В рекламных проспектах о ресторане «У доброго доктора» говорилось, как о старейшем питейном заведении Ганимеда. Якобы в начале двадцать второго столетия его открыл сосланный на спутники Юпитера экстремист, по юности обучавшийся на ветеринара. Животных здесь и поныне почти не водилось, а потому пришлось ветеринару-экстремисту все больше пользовать людей, на чем и заработал он стартовый капитал для открытия ресторации. Правда это, или досужие вымыслы, Анри Беллар не знал. С одной стороны, в западном полушарии к тем временам стало нарастать недовольство, вызванное затянувшимся Африканским конфликтом, и сосланных на освоение космоса хватало. С другой, он был уверен, что даже пятьсот лет назад, заключенным, возводящим первые ледяные рудники полагались штатные врачи. Слишком уж дорого вставала в те годы доставка новых зеков к самой большой планете Солнечной системы.

Как бы там ни было, здание ресторана «У доброго доктора» считалось одной из самых старых построек Джекпота, города, выросшего на развалинах заброшенного рудника. Низкая широкая башня, сложенная из здоровенных глыб водяного льда, нынче она торчала почти в центре этого великолепного города развлечений. Прибежище торговцев и проституток, место отдыха шахтеров, добытчиков водяного льда, и военных, чьи заправочные станции кружили на орбите. Здесь можно было снять девочек, или заплатив сумасшедшие деньги насладиться вкусом суши из натуральной рыбы. Можно было проиграть целое состояние, и точно так же это состояние выиграть. Первое впрочем случалось куда как чаще. Джекпот, единственный город развлечений отсюда и до самого Марса. Крупнейшее поселение на внешних планетах Солнечной системы. Шестьдесят девять тысяч семьсот одиннадцать человек, не считая прикомандированных, наподобие скучающего капитан-лейтенанта Беллара.

Декорирован ресторан был на диво просто, голые ледяные стены, с еле заметным термопокрытием, да залитый пенобетоном пол. Торжество минимализма казалось бы, но внимательный взгляд мог заметить, как переливаются, накладываясь друг на друга радужные всполохи света, отраженного ото льда. Свет играл, рождая легкую паутину оттенков, что ежесекундно менялись, делая обстановку сказочно красивой, ажурной, легкой. Оптический дизайнер должно быть обогатился на этом заказе. Столь незаметно вплести в термопокрытие отражающие поверхности мог только истинный мастер.

Пока Беллар наслаждался третьей порцией арманьяка, из за рыже-коричневого диска Юпитера наконец то выглянуло Солнце. Здесь, с расстояния более пяти астрономических единиц, Солнце выглядело маленьким ярким пятнышком, но даже этого ничтожного света, проникшего в ресторан через прозрачную крышу, хватило что бы отполированный лед вспыхнул подобно сверхновой. Анри удержался, и не вскинул руку, защищая ладонью глаза, неведомый оптический дизайнер и в этом оказался настоящим мастером. Только вспыхнув, свет ослаб, колыхаясь, создавая иллюзию будто бар это огромный аквариум, полный прозрачной водой.

Единственное, что выпадало из концепции минимализма, так это мебель. Роскошные деревянные столы на витых ножках, мягкие диваны со светлой обивкой, даже под ноги были предусмотрены удобные низенькие подставки. Все для комфортного отдыха дорогих гостей. Очень дорогих! Две поллитровые бутыли «Жанно», разлива двадцать восьмого года, обошлись ему в недельное жалование! Но Анри, будучи поклонником изменчивого вкуса «Жанно», не жалел. Позабыв закупиться на Земле, он не мог упустить последний шанс приобрести любимый арманьяк. Анри сильно сомневался, что подобный «Жанно» напиток изготавливают на Иллионе. Колония, пусть и старая, развитая, никогда не превзойдет метрополию, это он знал точно.

Звон нарастал, раскаленным шурупом ввинчиваясь в виски. Анри глухо промычал, и не открывая глаз, зашарил руками на прикроватной тумбочке. Проклятый коммуникатор надрывался, но с закрытыми глазами Анри никак не мог его нащупать. А открывать глаза не хотелось, даже легчайшая попытка вызывала столь явные предвестники боли, что пропадало всякое желание рисковать. Оставалось надеяться, что неведомый абонент устанет ждать, и отменит вызов. Тогда Анри поспит еще немного, совсем немного. Или сначала попьет, а потом поспит, все что угодно, лишь бы не пришлось вставать.

Но абонент не унимался, и Анри сквозь полудрему вдруг узнал в сигнале надрывный звон боевой тревоги. Какого черта? Нашли время когда проверять боеготовность! Они и так часов через тридцать вылетают на войну!

Пришлось себя пересиливать. Охнув, Анри разлепил чугунные веки, и почти сразу в полутьме комнаты, увидел сияние, пробивающееся из под сброшенной одежды. Именно там и заливался коммуникатор. Анри выудил его наружу, и жмурясь от света, назвал себя.

– Беллар.

– Капитан-лейтенант, объявлена боевая тревога! – суховатый мужской голос наверняка принадлежал программе штабного компьютера – Вам следует немедленно прибыть к пятой посадочной площадке. Челнок к «Цераму» стартует через тридцать семь минут. Анри разлепил пересохшие губы.

Темный бархат шторы с шорохом подался в сторону, пропуская потоки ослепительного света. Салия сделала первый, короткий шаг, разворачиваясь, эффектно выставляя бедро. Так, как учили, так как подсказывала ее натура, натура знающей себе цену женщины. Чушь говорят утверждающие, что манекенщица в первую очередь должна демонстрировать одежду. Нет! В первую очередь хорошая манекенщица будет показывать себя! Свою натуру, страсть, огонь души. Именно это притягивает к ней взгляды, это, а не дурацкие тряпки, пускай даже вручную сшитые известным кутюрье.

Сегодня она открывала показ новой коллекции дома Шиозо, вечерние платья, платья-коктейль, платья для танцев в невесомости. Все яркое, воздушное, полупрозрачное. То, что оттеняет красоту дам высшего света, жен и любовниц известных политиков, дочек состоятельных господ. Наряды для тел, улучшенных генной хирургией, и лазерными скальпелями хирургов обычных. Совершенных тел светских львиц.

Когда Салия вошла в модельный бизнес, денег на такие операции у нее не было. Зато было другое, ценимое порой гораздо выше. Природная красота, без той неуловимой печати шаблонной красоты из под скальпеля хирургов, к которой давно привыкли, пресытились мужчины. Дикий цветок, выросший на помойках Бендер-Абасса, Салия еще в юности поняла, какую силу подарила ей природа. Природную силу красивой женщины. Умной красивой женщины.

Она слегка встряхнула гривой длинных, чуть вьющихся темных кудрей, отбрасывая их с лица, и улыбнулась, демонстрируя свою фирменную, чарующую улыбку. А затем шагнула в слепящий свет софитов.

Показ коллекции открывало длинное, до пола, платье черного шелка. Спереди оно доходило до самого горла, но полностью открывало спину, подставляя кожу ласкающим прикосновениям воздуха. Единственным украшением наряда служил золотой пояс обнимающий тонкую талию. Изготовленный из высокопробного золота в виде кусающей себя за хвост ящерицы, пояс был довольно тяжел, и окажись ее талия хоть чуточку толще, непременно свалился бы.

Салия ворвалась в зал совещаний быстрым, энергичным шагом. За время прошедшее с пробуждения, она едва успела выпить воды, и торопливо накрасить глаза. Проспав лишь три часа, проснулась аш-Шагури с большим трудом, и первым делом выпила таблетку стимулятора. Новость, принесенная секретарем заставляла ее торопиться, хотя большинства нужных ей людей сейчас не было на территории правительственного комплекса. Ничего, опоздавшие к началу экстренного совещания смогут присутствовать на нем через сеть.

К ее удивлению, министр по делам колоний уже сидел на месте, нахохлившийся и похожий на тощего седого грифа. Фон Моргутену недавно стукнуло восемьдесят два года, но старик все еще славился ясным умом и потрясающими аналитическими способностями. На своем нынешнем посту он пережил уже четырех президентов, и Салия подозревала что несмотря на внешнюю дряхлость, министр продержится еще долгие годы. Его знания о теперь уже двенадцати колониях не имели равных. В молодости фон Моргутен побывал на всех тринадцати мирах, включая потерянную два года назад колонию Франца Иосифа в системе Каштура. А двадцать три года назад даже умудрился попасть в руки сепаратистов на Большом Шраме, но и там сумел выпутаться, благодаря уму и знанию местных обычаев.

– Доброе утро, госпожа президент, – поприветствовал ее министр. Было в его тоне что то напоминающее покровительственные нотки. Иной раз Салии казалось, что старый министр относиться к ней не слишком серьезно, словно к несмышленой девочке. Любому другому она не простила бы такого тона, но фон Моргутен чем то импонировал ей. Хотя в этой взаимной симпатии не было ни грана эротизма, или отношений отца и дочери, одна чистая человеческая симпатия.

– Не ожидала вас здесь увидеть, господин Моргутен. В четыре тридцать утра, на работе? – удивилась Салия. Министр преувеличенно охая развел руками.

– Старики в моем возрасте спят мало. Бессоница, знаете ли.