Рабочее утро понедельника старший следователь Митрофан Васильевич Голушко начал, как всегда, с завтрака. По устоявшейся за много лет привычке, войдя в кабинет, он первым делом достал из портфеля бумажный сверток, в котором лежало несколько кусков сыра с плесенью и десяток постных крекеров, положил его на стол, сам уселся на стул и приготовился трапезничать. Обычно стоило ему достать еду, как в кабинет кто-нибудь вламывался, как правило, это был старший опер Леха Смирнов, лучший друг Голушко. Но сегодня ни одна душа не потревожила Митрофана. Он спокойно достал свой завтрак, разложил его на салфетке, заварил себе травяного чая и приготовился поесть, но… Аппетита не было! Та еда, которой он был верен многие годы, вдруг перестала вызывать в нем положительные эмоции. Раньше у него слюнки текли при одном виде вкрапленной в сыр зеленоватой плесени, а теперь Митрофан не чувствовал ничего. Хотя есть хотел! Со вчерашнего вечера Митрофан выпил только стакан кефира, и желудок утробным урчанием напоминал Голушко о том, что надо бы его чем-нибудь заправить. Митрофан поднес ко рту кусок сыра, но через секунду с отвращением вернул бри на салфетку…

«Сальца бы сейчас! – впервые за сорок с лишним лет возжелал Голушко. – С черным хлебушком. А еще картошечки жареной, селедки с луком и стопку водки!»

Эти мысли были настолько нетипичны для него, что сравнить их можно было только с богохульными высказываниями праведника. Митрофан терпеть не мог сало, крайне редко ел жареное, к селедке был равнодушен, а водку не пил вовсе. Так с чего вдруг возник этот порыв отравить свой организм всякой вредной гадостью? Ну просто токсикоз какой-то!

– Добрейшего утра вам, драгоценный Митрофан Васильевич! – донеслось со стороны двери. Подняв глаза от не вызывающего ничего, кроме тоски, завтрака, Голушко увидел входящего в его кабинет Леху. – Трапезничать изволите?

– Угу, – без энтузиазма ответил Митрофан и, сунув в рот кусок сыра, стал его вяло пережевывать. – Хочешь со мной?

Убрав телефон в карман, Базиль вновь посмотрел на покойника. Тот лежал со вскрытыми венами на запястье в наполненной водой ванне. Естественно, голый. Мускулистое, немного заплывшее жирком тело начало синеть, но Базиль хорошо рассмотрел на шее кровоподтек. Он запросто мог появиться после того, как «самоубийца», начав отключаться, уронил голову на край ванны, но Голушко не сомневался, что мужчина умер на– сильственной смертью. И у него были на то основания.

Базиль прибыл на речной островок вчерашним вечером. Пока разгрузил лодку, пока палатку разбил, пока сети поставил, уже и ночь пришла. Выпив пару стопок водочки и перекусив бутербродами с салом, Базиль улегся подремать прямо на свежем воздухе. Только уснул, как его разбудил нарастающий шум мощного лодочного мотора. Вскочив испуганно, Базиль бросился к реке, чтобы посмотреть, не рыбнадзор ли. Браконьеров нынче летом наказывали нещадно: штрафовали на несколько минимальных окладов и навсегда лишали членства в обществе «Охотник и рыболов». Базиль состоял в нем лет тридцать и не хотел лишиться своего билета, поскольку планировал по осени съездить к приятелю на Ветлугу, пострелять глухарей.

Спрятавшись в ветках пышного кустарника, Голушко стал вглядываться в даль, туда, откуда в направлении острова двигался катер. Когда тот приблизился достаточно, чтобы можно было рассмотреть все в деталях, Базиль с облегчением выдохнул: не рыбнадзор! Всего лишь прогулочный катер: на борту большими буквами было написано: «Эдельвейс». Сначала он шел быстро, но потом замедлил скорость, а возле острова и вовсе остановился.

«Ну что за гадство такое! – выругался Базиль про себя. – Что им, других мест мало? Нашли куда причалить! Тут комарье злое, берег плохой, не покупаешься. Да и природа никакая, одни кусты…»

Базиль, собственно, именно из-за них этот остров и облюбовал. В зарослях было удобно прятать свой «бивак» от того же рыбнадзора. А еще он был уверен, что тут его никто не потревожит, и вот поди ж ты…

Базиль не ошибся – человек в плащ-палатке был в это время далеко от острова. Покинув его, он проплыл по реке несколько километров, выбрался на берег, сдул резиновую лодку, сунул ее в заранее припасенный мешок. Туда же отправились болотные сапоги. Вместо них он обулся в вынутые из огромных карманов рыбацких штанов кеды. Закинув мешок за плечо, человек пустился в пеший поход. Преодолев еще два километра, он достиг предпоследнего пункта своего назначения – высокого забора, ограждающего территорию дома отдыха «Эдельвейс».

Человека, мысли о котором в это самое время не давали покоя Базилю, звали Габриелем. Это имя он дал себе сам. В паспорте же у него значилось совсем другое. Не такое звучное. Его он не любил. А вот имя Габриель (древнееврейское) нравилось ему чрезвычайно. «Сила моя – в боге», вот каково было его значение. Символом же имени Габриель была крапива, которая, как известно, обжигает, и это тоже ему импонировало…

Габриель стянул с себя плащ, аккуратно скрутил его и положил туда же, куда спрятал мешок с лодкой и болотными сапогами: под мощный корень вековой сосны, росшей у забора «Эдельвейса». Это был его тайник. Туда помещалось много полезных вещей, например набор инструментов, смена одежды, оружие (или то, что можно было использовать в качестве его – Габриель не пользовался ни огнестрельным, ни холодным), бинокль, резиновые сапоги и самый важный предмет – перчатки. Без них он не мог выйти «на дело», поскольку у милиции не должно появиться ни единого сомнения в том, что жертвы Габриеля покончили жизнь самоубийством. В этом был весь смысл! Для этого он так старался. Следил за будущей жертвой, узнавал ее привычки, распорядок дня, предугадывал планы, изучал номер, где та обитала, присматривался к тем, с кем она общается, а после суммировал полученную информацию и разрабатывал план идеального убийства…

Раздевшись и уложив вещи в тайник, Габриель шагнул к забору и, нащупав руками нужный кусок дерна, убрал его в сторону. Под ним оказалась большая, обложенная целлофаном яма. Это был ход. Габриель специально выстелил его пленкой, чтобы не пачкать одежду. Он терпеть не мог грязь.

Пробравшись по подземному ходу (на деле это был просто лаз длиной в два метра) на территорию дома отдыха, Габриель посмотрел на часы. Они показывали половину девятого. В этот час уже кое-кто встал и сейчас либо бегал по аллейкам парка, либо делал зарядку на своей террасе. Основная масса отдыхающих пока спала. Завтрак начинался в десять, и люди не спешили подниматься со своих удобных кроватей. Та жертва, которую Габриель должен был сегодня убить, точно еще не встала. Хотя он не мог знать этого доподлинно, просто предполагал. Его новая жертва приехала в «Эдельвейс» только вчера, и Габриель не успел ничего о ней узнать. Но он видел ее, и ему стало ясно, что девушка не относится к разряду спортсменок, тем более бегуний. Она и ходила-то медленно, немного вразвалочку. Возможно, у нее была когда-то травма ног. А может, врожденный вывих бедра…

Проснувшись, она прислушалась к своим ощущениям и отметила, что чувствует себя прекрасно. Давно она не вставала с таким удивительным ощущением полного довольства жизнью. У нее ничего не болело, ее не мутило, изжога не мучила, спина не ныла, а ее вечный спутник – зверский аппетит – не раздирал желудок, а всего лишь ненавязчиво напоминал о том, что скоро завтрак…

«Видимо, это от речного простора и свежего воздуха, – сделала вывод Марго. – В городе я задыхалась от выхлопных газов, духоты. Злилась на суетливый люд. Реагировала на раздражающие шумы. Плохо спала… А тут такая благодать!»

Марго с наслаждением потянулась и встала с постели. Босиком прошлепав по теплому полу в ванную, стала умываться. На раковине стояли всевозможные флакончики с жидким мылом, шампунями, ополаскивателями, гелями для душа, но ничем этим Марго не пользовалась. С давних пор она была поклонницей народных средств ухода за внешностью и покупной косметике предпочитала самодельные травяные отвары. Ванну принимала с чистотелом, лицо протирала отваром ромашки, волосы ополаскивала крапивой, а мылась самым обычным детским мылом.

Приведя себя в порядок, Марго вернулась в комнату, открыла холодильник, достала коробку сока и направилась с ней по винтовой лестнице на второй этаж, чтобы выйти на балкон. Вид оттуда открывался изумительный! Перед глазами и далекий лес на соседнем берегу, и река, и причал. А если свесить голову вниз, то можно увидеть, как по тенистой липовой алее трусят любители утренних кроссов. Сейчас, например, на ней было сразу трое бегунов. И одного из них Марго знала. Это был Сережа, ее сосед по столу, приехавший в «Эдельвейс» с супругой. Вчера за ужином он объявил всем, что вернется к забытой в последнее время привычке бегать по утрам, и вот, видимо, решил свое слово сдержать. Давалось ему это с большим трудом! Сережа передвигался еле-еле, сильно потея и задыхаясь. Что говорило о том, что привычка бегать была забыта не в последнее время, а очень и очень давно…

Улыбнувшись своим мыслям, Марго допила сок. Постояла немного, подставляя лицо ласковому ветерку, и вернулась в дом. Сменила халат на платье. Включила телевизор и стала смотреть мультфильмы. Показывали «Ну, погоди!». Марго знала все серии наизусть, но все равно не могла оторваться. Точно так же, как не могла оторваться, к примеру, от «Красотки» или «Бриллиантовой руки». Муж ее в этом не понимал. Он считал, что, когда знаешь, чем все кончится, смотреть неинтересно. А вот Марго придерживалась другого мнения. Переживать приятные моменты можно бесконечное количество раз, ведь так? Не случайно же мы постоянно воскрешаем в памяти самые радужные события! Все равно что любимое кино смотрим…

Все то время, что Марго разговаривала с Максом, ее супруг стоял в фойе и наблюдал за происходящим. Он заглянул в столовую, чтобы узнать, за каким столиком сидел покойный, и записать имена его соседей, но тут увидел супругу, мило болтающую с каким-то красавчиком, и позабыл обо всех делах.

Несмотря на то что Митрофан доверял жене, чувство жгучей ревности терзало его постоянно. Причин для этого было две. Первая – неуверенность в себе. Вторая – бывшая профессия супруги. Митрофан знал, что имеет малопривлекательную внешность. Поэтому никогда не мечтал о красивых женщинах, считая себя недостойным их. Первая его жена была «серой мышкой», и это Голушко устраивало. А вот во второй раз Митрофана угораздило жениться на красавице. Когда Марго была карлицей, он еще как-то мирился с тем, что у нее прекрасное лицо, но, когда она сделала операцию и превратилась в эталон красоты, комплекс неполноценности начал развиваться в Мите со стремительной силой. Сам-то он любил жену не за внешность, но остальные «клевали» именно на нее. Марго не могла спокойно ходить по улицам, к ней постоянно приставали мужчины. И Митрофан, зная об этом, просто-таки сатанел. Особенно если в этот момент ему вспоминалось, что когда-то Марго спала со всеми, кто мог себе позволить купить ее «любовь». И пусть она уверяла, что не получала от этого никакого удовольствия, а Базиль твердил, что из бывших проституток получаются самые лучшие жены, Митрофан все равно страдал от раздирающей душу ревности…

Как сейчас, например!

Мужчина, болтающий с Марго, был, кроме того, что хорош собой, еще и богат. Явно дорого одет, и часы на руке золотые. Да и вообще! Раз отдыхает в «Эдельвейсе», значит, имеет доход не менее ста тысяч в месяц. А Митрофан? Мало того, что толст и лыс, так еще зарабатывает жалкие двадцать тысяч… И шутить не умеет! Не то что красавчик. Вон как Марго заливается, слушая его…

Сомкнув челюсти так, что скрипнули зубы, Митрофан сделал несколько шагов вперед. Решил послушать, о чем жена с красавчиком болтает. И вот что донеслось до его ушей:

Митрофан уселся за стол и, воровато покосившись на дверь, вытащил из сумки промасленный бумажный пакет. Сунув туда руку, достал пять бутербродов с копченым салом. Пахли они одуряюще, и у Митрофана во рту сразу же образовалась слюна. Сглотнув ее, он прикрыл бутерброды салфеткой и стал готовить себе чай.

Когда вода согрелась, Митрофан сыпанул в стакан ромашки, но, немного подумав, вышвырнул ее в помойное ведро. В столе у него с давних времен лежала банка растворимого кофе (кто-то притащил в качестве презента), вот ее-то Голушко и достал. Открыл. Зачерпнул полную ложку гранул и высыпал на дно стакана. Затем добавил в кофе три куска сахара, сгущенки и залил все кипятком. Помешав, с наслаждением втянул носом ароматный пар и сделал глоток…

– Божественно, – прошептал Митрофан. Затем откусил от бутерброда добрую треть и счастливо зажмурился. Однако насладиться «чудным мгновеньем» Голушко не дали. Буквально в следующую секунду он услышал:

– Не верю глазам своим и обонянию! Митюня жрет сало и пьет кофе!

Голушко открыл глаза и недовольно воззрился на Смирнова. Однако его взгляд Леху не смутил.

Марго, одетая и причесанная, стояла у зеркала в прихожей и наносила на губы блеск. Здесь, в доме отдыха, она не пользовалась косметикой, давая лицу отдохнуть, но сейчас решила немного подкраситься. Во-первых, губам нужно увлажнение, а то сохнут от ветра, а во-вторых, все равно делать нечего: Марго собралась на завтрак раньше обычного и теперь ждала оклика соседки.

Подкрасившись и еще раз проведя по волосам расческой, Марго посмотрела на часы. Они показывали две минуты одиннадцатого. Инесса опаздывала. Она была очень пунктуальной и заходила за Марго всегда в одно и то же время: ровно в десять.

Прошло еще три минуты. Марго решила больше Инессу не ждать и отправилась на завтрак без нее (есть хотелось ужасно). Выйдя за дверь, она двинулась по дорожке в сторону главного корпуса, но, не пройдя и десяти шагов, остановилась. Сердце царапнуло нехорошее предчувствие. Вдруг с Инессой что-то случилось? Ведь это странно: одиннадцатый час, а она еще у себя. Марго помнила, как соседка говорила, что просыпается не позже семи и ждет не дождется завтрака, чтобы «выйти в люди».

«А если ей стало плохо? – пронеслось в голове у Марго. – Сердце прихватило или, скажем, приступ аппендицита? Может, лежит сейчас без сознания? А мне поскорей бы брюхо набить!»

Решительно развернувшись, Марго заспешила к бунгало Инессы. Подойдя к нему, она толкнула дверь. Та оказалась заперта. Марго постучала. Ответом ей была тишина. Поколотив в створку еще и вновь не дождавшись ответа, Марго проследовала к окну. Шторы были задернуты, но не до конца. Маленькая щель позволила Марго увидеть часть комнаты. И именно ту часть, где стояла кровать. На ней лежала Инесса. Судя по первому взгляду, она спала, чуть повернувшись на бок, скрестив руки и уткнувшись лицом в подушку.

Он все видел. И то, как Магдалина подходила к бунгало соседки, и как стучала в дверь, и как, не дождавшись ответа, звонила по телефону, а потом ждала отца мужа, и как тот забирался через балкон в дом…

«Прыткий старикан, – усмехнулся про себя Габриель. – Совершать подобное «восхождение» не всякий молодой рискнул бы, а этому все нипочем…»

Следить за развитием событий Габриель не стал, и так знал, что будет дальше. Вместо этого поспешил в столовую, чтобы успеть позавтракать до того, как поднимется буча. Пока шел, по привычке вспоминал былое, и делал это с удовольствием…

Вернувшись из Крыма, восстанавливаться в институте Габриель не стал. Желание учиться исчезло безвозвратно. Он забрал документы в деканате, выписался из общежития и… всерьез призадумался.

Габриель не знал, как жить дальше. Где – тоже не знал. Не на море, это точно. Там все будет напоминать об Оксане, и этих мук его исстрадавшаяся душа не выдержит. Домой возвращаться нельзя (заберут в армию), да и незачем – «проклятое место» никаких эмоций, кроме отвращения, не вызывало.

– Ломайте! – скомандовал Митрофан и посторонился, давая плотнику подойти к двери. До этого Голушко пытался открыть ее полученным от горничной ключом, но безрезультатно.

Чудик с плеером (Иван Гончаров, насколько Голушко помнил) кивнул и достал из-за пояса маленький ломик. Как он умудрялся слышать то, что ему говорят, не снимая наушников, для Митрофана было загадкой.

– Вы только поаккуратнее, хорошо?

– Естественно, – флегматично ответил плотник. – Иначе стоимость двери из моей зарплаты вычтут…

Он ловко втиснул ломик между дверью и косяком и поднажал. Раздался треск. На крыльцо упало несколько стружек. И дверь отворилась.

Он проводил Марго до «уазика». Посадил в кабину. Засунул ее вещи в багажник. К тому времени и Митрофан подтянулся.

– Как она? – поинтересовался он у отца.

– Расстроена, – ответил Базиль. – Ей тут нравится!

– Понимаю, но… – Митрофан просительно посмотрел на отца. – Может, и ты уедешь отсюда, а?

– Чтоб за Марго приглядывать?