На зону номер 227А, затерявшуюся в дебрях тайги примерно на полпути между Ангарой и Подкаменной Тунгуской, опустились морозные сибирские сумерки. Кутаясь в тулупы, на вышках скучали часовые, из пастей собак вырывались густые клубы пара. До возвращения с лесоповала построенных в колонны зэков оставалось примерно с полчаса.

На проржавевшей плите лагерной кухни, фырча, как загнанный жеребец, кипела огромная алюминиевая кастрюля с тщательно выцарапанной на ее матовом боку надписью: «Люби меня, как я тебя». Ходили слухи, что автором этого нежного послания был Бубновый Валет, мотавший срок за нападение на родную тещу с целью нанесения тяжелых телесных повреждений, но сам он в этом не признался бы даже под дулом пистолета. Однажды, выкурив пару косячков контрабандной марихуаны, Бубновый Валет в порыве откровенности поведал своему соседу по камере, что звуки, издаваемые кипящей кастрюлей, напоминали ему стоны жены в разгар их недолгого медового месяца. Это признание и стало основанием для подозрений, но, поскольку автор надписи намеренно изменил почерк, докопаться до истины в этом тонком вопросе так и не удалось.

Итак, неутомимая кастрюля урчала и фыркала, взывая о любви, но погруженный в свои размышления дежурный по кухне оставался глух к ее настойчивым призывам. Василий Ахиллесович Христопопулос — лагерная кличка Джокер, сын грека-контрабандиста и виолончелистки, получивший срок за мошенничество, с вдохновением истинного художника снимал кожуру с картофелины, напоминавшей своими формами дебелое туловище женщины кисти Рубенса. Вася, изголодавшийся по прекрасному полу за два года навязанного ему государством и правоохранительными органами одиночества, снимал кожуру с картофелины так, как он снимал бы с Клаудии Шиффер вечерний туалет от Валентино, — медленно и осторожно, словно чувствуя под своими пальцами упругую прохладу золотистой кожи, сгорающей от страсти модели.

— Дароб алары? — громыхнул у него над ухом сочный раскатистый бас.

Вася вздрогнул и выронил картофелину. Клаудиа Шиффер исчезла, и вместо ее чарующего полуобнаженного тела глазам Васи предстала гораздо менее отрадная картина — коренастая фигура местного бугра Семена Аристарховича Полианчика по кличке Валькирий.

— «Блэгни» 76-го года! — торжественно объявил Папа Сочинский, разливая вино по рюмкам.

— Ого! — восхитился маркиз. — Это же одно из лучших коллекционных вин! Где вы его достали?

— У меня есть свои тайны! — улыбнулся вор в законе.

— Обещаю каждый год посылать вам в подарок дюжину ящиков лучших вин из погребов де Арнелья! — поклялся Альберто. — А если захотите посмотреть Испанию, так имейте в виду, что мой дом — это ваш дом. Вы спасли нам жизнь. Я никогда этого не забуду.

— Пустяки, — заскромничал Папа Сочинский. — Кроме того, мысль о том, что Генсек сейчас хлебает баланду в землянке Дарасаева, торгуясь с ним из-за выкупа, доставляет мне истинное наслаждение. Я даже вообразить не мог, что вам удастся заварить такую кашу.