Когда одного из серфов поймали с пачкой подстрекательских прокламаций в кармане, маркиз во Дерриваль преисполнился законного негодования. Плохо было уже то, что серф взялся за чтение, ибо грамотность ложится непосильным грузом на мозг человека из низшего сословия, неизбежно приводя к умственной и моральной травме. А то обстоятельство, что памфлеты эти сочинил не кто иной, как мерзкий республиканец Шорви Нирьен (чьи писания особым распоряжением маркиза объявлялись вне закона), было вдвойне возмутительно; так что виновный – легкомысленный фантазер по имени Зен сын-Сюбо – явно попал в серьезный переплет. Теперь он сидел, запертый в конюшне, ожидая допроса и неизбежного наказания. Его счастье, если отделается меньше чем дюжиной плетей. До захода солнца судьба парня будет решена. Среди крестьян на полях и слуг в господском доме ходили самые невероятные слухи.

Дочь маркиза во Дерриваля Элистэ никогда бы не стала забивать себе голову подобной ерундой, если бы не чрезвычайно странное поведение ее служанки – Стелли дочь-Цино. Замкнутая, нерасторопная, безразличная ко всему, иногда просто оскорбительно невозмутимая, эта служанка и в лучшие-то времена не заслуживала похвалы; а с тех пор, как весть об аресте Зена понеслась до замка, у Стелли просто все из рук валилось. Меньше чем за два часа она разбила флакон с духами, второпях опрокинула баночку с пудрой, разорвала кружево на утреннем пеньюаре и сделала такую отвратительную прическу своей госпоже, что Элистэ в отчаянии тряхнула головой, так что кудри ее рассыпались но плечам золотистой волной, как в детстве И все же, поглядев на себя в зеркало в массивной позолоченной раме, Элистэ была вынуждена признать, что эта детская прическа очень ей шла. Волосы были одной из главных ее прелестей, а как можно еще нагляднее продемонстрировать их завидную шелковистость и невероятную длину? Кроме того, колечки, упавшие на чистый белый лоб, придавали какую-то особую выразительность и блеск ее серым глазам, самым большим в провинции, если не во всем Вонаре. В свои семнадцать лет Элистэ ужасно не хотелось казаться наивным ребенком, она стремилась выглядеть взрослой. Но все же нельзя было отрицать, что в обрамлении этой пышной копны медовых волос ее лицо (по форме напоминавшее сердечко) смотрелось прелестно. Она решила не подбирать волосы, по крайней мере сегодня. Так что эта угрюмая негодница Стелли, хоть и ненамеренно, оказала ей услугу.

В зеркале почти целиком отражалась залитая солнцем спальня – во всем ее беспорядке. На полу стояли раскрытые коробки и сундуки. На креслах и подоконниках грудами лежали платья, нижние юбки, кружевные косынки, шали и манто, шарфы, перья и ленты. Шляпные коробки были свалены в кучу у стены, шелковые и шерстяные чулки свешивались из выдвинутых ящиков комода, из секретера, набитого до отказа, торчали веера и перчатки; ботинки, туфли и шлепанцы валялись по всей комнате, в углу возвышался сугроб из скомканных бумажных салфеток. Неделю назад Элистэ было предписано прибыть в столицу Шеррин и занять место фрейлины Чести при дворе королевы; но сборы затянулись – из-за Стелли, которая, как обычно, не проявляла ни старательности, ни рвения. Вот и сейчас, прямо на глазах у Элистэ, служанка грубо скомкала тончайший муслиновый пеньюар и запихнула его в и без того переполненный сундук.

Элистэ охватило раздражение, хотя провинность Стелли и не казалась такой ужасной. Просто Элистэ была абсолютно уверена, что служанка, всего несколькими годами старше ее, делала все это намеренно. Однако одно дело знать, а совсем другое – доказать. Если ее обвинить в злом умысле, Стелли односложно пробормочет, что сделала это не нарочно, и вид у нее при этом будет довольно наглый. Доказать ничего невозможно, да и вообще недостойно опускаться до подобной мелочности. Глубоко вздохнув, Элистэ нарочито спокойно обратилась к служанке:

– Не туда, милая. Вынь, сложи как следует и положи в другой сундук.

Элистэ сделала все что могла. Оставив Дрефа, она немедленно отправилась разыскивать отца и обнаружила его в кабинете – излюбленном месте маркиза во Дерриваля, где он предпочитал заниматься своим любимым делом – собиранием и изучением медицинских курьезов. Он часто сидел там, окруженный дорогой его сердцу коллекцией, в которую входили деформированные человеческие кости и черепа, двухголовые и трехрукие зародыши, мумифицированные карлики и горбуны, засушенные головы, аномальные человеческие органы, глаза и мозги, хранящиеся в специальном химическом растворе. Маркиз часами просиживал за столом и составлял, тщательно подбирая слова, описание последнего чудесного приобретения. В такие минуты он бывал почти счастлив. Но только не сегодня. Едва бросив взгляд на лицо отца, Элистэ поняла, что ее попытка совершенно безнадежна. Будучи сильно не в духе, маркиз начинал выпивать куда раньше обычного. Несмотря на полдень, щеки его уже подозрительно покраснели, глаза налились кровью, а веки отяжелели. Неразговорчивый, красивый мужчина в расцвете лет, очень похожий лицом на свою дочь, с такими же тонкими чертами и белой кожей, – маркиз обыкновенно бывал весьма элегантен. Сейчас же парик его растрепался, галстук сбился на сторону, на манжетах смялись и обвисли вчерашние кружева. Нахмуренные брови и плотно сжатые губы без слов говорили, как раздражен маркиз. Элистэ смотрела на него без надежды и уж тем более безо всякой любви. Согласно обычаям эпохи, она выросла на попечении слуг и домашних учителей и на протяжении своей недолгой жизни мало общалась с родителями. Она видела их, когда семья собиралась за трапезой, и в дни пиров, всегда окруженными родичами и слугами. Со своим мрачным неразговорчивым отцом Элистэ чувствовала себя скованно и, к счастью, редко виделась с ним. Когда же это происходило, она едва знала, как к нему подойти. С большой неохотой ввязывалась она в эту историю с Зеном сын-Сюбо.

– Недисциплинированный. Непокорный. Смутьян, – отрезал маркиз.

– Совсем нет, отец, – мягко возразила Элистэ. – Просто безмозглый мальчишка.

– Не такой уж безмозглый. А когда мы выбьем из его головы псе бунтарские мысли, будет совсем хорошим.

– Но пороть… – Ноздри Элистэ раздулись от возмущения. – Фу, как неприятно. Этот сын-Сюбо – жених моей горничной. Если его высекут, она на несколько дней надуется, и я вынуждена буду сносить ее скверный нрав; так что подумайте обо мне. Разве нет других способов воздействия?