Нет, все-таки осенью в лесу получше, чем летом. Прохладно, конечно, но зато комары не кусают. Сыро, может быть, но зато воздух какой-то умиротворяющий. На философию настраивающий. Особенно — с большого бодуна и после легкого опохмеления.

Шли себе по лесной дорожке два закадычных приятеля, Леха Коровин и Сева Буркин. Не пьяные, но принявшие для здоровья по стопочке. В резиновых сапогах, потертых штанах, латаных нейлоновых куртках китайского производства, свитерах домашней вязки и шапочках с липовой маркой «Рибок» выглядели они почти как братья. Даже морды были одинаково небриты, хотя Леха уже давно развелся со своей половиной, а Сева только собирался.

Коровин и Буркин были особыми, чисто советскими людьми, непонятными по всем параметрам ни мировому империализму, ни его кулацким подпевалам из российского демократического лагеря. В социальном положении, характере, политических взглядах и общем облике обоих приятелей уже прослеживалось будущее бесклассовое коммунистическое общество, правда, в том же неприглядно-недостроенном виде, в каком оно существовало к 1991 году.

Действительно, по месту жительства Леха и Сева были селянами, и по социальному происхождению вроде бы тоже. То есть родились они в деревне, в семьях колхозников, и на данный момент жили там же, го есть в тридцати километрах от железной дороги и еще в сорока — от областного центра. Однако после армейской службы, которую Леха благополучно отбыл в кадрированной мотострелковой части, а Сева — в стройбате, бороться за урожай в родном селе было как-то скучно. Решили зацепиться за город и оказались на вполне приличном машиностроительном заводе. В те времена он был ого-го-го! — в цене. Правда, по этой причине с квартирами там было — туго и даже общага была переполнена. Справедливо решив, что тратить пару часов на дорогу туда и пару часов — обратно лучше, чем проводить ночь в комнате, где храпят и матерятся, а иногда и наворачивают друг другу по мордам десять-пятнадцать мужиков, Леха и Сева жили в деревне, а в городе работали. После работы принимали в городе, допивали в деревне, а опохмелялись или еще дома, или уже на работе — насколько «трубы горели». Вот так для них шел процесс постепенного стирания грани между городом и деревней. Но самое любопытное, при всей этой пьянке — главным образом поначалу по предвыходным, выходным, предпраздничным и праздничным, послевыходным и послепраздничным дням — Леха и Сева навовсе ума не пропили и даже сумели поступить в заочный институт. За пять лет аж по три курса смогли окончить и уже числились на должностях инженеров-технологов. Правда, труд был больше физический, но все-таки иногда и умственный тоже. Но чаще всего работали глоткой и матом. Может, смогли бы и дипломы получить, тогда бы грань между умственным и физическим трудом для них совсем стерлась.

Но тут все накрылось. Прежде всего завод. То зарплату не платили по несколько месяцев, то на эти же несколько месяцев в отпуск увольняли. А Леха с Севой сами уволились, потому что подрядились в один кооператив матрешки точить. Спрос был рыночный. Красили матрешек, конечно, другие, продавали — третьи, а основные деньги получали четвертые. Потом кооператив накрылся тоже, и Леха попытался найти работу в колхозе. Сева — тоже. Но колхоз распустился, мастерские, куда ребята собирались пристроиться, приказали долго жить. Жена от Лехи сбежала, а у Севы — осталась. Так что Леха стал совсем свободным человеком, а Сева — еще не совсем.

Ирка Буркина и вправду на них наворчала — грибов они принесли, с учетом усолки, не больше чем на трехлитровую банку.

— Картошкой бы лучше занялись, работнички! Пол-огорода еще в земле! А Леха за свой вообще не брался. Жрать-то что будем, если сгноите?

Подумали и решили, что стоит к замечанию прислушаться. Пообедав тем, что Ирка на стол выставила, то есть капустными щами, подкрашенными томатной пастой, и лапшой с тушенкой, приняв по три стопки, покурив от души, взялись за копку. Сев-кин малец, Санек, тоже присоединился, когда уроки сделал. Так до вечера и управились. Правда, только с Севкиным огородом. Лехин решили на завтра оставить. Но вот что удивительно: вроде бы не сговаривались, а о простреленном паспорте ни при Ирке, ни при Саньке, ни наедине даже — словом не обмолвились. Будто и не было ничего.

Тоскливо было Лехе к себе, в пустую бобыль-скую избу возвращаться. Скучно. У Буркиных хоть и ругань, и крик, и до драки доходит — но семья. Ирка обрюзгла, растолстела, морда как свекла, но хозяйка. Баба. Севке, если по женской части соскучится, далеко ходить не надо. Все под боком. А Лехе куда топать? На танцы к молодяжнику? Засмеют, там никого старше тридцати не бывает. Да и танцевать то, что сейчас танцуют, он не умеет. Девки на язык острые, так подденут, что неделю помнить будешь. Парни от скуки задраться могут, налетят гуртом — не отмахаешься. Убить не убьют, а синяков наставят. Ходи потом, на все соболезнования отвечай. Да еще и топать до этих танцев три километра. Бриться надо, умываться. Ну его! Лучше уж в город скатать, к Нинке Брынцевой. Правда, ей сперва звонить надо, чтоб какого-нибудь «коллегу» не встретить. А тут, в родной деревне, все либо замужем, либо уж очень стары. На самый крайний случай есть Милка-самогонщица. Но там надо все по-быстрому делать, не нюхая, а потом поскорее в баню бежать.

Конечно, еще телевизор оставался. Хоть и черно-белый, жутко старый, но как-то фурычащий. Иногда две программы показывал. Даже «Санта-Барбару», которую Леха изредка смотрел, хотя и не каждый раз мог врубиться, чего там происходит. Серий-то до фига уже прошло, с чего все начиналось, Леха забыл.

Утречком Леха поправился рюмочкой самогона, нарядился по-вчерашнему, взял пару лукошек и пошел к Севе. Но у калитки его встретила злющая Ирка.

— Не пойдет он! — рявкнула она. — От вчерашнего еще не отоспался. И вообще будить не буду. Он мне самой нужен.

— Это почему же? — поинтересовался Леха.

— По кочану да по капусте! — огрызнулась баба. — Мне сегодня на базар надо. С Ванькой Ерохиным договорилась, он на ЗИЛе подъедет. Надо хоть пять мешков продать. Что я, сама ворочать их буду?

— Чего вчера-то не сказала? — проворчал Коровин. — Я бы тоже помог…

Ой, как туго было Коровину разлеплять опухшие глаза! Не то слово. Аж головой дернуть пришлось, а голова-то была чугунная, и в ней какие-то вихри враждебные веяли. И общее состояние было злобно-гнетущее. Сердце то тюкало с какими-то пере-

боями, то начинало колотиться как бешеное, то брыкаться и приплясывать. Хреново. Не только руки дрожали, но и все тело трясло. Как в лихорадке. Наверно, не только с перепою, но и от холода. Вчера он как пришел, так и бухнулся на кровать, печку не затапливая. Может, и хорошо, а то бы угорел еще сдуру. А ночью небось температура за ноль свалилась. Ну, по крайней мере, до плюс пяти. До смерти, конечно, не замерзнешь, но простыть было вполне доступно. Поэтому Леха, едва очухавшись, сунулся в шкаф, туда, где дежурная заначка стояла в литровой банке под полиэтиленовой крышкой. Самогонка немного выдохшаяся, вонючая, мутная, все-таки пошла. Занюхал ее Коровин рукавом. В доме даже корки хлеба не было. Но с души не своротило.

Дрожь унялась, в голове поплыло приятное отупение, в нугрях потеплело, мироощущение улучшилось. Появилось, например, желание вспомнить, как он вчера дошел до жизни такой. Ясно, что шел он к этому на пару с Севой, но что и как было после того, как начали приходовать третью бутылку, — память почти не сохранила. Нет, кое-что проглядывало, но обрывками, и непонятно, что было после чего, что сначала. И вообще, что было наяву, а что только привиделось, Леха не очень различал. Запутывался во всем. Смутно припоминалось, что со двора в шею его выталкивала Ирка. Должно быть, раздумала от Севки насовсем уходить. Вроде бы Севка кричал, что он не даст своего лучшего друга в обиду, но упал с крыльца и треснулся о собачью будку. Однако куда он потом делся — хрен знает. Потом Леха вспомнил, что был у кого-то в бане. Вроде старуха какая-то мылась, а он туда по случайности зашел. Но бабка попалась спокойная и сказала очень мирно: «Попариться зашел, сынок? Проходи, проходи…» Леха сказал: «Извиняюсь!» — и ушел. Правда, ноги не очень шли и его носило от забора к забору. Как домой попал — почти не помнил. Ну, дошел — и ладно.

Отчего-то очень захотелось зайти к Севке и посмотреть, как он там, жив или не очень.

Сказано — сделано. Леха направил стопы к дому Буркиных. Во дворе Ирка развешивала белье около бани.

Очень хорошо этот вечер прошел, а ночь начиналась просто прекрасно. Леха отмылся в ванной, побрился свежим одноразовым станком, завернулся в теплый мужской халат. Нинка его даже подстригла «под скобочку» — ей и в парикмахерской работать доводилось, — а потом поужинал. У Нинки, кроме щей и холодца, нашелся обрезок батона сырокопченой колбаски, селедка с лучком и бутылка водки «Суворов». Выпили в меру, закусили, поразговаривали. Нинка, конечно, все расспрашивала, как там, в деревне, дела, как Севка с Иркой живут, кто помер да у кого кто родился. Леха что знал, то и рассказывал. Насчет грибов, конечно, разговор тоже заходил, но про паспорт и все прочие обстоятельства Коровин и словом не обмолвился. Послушал и Нинкины россказни, правда, не больно понятные, про всякие там рыночные отношения и безобразия. Немного телик посмотрели, а потом спать пошли.

Трахаться Нинка не только любила, но и умела, поэтому все получилось очень даже ловко и приятно. Леха впервые за долгое время спал не один, на свежем белье. Очень уж хотелось ему эдак проспать до утра, но — не вышло.

Сколько проспать удалось — черт его знает. Ложились примерно около одиннадцати, но когда сон оборвался, была еще глухая ночь. Разбудил их обоих стук в дверь. Громкий, бухающий, тяжелый, аж комната дрожала.

— Открывай, бля! — орал кто-то хриплым злым басом, и Лехе даже спросонья показалось, что этого ночного гостя он знает. По крайней мере, голос ночного пришельца где-то слышал. Но когда Нинка, проснувшись, охнула: «Вот нелегкая! Котел!» — Лехе все стало ясно.

Нинка, как видно, была убеждена, что в этот вечер Котел не заявится и не помешает ей с Лехой, а тот заявился. И уж, конечно, не догадывалась, что Котел — это один из мужиков, которых Коровин видел в лесу.

Девятины по Кускову Ивану Петровичу справляли у Севки Буркина. Помер старый учитель в ЦРБ, инфаркт вернее, чем бандитская пуля, ударил. Дня не промучился. Кое-кому от этого факта очень большое облегчение вышло. Например, участковому Пономареву и всему райотделу милиции. Косте-Костоправу и господину Абрамяну тоже. Потому что если нет человека, то нет и проблемы. Некоторые беспокоились, что за побоище, которое упрямый дед учинил городскому бандформированию, на деревню будет наезд, может, даже на бронетехнике. Слишком уж громкая плюха досталась «гладиаторам». Но все устроилось очень хорошо и просто. Дед Кусков помер, Галину Митрохину отправили в дурдом. Вообще-то у нее просто нервное расстройство было, но где нервное, там и психическое, тем более что на учете в психдиспансере она еще состояла. Единственная дееспособная свидетельница, которая находилась непосредственно на месте событий — Ирка Буркина, — под руководством Пономарева дала такие показания, которые устроили всех.

Получалось, будто собрались они в доме у Коровина с целью совместного распития. При этом, дескать, Коровин показал им найденный в лесу немецкий автомат и патроны, а сам пошел за новой бутылкой. В это время к дому подъехала какая-то иномарка и вышли люди, которые спрашивали Коровина. Старик Кусков, будучи в нетрезвом состоянии, открыл по ним огонь из немецкого автомата. К нему присоединилась гражданка Митрохина, которая произвела один выстрел из пистолета «ИМ», принадлежавшего ее покойному мужу на основании разрешения номер такой-то (это, как ни странно, была чистая правда, потому что пистолет, который она забрала у убитого Лехой Мосла, действительно раньше принадлежал Митрохину). В результате перестрелки трое граждан, приехавших на иномарке, были убиты, а трое тяжело ранены и задержаны органами милиции.

С этих троих были тоже взятки гладки — все они, по жутко неудачному стечению обстоятельств, скончались. Самое занятное, что в категорию тяжелораненых угодил и тот бандит, которого мужики отходили колами. Хоть и лупили его здорово, по-серьезному, но все-таки не так, чтоб на убой. Если бы спросить каждого, кто молотил, били ли по голове, то ни один не припомнил бы. Тем не менее согласно экспертизе тот гражданин отдал Богу душу (если Богу, конечно) от кровоизлияния в мозг. Вообще-то до милицейской машины он сам дошел, и кровоподтеки у него были в основном на спине и заднице. Но тех, кто его дубасил, персонально определить не удалось. У всех было крутое алиби: кто водку пил с тремя друзьями, кто свинарник ремонтировал в темноте, опять же с друзьями, кто с танцев к моменту побоища еще не вернулся. Кого ни опрашивал участковый — все принимали участие только в тушении пожара. И прокуратура чего-то не очень упиралась. Наверно, Король Лир тоже какие-то шестерни подмазал, чтоб никаких лишних копошений в этом селе не происходило. Так что громкое дело не состоялось, и всех это устроило. Даже Барона. Он-то и позаботился, чтоб те трое, которые угодили в больницу, переселились в морг. Все равно такие кадры, которые не смогли вшестером старого деда одолеть, ему не годились, а в качестве подследственных были совершенно не нужны. Иномарка «Ниссан» принадлежала не «Гладиатору», а одному из трупов, оружие граждане использовали не служебное, а незаконно хранимое. Соответственно доказать, что скромный гражданин Антонов имел какое-то отношение к тем нехорошим мальчикам, которые в свободное от работы время катались по области с пистолетами и автоматами, не сумел бы никто. Тем более что откуда у них оружие взялось, было неясно. Дома у них, в облцентре, ничего не нашли. В «Гладиаторе», где прокуратура навела небольшой шмон, кроме гладкоствольных помповых ружей и служебных «Макаровых» с облегченным патроном, числившихся по вполне законной ведомости, тоже лишку не обнаружили. Может, они вообще эти самые пистолеты-автоматы где-нибудь на дороге нашли и везли сдавать в милицию, а бухой дедуля-ветеран, забыв, что война полета лет как кончилась, взял и расстрелял этих мальчиков ввиду своей общей ненависти к демократическим преобразованиям?

Придумывать можно было что хочешь — Кусков в морге ЦРБ лежал. В крови у него алкоголь присутствовал — пропустил за ужином пару стопочек. Легкая степень опьянения. А может, и средняя, если постараться. Вот и записали «лыко в строку». Насчет того, что первой прозвучала очередь из немецкого автомата — все слышали. В общем, выходило как по писаному — старик-учитель от большой тоски по Советской власти терроризмом занялся. Слава Богу, что помер, а то загремел бы по 102-й. А так — на нет и суда нет.

Хоронить Ивана Петровича никто не приехал.

Девятины благополучно заканчивались. Жертв и разрушений не было. Молодежь пошла догуливать, старики — отсыпаться. У Буркиных осталась пара баб, которые совмещали приятное с полезным: помогали Ирке посуду мыть, а заодно «Санта-Барбару» смотрели. Что они там в этих Мэйсонах и Крузах понимали — фиг знает, но некоторые даже помнили, с чего там все начиналось несколько лет назад.

Севка курил на крыльце с Ванькой Ерохиным, который уже второй час разобъяснял, что раньше запчасти, блин, стоили копейки, но их ни хрена не было. Теперь их кругом полно, но хрен купишь, потому что денег ни хрена. Севка тоже чего-то говорил насчет запчастей, хотя у него был только мотоцикл, да и ездить на нем ему больше не хотелось.

И тут среди этого скучного, сонного разговора, который ни уму ни сердцу, вдруг послышался звонкий крик Саньки:

— Папка! Там дядь Лешу в телике кажут! Иди!

— Вот это да! — удивился Ерохин. — По какой же это программе-то? Вроде «Барбара» еще не должна кончиться…

Абрамян еще мчался по вечернему шоссе в направлении города, размышляя, куда направиться для начала: в облуправление МВД или в областную администрацию, когда Пантюхов, экстренно примчавшись в свою контору после звонка Воронкова, поднял по тревоге еще несколько особо доверенных чинов. Хотя причин позднего совещания он не объяснял, большая часть явившихся по вызову уже была в курсе дела. Одним из первых прибыл гендиректор областной телекомпании. Белый как мел, с заметной паникой во взоре.

Когда все заняли места за столом, во главе которого утвердился Пантюхов, на несколько секунд воцарилась мрачная тишина. Губернатор выдерживал паузу.

— Все телевизор смотрели? — спросил он. Народ безмолвствовал.

— Надо понимать, что молчание — знак согласия? Тогда попрошу господина Ларикова дать необходимые разъяснения. А именно: кто готовил материал с выступлением Алексея Коровина и каким образом он попал в эфир. Передача прошла три часа назад, время на изучение этого вопроса у вас было. Пожалуйста, Василий Валентинович, прошу вас.

— Я, к сожалению, Георгий Петрович, — пробормотал Париков, морально уже готовый к постановке административного клистира, — сам не видел эту передачу. Должна была идти программа РТР из Москвы. Наша компания выходит в эфир только в 21.30. Естественно, что передачу эту в нашей компании никто не готовил.

Танька Ерохина аж полчаса крыла матом своего обормота за то, что болтанул насчет того, что узнал место, откуда выступал Коровин. Ей вторила Ирка Буркина. Севка, когда за Ванькой прикатил Воронков, вызвался добровольцем. Помимо мата в адрес собственных мужиков, бабы высказали такие же теплые слова и по адресу господина Абрамяна. Стукача растакого-то.

Пока ехали, Воронков настырно расспрашивал Ерохина, что он возил в Додоново, когда и кому.

— Чего-то, Ваня, я в твоем рассказе не понял. Старый, наверно, стал. Как ты тогда в Додоново подрядился, я так и не усек.

— Да обыкновенно подрядился. Свез одному земляку картошку на базар, они там остались, а я покалымить решил. Ну, сперва к вокзалу поехал, там от багажного одному помог мебеля довезти. Потом пообедал в столовой, а оттуда меня один друг нанял для кооператива яблоки перевозить. Прямо у ворот рынка мужик подошел.

Коровину заложником быть понравилось. Особенно после того, как его наконец-то закончили записывать на видео. Мероприятие это продолжалось вовсе не столько времени, сколько показали на кассете, а много больше. Леха за это время выпил не пару глотков пепси-колы. Он выдул аж пять с небольшим бутылок. И снимали его почти четыре дня без малого. Почему так долго? А потому, что не так-то это было просто заставить его озвучить текст, который не он сочинил. Потому что говорить так по-умному Леха не умел, и его еще надо было тренировать. Опять-таки, надо было, чтоб он все это не по бумажке читал, а просто рассказывал. Все это время он прожил в овощехранилище, где, конечно, условия были похуже, чем на даче у Ольги или в отеле у Воронкова. Приличную одежду ему давали только на съемку, а все остальное время он ходил в какой-то небольно чистой спецуре. Кроме того, перед записью заставляли умыть рожу, причесаться и побриться.

Раза по три-четыре Лехе приходилось отрабатывать каждую фразу. Иногда по пять, а то и по шесть. Это вначале было тяжеловато. Но постепенно, с течением времени, у Лехи наработался стиль речи, и он уже с ходу произносил все так, как задумывалось похитителями. На четвертый день он почти все проговорил с ходу, без репетиций перед выключенной камерой.

Вот после этого мытарства, связанные с сидением в холодном отсеке овощехранилища и записями на видеопленку, в основном закончились. Вечером того же дня, когда были сняты последние кадры — само собой, на монтаж Леху не приглашали, — ему опять надели на голову шапку-мешок и наручники — на руки. Потом вывели куда-то и вежливо усадили в кузов какой-то небольшой машинки. Возможно, «Газели», а может быть — «РАФ-фермера». Определить точно, какой именно, ему так и не удалось. Когда приехали на место — опять же хрен знает куда (Леха запомнил только, что выгружали его в каком-то пропахшем бензином помещении), — то Коровина быстренько утащили под руки по некой лестнице. По этой лестнице его уволокли не очень далеко, не больше чем на второй этаж. Это Леха сам так прикидывал, по времени. Глазами он, конечно, ни черта не видел. Ноги только ощущали, что ступени не деревянные, а каменные. Шапку с морды сняли только в полупустой комнатушке, но перед тем довольно долго вели, как говорится, по горизонтальной плоскости, то есть по полу, состоявшему из скрипучих паркетных половиц.

Комнатушка была без окон, но зато с двумя унитазами и двумя умывальниками. Леха прикинул, что раньше это были два санузла в смежных коммуналках. Судя по следам на стенах, между ними была когда-то перегородка. Существовали некогда и ванны с газовыми колонками, но сейчас обе ванны уже испарились, также, как и большая часть плиток, которыми в древности был выстелен пол. Их аккуратно отодрали, и лишь в двух-трех местах на пыльном цементе остались наиболее крепко присохшие осколки.

Вместо одной из ванн между батареей отопления и одним из унитазов размещалась койка армейского образца с железной сеткой, матрасом без простыни и подушкой без наволочки. Еще было шерстяное одеяло с двумя белыми полосками по краям. Когда-то в армии у Лехи было такое же, и старшина заставлял ровнять эти полосы по натянутой нитке.