которым следует период тихого чтения и шитья перед сном. Сегодня у нас, к счастью, не было посетителей.

После Парижа я вернулась к размеренной жизни Копенгагена скорее, чем мне бы того хотелось, хотя все естественным образом обернулось к лучшему, ведь я вышла замуж. Меня срочно вызвали назад домой в июле тысяча девятисотого года, когда фру Эльна Моерх уехала к себе в деревню ухаживать за умирающими родителями. После отъезда давнишней экономки дядя Мелькиор решил, что пришло время мне проявить навыки ведения домашнего хозяйства.

Мы со Свеном никогда не знали своих родителей. По рассказам, наша мать, сестра Мелькиора, оставила нас на дядино попечение, прежде чем последовала за нашим отцом в загробный мир; там они посмертно нашли способ благословить свой союз, как не смогли сделать это при жизни. По крайней мере, так я любила представлять себе, когда была маленькой, мысленно споря с домоправительницей нашего дяди. Фру Моерх, сама вдова, получала необъяснимое удовольствие, напоминая нам с братом о том, что мы, незаконнорожденные сироты, обязаны всем в своей жизни щедрости и доброте нашего дяди.

Понедельник, 13 ноября.

Наши комнаты не такие тихие, какими кажутся на картинах. Мы слышим шаги, а время от времени и приглушенные голоса из квартиры наверху, а также стук копыт по мостовой. И колокол церкви Спасителя. Ее высокий шпиль, вокруг которого вьется золотая лесенка, хорошо виден из наших окон в задней части дома. В комнатах, какими они предстают на полотнах, стекла выглядят мутными; сквозь такие ничего разглядеть нельзя.

Чтобы добиться того минимализма, к которому стремится Виктор, при подготовке сцены для рисования нам приходится переносить в другую комнату лампу, часы, подсвечник и даже несколько стульев. Фактически у нас мало мебели, но в глазах моего мужа посторонние объекты, не вписывающиеся в задуманную им композицию, нарушают геометрию пространства. Что касается меня, я понимаю: роль натурщицы заключается в том, чтобы не мешать ходу работы. Некоторым девушкам быстро надоедает позировать, и они начинают болтать и вертеться. Я научилась тихо сидеть и неподвижно стоять. Уверена, что при желании вполне могла бы освоить опыт восточного мистика, который способен удерживать мозг в состоянии покоя так же легко, как тело, сохраняя его ясным, словно воды озера в тихий день. Однако мой мозг никогда не бездействует. Разум находится в моем полном распоряжении, и рисованию нисколько не мешает, если, позируя, я обдумываю планы на день или о чем напишу в дневнике после наступления ночи.

Я слышу тихие звуки от мольберта, за которым работает Виктор: вот он отбрасывает смятый металлический тюбик с краской, вот выбирает из банки нужную кисть, пододвигает стул ближе к мольберту; то и дело у него вырываются короткие самокритичные и недовольные возгласы. Сперва они относятся к художественному решению картины в целом, построению линий. Но и в процессе последующей работы над полотнами, постепенно заполняя свободное пространство карандашного эскиза короткими легкими мазками, Виктор не бывает доволен. Он работает слишком напряженно, заставляя себя проводить за мольбертом почти все часы бодрствования. Остро и с беспокойством мой муж осознает, что его отец заболел и так никогда и не смог продолжить работу, достигнув возраста, в котором сейчас находится сам Виктор. Он опасается, что его трудоспособность прекратится подобным же образом, поэтому пытается отдалить свой конец, пожалуй лишь приближая его. Когда я уверяю мужа, что у него еще много лет впереди, он не слушает меня.

Фрейя встала с кресла и посторонилась. Но молчаливым ответом на его оклик были разложенные в два ряда фотографии на столе. Из их расположения он не мог не увидеть, что она вычислила принцип.

— Все они Рииса? — попыталась спросить она так, словно это не имело значения.

Питер не спешил усаживаться за стол. С минуту он изучал ряды фотоизображений, и на щеках его играли желваки. Наконец он заговорил:

— Да. Других художников я держу в отдельной папке.

Фрейя видела: Питер ждет, когда она озвучит то, что ей теперь известно.

Посол Дании сидит за печатной машинкой у себя в кабинете. Как и задумывалось, поднимая голову от работы, он наталкивается взглядом на свою коллекцию картин. Йон в доме один. В эти дни София, кажется, стала постепенно от него отдаляться. За границей его жена приобрела изящную худобу. Занята она в основном тем, что делает прически для бесконечных приемов по случаю национальных праздников и регулярно посещает дипломатический клуб, где плавает в бассейне и берет частные уроки тенниса. Хотя София и общается там с другими иностранками, она не водит дружбу с этими женщинами, которые целыми днями сидят на солнце возле бассейна в своих бикини, покрываясь бронзовым загаром, пьют коктейли и курят импортные сигареты за разговорами о своих чадах и сплетнями.

Тем временем Йон перечитывает подготовленный им доклад о текущей политической обстановке в Румынии. Факты, предоставляемые румынским правительством, свидетельствуют о всплеске экономического прогресса и изобилия. Золотой век их страны в полном разгаре! Румыния быстро выплачивает внешний долг, придерживаясь нейтрального курса в международных отношениях, независима как от Советского Союза, так и от Запада и демонстрирует миру успешную модель управляемой рабочим классом утопии, которую предвидели основатели социализма. Но более глубокое изучение предмета обнаруживает, что своих целей власти не достигают. Например, план погашения внешнего долга основывается на экспорте ради свободно конвертируемой валюты каждого мало-мальски пригодного продукта, но при этом румынским гражданам для внутреннего потребления доступны лишь испорченные и некачественные остатки.

Даже хваленую независимость во внешней политике можно истолковать как сложную игру главы государства (причем за счет своих же собственных граждан) с целью натравить Советский Союз и западные страны друг на друга. Помощник Йона, Хенрик Экерс, — по-настоящему грамотный политический чиновник, который мог бы управлять посольством в одиночку, — приводит убедительные аргументы в пользу того, что, даже собирая международные аплодисменты за свою восхваляемую независимую внешнюю политику, президент Чаушеску вполне может частным образом предложить Советскому Союзу поделиться какими угодно технологическими секретами, которые его особый торговый статус позволит румынским шпионам украсть у западных государств.

Чтобы дать полную картину, Йон старается описать своему руководству в Копенгагене культ личности, созданный Николае и Еленой Чаушеску. Преувеличенно моложавое лицо главы государства, украшенное партийными лозунгами и патриотическими призывами, улыбается в духе Оруэлла

Именно сосредоточенность на семье вызывает у Йона наибольшие опасения: стремление правительства обеспечить рост «трудовых ресурсов» привело к бесчеловечной политике принудительного материнства. Одна из первых обязанностей Йона по прибытии заключалась в изучении подготовленного Экерсом отчета о речи Чаушеску, которую тот произнес перед Национальным советом женщин. Это была проповедь на тему: «Плодиться, товарищи женщины, — ваш патриотический долг». Президент многословно превозносил матерей-героинь, но правду об истинных мерах, поддерживающих его политику, в свою речь не включил. Работающие женщины репродуктивного возраста теперь подвергаются обязательным гинекологическим обследованиям по месту работы с целью обнаружения беременности на ранней стадии и дальнейшего контроля ее протекания. Женщин, которые уклоняются от выполнения своего гражданского долга и не могут забеременеть, допрашивают на предмет их сексуальной жизни и заставляют посещать лекции об оплодотворении.

Понедельник, 18 декабря.

Мы переживаем разгар зимы, которая уже к середине дня погружает Данию в сумерки, а вскоре после этого — во тьму. Поэтому прибытие Свена с длительным визитом словно принесло яркий — чуть ли не чересчур яркий! — солнечный свет в наши апартаменты. Свен приехал вскоре после визита советника Алстеда; он гостит у нас уже три недели. За все это время я не написала здесь ни строчки, а вместо этого открыто разговаривала обо всем со Свеном. Хоть из молчаливой страницы собеседник намного хуже, чем из моего брата, я решила не отказываться от дневника полностью. Мне действительно помогает, когда я признаюсь этим страницам в том, что, возможно, живу так, как этого ожидают от меня другие, и пытаюсь разобраться с их помощью в запутанных вопросах.

Начну с того, что, к нашему величайшему удивлению и явному неудовольствию Виктора, Свен приехал не один. Он привез с собой ту цыганку, хотя, как мы вскоре узнали, на самом деле она американка, мисс ван Дорен, которая однажды ночью сбежала от своей семьи, остановившейся в одном из отелей Парижа. Да, ни с того ни с сего она решила уйти от богатых родителей, которые повезли ее, вместе с двумя старшими сестрами и младшим братом, в большое путешествие по Европе. Сказала Свену, что больше не может выносить тиранию своего отца. Мне кажется, ей просто хотелось пожить богемной жизнью среди художников, занимаясь псевдогаданием и вплетая ленты с монетками в свои длинные волосы. Тогда она называла себя цыганским именем Грасиела, но сейчас представляется более скромно — Грейс. Я не знаю, настоящее это ее имя или нет.

Пока нежданная гостья стояла в прихожей, вглядываясь в комнаты, я обратила внимание на ее необычный рост и юность. Она несуразная, но ее нельзя назвать некрасивой, и ей, наверное, не больше шестнадцати. Ее наряд был довольно смешон и состоял из остатков от цыганских будней вперемешку с одеждой из чемодана, с которым она путешествовала по Европе. Все это дополняли какие-то самодельные вещи, сшитые без особого терпения или умения. Еще через плечо у нее висела черная коробочка на ремне, и это была, наверное, самая странная дамская сумочка из всех, которые я когда-либо видела. Мне оставалось лишь предположить, что в Америке это сейчас писк моды.

Волны дождя бились о крыши и потоками срывались с карнизов вниз. Опершись спиной на пуховые подушки, Фрейя сидела в постели и вот уже седьмой час пыталась читать дневник. Ее мучила пульсирующая головная боль, из-за которой еще труднее стало различать темно-коричневую вязь текста на светло-коричневых страницах, особенно после того, как небо потемнело. Осторожно закрыв старую книгу, она стала смотреть через окно на залитые водой улицы.

Единственная причина, по которой Фрейя тратила столько времени, разбирая паутинообразные каракули дневниковых записей, крылась в проснувшемся у нее интересе к личности, что стояла за этими строками. Фигура, которую она привыкла видеть грациозной моделью, стала теперь реальным человеком. Когда Северина писала этот дневник, ей было меньше лет, чем Фрейе сейчас, но к тому времени она уже не один год состояла в браке, вела домашнее хозяйство, неделями принимала деревенских гостей, позировала для картин и навещала подруг с детьми.

Несколько раз по ходу чтения Фрейя испытала странное чувство дежавю, будто уже читала этот дневник раньше, но напомнила себе, что это невозможно. Даже если бы книга хранилась в кабинете Алстедов в ту пору, когда она проводила там часы в своих детских играх, ей бы не удалось расшифровать этот наклонный запутанный почерк — не говоря уже о том, что все было на французском! — в возрасте шести лет.

Гроза, бушевавшая над Лондоном, раньше времени погрузила город во тьму. Фрейя отложила дневник. Она считала, что к этому времени пропустила не только приготовление, но, возможно, и сам ужин, и была удивлена, обнаружив, как сильно просчиталась со временем. Проходя мимо кабинета, Фрейя поняла, что Питер все еще работает.

— Как ты? — спросил он из пятна света, заливавшего стол.