У соседей по лестничной площадке целые сутки громыхала гулянка. Уже к рассвету стихли звуки гармошки, уснуло надорванное радио, замолкли хмельные гости. Ровно в семь, вместе с неохотно пробуждающимся осенним солнцем, из дома вышел пошатывающийся сосед – семнадцатилетний Володька. Он был уже заранее обрит наголо (видимо, прямо вчера – на жалкой головной коже зияли порезы), в чистом спортивном костюме. На плече болтался красный рюкзачок. Справа парнишку крепко держал за плечо его отец Николай Иванович. Он был одет в непривычный для токаря черный костюм и в свободной руке нес пакет с торчащим селедкиным хвостом. Слева шла Светлана Петровна, тоже в парадном платье и с пышно взбитой прической. Сзади кучей шли Володькины друзья, человек шесть. Они были хмельны в умат, с трудом стояли на ногах, вели друг друга. У одного на шее висела гармошка, длинный парень в шортах нес гитару. Как ни пьяны, все равно они честно провожали своего товарища, зная, что вскоре такие почести окажут и им. Хриплыми сорванными голосами орали ”Прощание славянки”. Вот вся процессия подбрела к остановке, Володька вплыл в центр команды своих друзей, все сцепились, заорали одобрительно, он вскоре вылетел из объятий, подшагал к родителям. Подъехал троллейбус. Друзья отошли: проводы кончились, дальше должны идти только родители. Двери хрипло отворились, Николай Иванович засунул сына, потом жену вовнутрь, а потом залез и сам. Троллейбус поехал, оставив на остановке мотающихся парней.

Я сел в этот же троллейбус, в другую дверь, и плюхнулся на одно из пустующих сидений. Передо мной сидели другие провожающие, видимо, из деревни – старый уже отец, крепенько пьяный, сам призывник – такой же бритый, дрожащий от похмелья парнишка в потертой спортивной кофте, и младший брат, стоя подпиравший собой сиденье, чтобы на повороте батя с братаном не вылетели в проход.