— Стало быть, так, — сказал Лёха. — Больше он на тебя не наедет. Это как пить дать. Разговор был тяжёлый, не скрою. Но он меня понял. Понял ли ты — это другое дело.

Клиент, крупный, лысеющий и потеющий мужик в малиновом пиджаке, напряженно замер, перестав жевать. Бросил косой взгляд на другого клиента, молча сидящего в углу. Тот демонстративно смотрел в сторону, подчеркивая непричастность к чужому разговору.

— Да ты бы снял пиджак-то. Не на банкете, — усмехнулся Леха. — Все свои. Это вот — кореш мой, Альча. Вместе срок мотали, из одной кружки чифирили. Ты не смотри, что он такой прикинутый. У меня от него секретов нету. Я правильно говорю?

«Прикинутый» Альча иронично хмыкнул, блеснув затемненными очками в золотистой оправе, и склонил голову с аккуратным пробором, полагая себя представленным. Трудно было поверить, будто между ним и бомжеватым Лехой может быть что-то общее.

Квартира была под стать хозяину. Пахло его немытым телом, на столе стояла недоеденная закуска, грязные тарелки и стаканы.

Лена медленно шла по Тверской, во все глаза глядя на Москву, в которую попала впервые в жизни. Прохожие — ну не все, конечно, в основном молодые мужчины, оглядывались, что-то ей говорили — когда комплименты, когда предлагали познакомиться, но она, стараясь не слушать, только рассеянно улыбалась, пожимала плечами и шла дальше.

Сегодня они с Костей последний день в Москве. Ночью поезд отвезет их обратно в Челябу, и всё. Закончился их медовый месяц, прощай, Москва!

Она взглянула на часики, которые Костя подарил ей ещё до свадьбы, когда вернулся из армии. У нее еще полтора часа — десять раз успеет к Костиному возвращению попасть в Выхино, где они остановились у его армейского дружка. Она не поехала с ним на Казанский вокзал за билетами, захотелось в последний раз посмотреть на Москву, побывать там, где больше всего понравилось, и Костя даже слова ей не сказал… А в Москве ей все нравилось! И так не хотелось снова возвращаться в неуютный, серый Сосновск. Где никто, зная ее мужа, не посмеет даже приблизиться к ней. И потому ей так интересно было слышать то, что говорили ей здесь в Москве мужчины, как заглядывали в глаза и что предлагали.

Нет, Костю она при этом ни на минуту не забывала, что вы, а только все эти знаки внимания столичных мужчин все равно ее волновали и смущали… Хотя, наверно, здесь, в центре, было немало и приезжих, оторвавшихся от своих надоевших жен и таких же скучных, невзрачных городов, как их Сосновск.

Она вспомнила, что Костя попросил ее купить сигарет «Мальборо», и не просто «Мальборо», а каких-то особых, которые ему попались только там, где они остановились, в Выхино, недалеко от дома Костиного друга Валеры.

Седов ждал в своём «форде», пока зажжётся зелёный, искоса поглядывал через зеркало заднего обзора на свою спутницу, обиженно смотрящую куда-то в сторону.

Он откровенно любовался ее строгим профилем, наполовину утонувшим в пушистом воротнике норковой шубы. Просто во рту становилось сухо, как она ему нравилась, когда вот так обиженно смолкала и смотрела в сторону и снова, как год назад, казалась недоступной и потому особенно привлекательной. Он чуть не проворонил момент, когда включили зеленый и сзади требовательно загудели клаксоны. Он рванул с места, так что ее голова грациозно дернулась — все, что она делала, даже не по своей воле, любое ее движение отличалось змеиной грацией; она недовольно поморщилась.

— Можешь поаккуратнее? Зачем ты отпустил сегодня Толю? Ты давно не был за рулем. А он замечательно водит.

— Он заедет за нами около часу ночи, мы так договорились…

— Да? — Она повернулась к нему. — А ты уверен, что я высижу до часу? С этими твоими слюнявыми занудами?

— Домой поедешь одна, — сказал Костя жене. — Расскажешь всё Мите.

— Ну как же она одна, в её состоянии… — начала было Таня и тут же осеклась, прикрыв рот ладонью.

— Помолчи… — сквозь зубы произнёс её муж.

Костя не отрываясь смотрел на Лену, на её искусанные, обескровленные губы. Серое, осунувшееся лицо. Казалось, она постарела лет на двадцать.

— Помнишь, где это было? Или хотя бы где они тебя забрали?

В прицел был виден старик лет семидесяти, который медленно шел по тротуару, касаясь рукой стены дома, чтобы не поскользнуться. В руке он нес целлофановый пакет с надорванной ручкой. Полупустой пакет.

— Ну что? — Каморин искоса, сощурившись, посмотрел на Валета, самого крупного из парней в своём окружении. — Слабо?

Выстрела на улице никто не услышал. Упал человек и упал, подумаешь, мало ли кто падает при таком гололеде? Тем более старик. Тем более он этого боялся.

— Дай! — Каморин взял карабин из рук Валета, посмотрел в прицел.

— Неплохо. Не потерял форму, не потерял… Вот вам и тир! — обернулся он к своей команде. — Тренироваться надо в обстановке, максимально приближённой к реальной. А в городском тире вам больше нечего делать. И так уже разговоры пошли. Дескать, не среди стрелков ли спортсменов следует искать убийц… — Он достал блокнот, полистал. — Значит, сколько у тебя итого?

«Торпеды» из бригады Лёхи, сидя в своей «девятке», ждали возле спецшколы на Кутузовском уже больше часа. Их было двое — Серёга и Андрон. Серега переговаривался с Лёхой по сотовому.

— Он уже выехал, — сказал Лёха. — У вас там что делается?

— Уроки у него закончились, да вот назначили классный час. Минут двадцать назад, — сказал Серёга. — Мамаша за ним приехала с охранником. Он же водила. Тоже не знали. Сидят в своем «ауди» и слушают музыку. Мамаша еще хоть куда. Хихикает… Я бы с ним поменялся, если честно, тоже музыку послушал бы…

— Не отвлекайся! — строго сказал Леха. — Классный час — это сколько? Шестьдесят минут или сорок пять?

— Что я, помню?.. — буркнул Серега. — Меня из школы в седьмом вытурили. И сразу в колонию.

Каморин пришёл к Нине, на станцию «Скорой помощи», под вечер. Знал, что у мужа ее дежурство завтра, в другую смену, и пришел: все ещё казалось, что от нее многое зависит. Ощущение было безотчетным, он даже не пытался в нем разобраться, однако, когда Ирина захотела уехать с ним из Москвы, он сразу вспомнил Нину. И не захотел, чтобы Нина увидела его московскую пассию — блестящую и холеную. И наоборот, ему было все равно, увидит ли Ирина его бывшую невесту.

Нина встретила его с усталым равнодушием. Но все равно была красива как никакая другая на свете — её неброская, северная красота была величиной постоянной, не зависящей от настроения, физического состояния, погоды и косметики. Это, скажем, та же Ирина утром, после бессонной ночи, без грима своего и роскошного шиньона выглядела совсем не похожей на себя, вчерашнюю, а вот Нина… Он подумал о том, что Ирина, заметив утром этот его оценивающий взгляд, видимо, сразу женским чутьем определила, что у него там, в Сосновске, кто-то есть. И пожалуй, именно поэтому он отказался взять её с собой. Ее среда обитания — столичная богема. Там она — как красивый морской камень, лежащий на дне. Извлеки этот камень из его стихии — и он становится серым и неприглядным.

И видно, не зря именно в то утро, после ночи, проведенной с московской красавицей Ириной, ему так нестерпимо захотелось увидеть Нину. Хотя и не тешил себя какой-то надеждой.

— Ты что-то узнал про Ефима Григорьевича? — спросила она.

— Ещё нет… — вздохнул он, садясь без приглашения на стоявший с ней рядом стул.

Чурилин приехал на место убийства милиционера Сергея Петрунина, прежде служившего в том же отделении, что и погибший ранее Кравцов, через двадцать минут после случившегося. Его задержал звонок Хлестова, который требовал, чтобы Виктор Петрович немедленно его принял.

На месте уже были медэксперт и участковый. Поодаль переговаривались, отгоняя детей, соседи, в основном пенсионного возраста.

Чурилин присвистнул, склонившись к убитому. Пуля разворотила голову, ударив откуда-то сверху в висок. Запекшаяся кровь смешалась с серыми мозгами и грязным снегом.

— Классный выстрел, а? — сказал пожилой участковый. — Я так понимаю, откуда-то с крыши… — Он показал куда-то вверх на соседние дома. — Снайпер, мать его так… Вроде тихий он был, Серёга. Семейный. Никого не обижал.

— Виктор Петрович посмотрел туда же. Все здания не меньше двенадцати этажей, не услышишь в общем шуме, если стреляли с крыши.

Наум Семенович сидел во главе стола, не поднимая глаз. Он еще не знал, как об этом сказать присутствующим членам правления банка. А придётся… Генрих Николаевич дал бандитам слово, что введет их человека в правление. Сам Григорий Теймуразович его поддержал. Не гибнуть же банку… Бог с ним, с Хлестовым. Ему он обещал кредит, а потом отказал. Вынужден был отказать… Впрочем, можно было вполне сослаться на нехватку средств. Мол, это выявилось в самый последний момент… Хлестов чуть не стоял на коленях, принялся рыдать. Признался наконец, что весь в долгах, поскольку все его проекты в кино дохода не приносят, не те времена…

С этим ладно, забыли. Сейчас ему придется поддержать Генриха Николаевича, который, похоже, тоже, как Хлестов, на крючке у тех же самых преступников.

Ситуация — препохабнейшая. Не то слово. Отныне предстоит постоянно видеть перед собой ухмыляющуюся физиономию подонка, быть может, того, кто похитил (или организовал похищение, особого значения не имеет) его сына Мишу… О своей безопасности и безопасности членов своих семей здесь, в банке, до сих пор как-то не думали, все откладывали на потом. Слишком дорого охранные агентства запрашивали. И потом, эти постоянные разговоры и слухи о других банках, где охранники сами оказались бандитами.

— …Кажется, вы собирались нам что-то сказать? — обратился Наум Семенович к Генриху Николаевичу под конец заседания, когда все порядком устали и поглядывали на часы.

Генрих Николаевич пристально посмотрел на председателя. Надо бы действительно собраться наконец с духом… И сказать все как есть.

Седов прилетел в Екатеринбург поздно вечером. Аэропорт в Челябинске не принимал, и самолет сел в аэропорту Кольцово, где Каморин уже ждал его возле стоянки такси на своей машине.

— Магомет к горе, если не гора к Магомету… — приветствовал он Александра Петровича. — Хотя Магомету тоже пришлось сделать порядочный крюк…

Седов неопределенно кивнул. Снял с плеча сумку и бросил ее в багажник.

— В гостиницу или прямо к месту событий? — спросил Каморин.

— Что вы называете событием? — спросил Седов хмуро.