В сумерках раздался неожиданный звонок в дверь. Решив, что пришли собирать на помощь: или умирающим китам, или деревьям, или гавани, или ещё кому‑нибудь, я не торопилась открывать входную дверь. Я никогда не знаю, сколько кому давать, не отличаю обманщиков от правдашних просителей, не умею достойно отказывать и потому предпочитаю уклоняться от подобных просителей. Лёня откроет.

— Посмотри, кто к нам пришёл! — услышала я голос мужа.

Войдя в прихожую, я почти сталкиваюсь со своим старинным другом Игорем Диментом, которого не видела семь лет. Холодный ток пробежал от чёрного света, исходящего от всего его облика. Несколько секунд мы молча смотрим друг напротив друга. Он высокий, чуть— чуть сутулый, стоит в растерянной позе, и я — маленькая, без каблуков, босиком. Мне нужно встать на цыпочки, чтобы рассмотреть его лицо. Этот любимец женщин выглядит ещё красивым, хотя уже нет юношеского горделивого обаяния, на лице появились следы пере— утомлённости, нервозности, на щеках морщины, пронизывающий взгляд его коричнево–вишнёвых глаз угас и рот стал совсем подтянутым, узким. Как всегда, он элегантно одет, на нём тёмно–серый двубортный пиджак и светло–лиловая рубашка, его любимого стиля без воротничка, им придуманного «дизайна». Он глядит на меня усталыми глазами и с каким‑то нервным любопытством. В его лице нет гармонии, оно неспокойное, через каждое мгновенье на нём пробивается измученная гримаса… Я не могу протянуть ему руки. Нас… Мелькает мысль: зачем он пришёл? За последние семь лет мы ни разу не виделись. Он уже давно отошёл от всех своих приятелей и друзей, или, как он выражался, «развёлся со всеми бывшими, говорящими на одном со мной языке», женился на японке, и ходили слухи, что он выстроил какой‑то замок с итальянскими мраморными и малахитовыми каминами, фонарями, всяческими восточными ухищрениями. Ему всегда нравилось свою жизнь окружать тайнами, загадками, фантастическими элементами и разными небылицами, поэтому ничего нельзя было знать наверняка. Чего только он не выдумывал про себя, рассказывая всяческие несусветности и чего только на самом деле с ним не происходило! После формальных приветствий, муж ушёл к себе в кабинет, извинившись, что ему срочно нужно сдавать проект, но через час другой он к нам присоединится. Гость сказал, что ему даже удобнее побыть со мной наедине. Мы ещё не успели пройти в комнату и растеряно стояли в прихожей, как на ходу он говорит:

— Я пришёл прощаться. Я не хочу больше тут жить.

— Где?

Спасла бы Димента от разрушения любовь?

— Я в этом сомневаюсь. Это женский способ мышления, пустые слова: «любовь — спасает». Много вы видели спасённых? — так с лёгкой иронией говорил мужчина с царственной внешностью Вольтера, сидя в изящной позе в плетёном кресле, на открытой веранде в окружении двух других мужчин и трёх женщин. — Я думаю, что любовь к женщине скорее разрушает и порабощает мужчину. Все его действия, вся деятельность мыслей направляются на достижения целей, поставленных в зависимость от чувств, и человек попадает в капкан–ловушку своих желаний. Я не верю в целебную силу женской любви. Нет, ничего она не может спасти.

От всей внушительной наружности этого человека, — прямая линия носа, высокий лоб, глубокие тёмно–серые глаза, — от интонаций, слов, движений веяло уверенностью и независимостью.

Была середина лета, «день августовский таял». В роскошном поместье на берегу океана на Лонг Айленде в доме, стоящем на обрыве, спускавшемуся к океану среди глыб, нагроможденных на глыбы, хозяйка дома госпожа Е. Ф., отпрыск старинного русского рода из первой русской эмиграции, принимала гостей. Её друг, профессор искусствоведения «Вольтер» — Виктор затеял разговор о любви. «Разбирать за чаем внутреннею жизнь с почти незнакомыми людьми? Что из этого получится?» — подумала про себя Е. Ф., но вслух сказала с лёгкой усмешкой:

— Ну что ж, теперь будем говорить только о прекрасном и возвышенном. О моргеджах, рецептах, ресторанах — больше ни одного слова.

В годовщину смерти моего героя Димента мартовской весной я посетила «глухонемые владения смерти» — кладбище, где он захоронен. Всегда вздрагиваю и съеживаюсь, когда вхожу в эти владения отсутствия и безмолвия, наверно как и все, сюда входящие.

Мои глаза быстро находят чёрный базальт памятника со знакомым звучным именем: Игорь Димент. Плита стоит прямо у дороги, ведущей куда‑то вглубь, под крохотной сосной. Склоняюсь с букетом и дотрагиваюсь рукой до холодного камня. Дата его рождения обнародована, а моему мистификатору видно это не нравится — осенний жёлтый лист забился в две последние цифры и их прикрыл. Вы верите в чудеса?

Игорь! — невольно обращаюсь я. Вот и пришла я в твоё никуда — из моего ниоткуда — поговорить с никем — порассуждать о тебе. Молчание.

Теперь моя очередь врать, придумывать, мистифицировать, домысливать. И ты не сможешь опровергнуть мой миф о тебе. Ты уже ничего не можешь ответить, опровергнуть, приврать, выпятить, подменить причины следствиями, перевернуть всё шиворот навыворот, вывести невыводимое. Ничего уже я от тебя не услышу. Да и ты вряд ли услышишь меня. У тебя была игра с собеседниками, сюрреалистическая, зеркальная. Ты отражался сам в себе и никого не хотел слышать. Или, взглянув в зеркало, ты испугался и заплакал?

Может быть, монолог это результат кромешного одиночества? Сожалеть уже больше не о чём… твой последний жест отчаяния и одиночества не дошёл до меня, наверно, ты плохо разыграл свою жизненную трагедию. Нет ответа.

Кто бы мог подумать, что я окажусь в Америке! За границей я ни разу не была, хотя с детства мечтала побывать в сказочных таинственных странах, ещё тогда, когда снежными зимними вечерами сёстры читали мне сказки, и потом в молодости, когда ночами восторгалась французскими романами и вместе с героями бродила по волнующему Парижу. И вот только в семьдесят лет мне удалось выехать. Неведомая и загадочная американская жизнь и я — представитель доживающего русского поколения.

Дочь намного раньше меня уехала в Америку и письма писала. Уговаривала нас с отцом переезжать, но мы и думать не думали, и ни в какую не хотели насовсем уезжать на чужбину. «Не под чужими небесами…» — как писала Ахматова — «Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам», и как пели в наших песнях: «Не нужен мне берег турецкий…» Конечно, навестить родных и посмотреть Нью–Йорк, Рим, заграницу было привлекательно, но нам отказали в визе, сказав, что нас выпустят, если мы оставим Россию навсегда, без возврата. Как покинуть то, что любишь? Всё бросить, родных, друзей, людей, с которыми прошли весь путь — от весёлых патриотических возбуждений и надежд до полного падения коммунистических иллюзий. Ведь мы сроднились со всем своим поколением, со всем что переживала Россия, то переживали и мы. Вместе со всеми я встречала и переживала ужасные и грандиозные события второй мировой войны, блокаду, очарование Сталина и разочарование в нём. И первый спутник, и весь Космос, и падение Союза. Я любила свою родину, находила во всём только позитивное, и другого я ничего не могла представить.

Долго собиралась я в эту Америку. У меня внутри много разного в сторону Америки шевелилось. С одной стороны вспоминала, как после войны приходили американские посылки с вещами и продуктами, тушёнкой, какао, а с другой — какой‑то протест был в душе, слишком уж все гордятся этой Америкой. С одной стороны тайное любопытство, а с другой страх перед неизвестностью. Только после смерти моего мужа поехала в гости: посмотрю, думаю, своими глазами на вашу хвалёную Америку. Но случилось так, что мне пришлось остаться тут надолго, уж, видно, навсегда. Вот уже восьмой год живу в Америке. Чего только я тут не насмотрелась и не напереживалась! Внуки и дочка всё время просили, чтобы я описала свои впечатления про американскую жизнь, как встретилась русская бабушка со своими американскими внуками, как приспособилась к новому миру, что и как приняла и чему удивилась. Напиши да напиши!

— Это для вас интересно, а посторонним читать про старую бабку какое удовольствие? — отвечаю я. Что нового я открою про Америку после Колумба? И что такого особенного я расскажу? Ведь всем интересно читать про красавиц и принцев, секс, чтоб сладко глаза зажмурить и не думать о повседневности, а вы хотите меня, простую женщину, выставить на всенародное обозрение? И чего вы ожидаете от меня? Конечно, мысленно я здесь многое передумала, пересмотрела разные свои отношения, но сколько ещё остаётся непонятным, и как ещё ускользают значения отдельных событий. Как будто кто‑то протянул мне лист репейника, вдруг превратившийся в скатерть— самобранку или плывущую лодку.

И всё‑таки уговорили меня записать, что со мной здесь происходило и происходит. Вроде как работа у меня появилась, мне даже стало любопытно: как у меня всё получится? Все мои силы обратились к этой деятельности. Я сказала сама себе и им: «Делайте потом что хотите с этой разнородной смесью и моими мозаичными соединениями», но принялась писать, чтоб скучно не было.