Эта книга о детстве Сони Горюновой ведет нас на окраину старой, дореволюционной Москвы, где в маленьких деревянных домах ютился бедный люд — мелкие ремесленники, сапожники, прачки, портные, безземельные крестьяне, пришедшие в Москву на заработки.
Детство Сони, заключенное среди серых заборов городского двора, не знало тех радостей и развлечений, не знало той заботы, которыми окружены вы, наши юные читатели. Тогда никто не думал о том, чтобы строить для ребят пионерские дворцы и клубы, создавать детские театры, организовывать различные кружки, где школьник может развить свои способности и таланты, где он может расти, трудиться и весело проводить свой досуг.
На Старой Божедомке радости ребята придумывали и создавали сами. Создавала их и Соня. Мир казался ей полным неизведанных чудес, ожидавших ее. О том, как жизнь, с каждым днем раскрываясь перед глазами Сони, уносила то одно, то другое очарование, о том, как бесправно и убого было существование людей, и написана эта книга Любови Федоровны Воронковой.
До революции улица Дурова называлась Старой Божедомкой. Старая Божедомка была и не велика и не широка, немножко кривая, немножко горбатая. Двухэтажные деревянные дома стояли тесной чередой, окруженные дощатыми заборами, с колодцами и сараями во дворах.
В одном из этих домов, одетом в белую штукатурку, жила та маленькая девочка, Соня Горюнова, о которой пойдет рассказ. Дом этот редко бывал белым, его белили только раз в году — к пасхе. А так он обычно пестрел грязными брызгами, которые летели из-под колес с булыжной мостовой. На воротах этого дома висела дощечка — вывеска, на которой был нарисован коричневый кувшинчик. Вывеска означала, что во дворе живет молочница. А молочница эта была Сонина мама.
Утро
Первым во дворе проснулся дворник Федор. Все лето, до самых заморозков, он спал в дощатой, с почерневшей крышей сторожке. Часов у него не было. Но, как только начинала сквозить в щелястые стены утренняя свежая голубизна, Федор вставал, надевал картуз, брал метлу и шел разметать двор.
Федор подметал всюду очень старательно — он боялся хозяина. А то выйдет старый домовладелец Лука Прокофьич, глянет туда-сюда из-под седых бровей, да и заметит где-нибудь мусор — рассердится. А рассердится, так и прогнать может. Дом — его, двор — его и дворник — его. Хочет — держит Федора, а хочет — прогонит. А куда пойдет Федор, если у него никакого ремесла нет в руках?
Пока дворник широко размахивал метлой, во двор вышел Иван Михайлович Горюнов, Сонин отец. В выцветшем картузе, в холщовом фартуке, в рубахе с заплатами, в грубых сапогах, он прошел на задний двор. Там, тесно прижавшись друг к другу, ютились сараи. В одном из этих сараев стояла большая рыжая лошадь ломового извозчика Алексея Пучкова, которого прозвали Пуляем. В другом лежало сено, жмых, овес. А в самой глубине помещался коровник.
Сонин отец прошел по дощечкам, лежавшим среди никогда не просыхающей здесь грязи, и открыл обитую рогожей дверь. Теплый запах жмыха и сена вырвался оттуда. Три толстые коровы повернули к хозяину свои рогатые головы и, лежа, смотрели на него, ленясь подняться.
— Ну, ну, вставайте! — негромко прикрикнул на них Иван Михайлович. — Эко, вы!
