– Начинается посадка на рейс номер сто двенадцать Москва – Лондон, – объявил приятный женский голос Панкрат в несколько глотков допил кофе и встал. То же самое сделал и его спутник – семнадцатилетний парень, одетый в широкие светлые брюки со множеством карманов и обтягивающую майку малинового цвета, выгодно подчеркивавшую рельеф мускулатуры.

– Пора, Кирюха.

Парень молча кивнул и подхватил с пола большую спортивную сумку.

– Документы не забыл?

– Нет конечно Бросив взгляд на часы, Панкрат дернул щекой.

Летними вечерами все московские дворики одинаковы. Зажатые каменными глыбами невысоких домов советской постройки, в них негромко шумят листвой престарелые тополя. Серебристое сияние набирающейся сил луны льется сквозь пока еще зеленые кроны деревьев, цвет которых, впрочем, уже едва различим в густеющем полумраке. Причудливая вязь теней ложится на подоконники маленьких кухонь, где заканчивают ужин москвичи старшего поколения (по какой-то странной прихоти градостроителей, во дворики почти всегда выходят именно кухонные окна). Покидают насиженные за день лавочки у подъездов разомлевшие от солнца бабушки, жалующиеся на ревматизм и поминающие своих непутевых мужей. Матери зовут домой заигравшихся детей, в ответ на свои просьбы слыша непременное: «Еще немножко, мамочка!». Бренчат плохо настроенные гитары городской шпаны, переходит из рук в руки бутыль дешевого портвейна, заливисто хохочут девчонки с пухлыми губами, ждущими смелого поцелуя.

Но пройдет еще несколько часов, ночь зальет дворики непроглядной черной тушью, и на улицах станет небезопасно.

К тому времени, правда, несмышленых детей уже уведут домой, зачастую – силой. Серьезные парни отправятся на разборки с конкурентами из соседних дворов – сегодня чужих толкачей видели на их территории. Случайному прохожему, опоздавшему на последний поезд метро, может ох как не поздоровиться. Хорошо, если список его потерь ограничится одним только кошельком. Девчонкам вообще лучше не казать нос на улицу после полуночи: большой город плодит психопатов одного за другим, и газеты изо дня в день смакуют подробности очередного кровавого убийства.

Начинается суматошная и непредсказуемая ночная жизнь, от которой те, кто послабее, прячутся за кирпичными стенами старых домов.

За пределами крохотных двориков, на широких улицах, освещенных неоновой иллюминацией клубов, пабов, ресторанов, казино и прочих увеселительных заведений, появляются в это же время дорогие автомобили, которые днем несколько теряются в потоках штампованного на одном прессе «совкового» железа, а вот в темное время суток предстают во всей красе, соревнуясь друг с другом. Драг-дилеры тусуются у входов в клубы, растворяются в толпах завсегдатаев, ожидают клиентов в туалетах и на пожарных лестницах. Охрана посматривает на них сквозь пальцы, если те между делом не забывают сунуть в эти пальцы одну-другую купюру с портретом Франклина. «Ночные бабочки» порхают поблизости – за них охране платят сутенеры; время от времени какая-нибудь из них садится в притормаживающую у тротуара иномарку с тонированными стеклами. Остальные страхуют подругу: записывают номер автомобиля, а потом передают информацию сутенеру по мобильному телефону; в это же время за машиной незаметно отправляется бригада охраны, но такого «почетного эскорта» удостаиваются только те девочки, которые приносят своему хозяину значительную прибыль. Среднего класса в этом контингенте нет – есть только расходный материал.

Потрепанный черный микроавтобус «форд» с ядовито-желтой надписью «Харон: ритуальные услуги» на борту остановился в двух кварталах от клуба «Титаник». Человек в синем комбинезоне, сидевший за рулем, вынул из нагрудного кармана рацию и негромко произнес в динамик:

– «Первый» на месте.

– Вас понял, – откликнулась рация. – Занимайте места согласно купленным билетам. Пока что все – по расписанию.

– О'кей, – кивнул водитель.

Спрятав рацию, он достал из бардачка светло-коричневый бумажный пакет с красочным логотипом «Макдональдс» и принялся поглощать двойной чизбургер, запивая его холодной, как Арктика, колой, от которой сладко заломило в зубах.

В «Титаник» вошли пятеро штурмовиков. Быстрым шагом они миновали полутемный коридор черного хода и, распахнув металлическую дверь с несколькими запорами, которую Ерема предусмотрительно оставил открытой, очутились в следующем, на этот раз – ярко освещенном коридоре. По обеим сторонам его тянулись ряды дубовых дверей, покрытых орнаментом. Между дверями на высоте человеческого роста были закреплены газовые светильники, дававшие вполне достаточно света. Толстый ковер на полу и деревянные панели на стенах были одного цвета – темно-багрового, словно запекшаяся кровь. Потолок в коридоре был зеркальным, и в нем отражались бесчисленные блики газового пламени, колеблющегося в хрустальных чашах фонарей.

– Чертовщина какая-то, – кто-то из «синих» глухо пробормотал из-под маски. – Декорации фильма ужасов.

Они рассредоточились. Один из штурмовиков остался в коридоре – на всякий случай, чтобы устранить неожиданную угрозу с тыла, если таковая возникнет. Каждый из них, конечно же, знал, что вход в клуб блокирован еще одной группой, но требованиям безопасности нужно было следовать беспрекословно.

Четверо «синих» разделились на двойки и начали зачистку помещений, распахивая двери тех комнат, которые находились друг против друга.

В первой же они обнаружили импозантного пожилого мужчину, вся одежда которого, однако же, состояла из одной лишь байкерской куртки. Он с упоением хлестал ржавой железной цепью женщину лет сорока в порванных джинсах, примотанную широкими полосами скотча к сиденью самого настоящего, сверкающего никелированными деталями "Харлей-Дэвидсона ".

– Хотите кофе?

Медсестра в белоснежном халатике чуть выше колен была сама любезность: располагающая улыбка и лучистый взгляд, предупредительные, но лишенные суетливости движения, искреннее желание не только помочь, но и сделать для любого посетителя клиники даже пятиминутное пребывание в ней комфортным и запоминающимся – если не на всю жизнь, то как минимум наполовину ее.

– Скажу вам по секрету, – медсестра чуть-чуть, соблюдая необходимую дистанцию, наклонилась к нему. – У нас кофе особенный. Настоящий. И варим мы его по собственным, оригинальным рецептам.

– Ив самом деле, – кивнул Панкрат, уступая не столько своему желанию выпить чашечку, сколько задорному взгляду девушки. – Если вас не затруднит. А я пока пройду к племяннице.., в какой она палате, вы говорите?

– Номер семнадцать. Дальше по коридору, с правой стороны, – медсестра что-то нажала на подковообразном пульте и внимательно посмотрела на включившийся монитор, по которому побежали какие-то меняющиеся кривые. – Сегодня ей уже намного лучше, но доктор настоял на полном переливании крови. Сейчас я сообщу ему, что вы пришли, и он сам вам все подробно расскажет.

Здоровенный детина пошел напролом, замахиваясь двухметровым колом, вытесанным из молодой осины. Панкрат усмехнулся и остался стоять неподвижно Когда казалось, что удар противника вот-вот достигнет цели, он сделал скользящий шаг в сторону, и кол со всего маху врезался в землю, жирные комья которой полетели в собравшихся вокруг зрителей.

– Сначала надо научиться стоять, – прокомментировал ситуацию Панкрат. – Боец, который не суетится, внушает сопернику страх и неуверенность. В результате тот бьет плохо либо не бьет вообще. Верно, брат Глеб?

Вместо ответа здоровяк отшвырнул свою дубину и вновь бросился на него При этом детина широко развел руки, напоминавшие коромысло, и явно намеревался сграбастать Панкрата в свои железные объятия.

На этот раз тот не собирался уклоняться.

Глеб уже практически сцепил руки в замок на спине противника, как тот присел, уходя в поперечный шпагат, и коротко, почти без замаха ткнул его кулаком в пах. Детина взвыл от боли и неожиданности, его руки повисли вдоль тела, а сам он, сделав несколько шагов назад, шлепнулся на «пятую точку» А поскольку весу в нем было не меньше семи пудов, земля под ногами Панкрата вздрогнула.

Волков жил в подвале. Сухом, чистом и относительно хорошо проветриваемом подвале музея Великой Отечественной войны. Бок о бок с ним здесь обитали тощие крысы, которых он каждую ночь для острастки разгонял по норам, зашибая насмерть парочку. Еще здесь были изъеденные молью знамена каких-то дивизий, пулемет системы «максим», новенький и даже в смазке, ящик с солдатскими гимнастерками и несколько проржавевших касок, повешенных на вбитые в стену и такие же ржавые гвозди-"сотки". Всю возможную мебель ему заменял небольшой топчан в углу, под которым Родион прятал укороченный автомат Калашникова с двумя запасными обоймами. Этим «стволом» ему удалось разжиться во время побега из ведомственного госпиталя Конторы, больше похожего на тюрьму, а не на медицинское учреждение.

О том, что он живет в подвале, знал только музейный сторож Акимыч, приходивший сюда исключительно по ночам. В его обязанности входило охранять «эхо войны» от посягательств окрестной молодежи, всерьез рассчитывавшей поживиться оружием с полей второй мировой. Несколько попыток ограбить музей уже было, после чего Акимычу выдали для устрашения «тулку» со снятым бойком – своего рода пугало, которое в случае опасности старик мог использовать разве что как дубинку.

Когда Акимыч обнаружил в подведомственном ему подвале несанкционированного постояльца, то первым делом предложил ему чаю. Взяться за оружие ему и в голову не пришло. Старик и не подозревал, что находился на волосок от смерти, когда спустился в подвальное помещение. Родион, услышавший его приближение, уже держал наготове тяжелый флагшток, которым можно было запросто проломить голову человеку.

Однако этого не произошло. Что-то заставило Волкова в последний момент отложить импровизированное оружие, а Акимыч оказался убежденным пацифистом и за все это время так ни разу и не поинтересовался, какими ветрами его занесло в музейный подвал. Даже не попенял ему за выдернутый засов на двери.

С Акимычем Родион гонял чаи и говорил «за жисть», а днем – спал или шел на Белорусский вокзал, чтобы подработать носильщиком. Когда он там примелькался, местные заправилы наехали на него, чтобы взять дань и растолковать суть бизнеса «по понятиям». Волков даже обрадовался возможности потренироваться на движущихся объектах, проверить, не ослаб ли удар и сноровка за время, проведенное на больничной койке, в прозрачной палате из стеклопластика, обнесенной никелированной металлической сеткой в мелкую ячейку.

Anabel>я не верю тебе, он жив.

Erema>мне очень жаль, но его действительно убили. по крайней мере, я так думаю, труп пока что не найден.

Anabel>ты воспользовался его ником, я не верю тебе, ты думаешь плохо.

Erema>скажи мне, чего он боялся, это очень важно, я хочу, чтобы его убийца был наказан.

…

– Они приходили сюда, чтобы убить меня, – прошептала Люся, почему-то избегая встречаться взглядом с Панкратом.

Она лежала на больничной койке, до подбородка натянув легкое одеяльце, и, чуть повернув голову на белоснежной подушке, смотрела в окно, где колыхались ветви отцветшей сирени. По раме, выкрашенной в голубой цвет, полз крошечный черный жучок, которому было абсолютно все равно, кто и кого хотел убить прошлой ночью.

Панкрат не стал разубеждать девушку: это было бы глупо. Факт очевидный и бесспорный: их не оставят в покое.

Марк или кто еще – неважно.

Он сидел молча, уперевшись локтями в бедра и положив подбородок на ладони. В отдельной палате, куда поместили Люсю после полного переливания крови, было светло, свежо и просторно. Но после вчерашнего находиться в ней стало как-то неуютно.

Следователь задумчиво посмотрел на лежавшие перед ним паспорта. На первый взгляд документы были в полном порядке – С какой целью вы прибыли в монастырь? – в очередной раз спросил он.

Панкрат медленно выдохнул сквозь сжатые зубы.

– Решил здоровье дочке поправить, – внешне спокойно ответил он. – Святые места все-таки. Да и больница бесплатная здесь Он старался выглядеть простоватым жителем провинции, которым был по паспорту, и с работником милиции вести себя соответственно, то бишь слегка испуганно и подобострастно.

Однако разговор с настоящим провинциалом, которым был следователь, уже начал его доставать.

Если Люся и чувствовала то же самое, что Панкрат, то отлично держала себя в руках и просто не подавала виду.