Предателем, доносчиком, Видоком и Фигляриным называли с легкой руки Пушкина Фаддея Булгарина.
Русский подданный Булгарин не успел покинуть Пруссию при наступлении Наполеона, и был завербован во французскую армию, наступавшую на Россию. Он вошел в родовое поместье не долгожданным гостем, а врагом, готовым убивать, жечь, глумиться… Он участвовал в Смоленском сражении, видел огни московского пожарища, бежал с Корсиканцем к Березине.
Загадочным образом сдавшийся в плен изменник был тут же прощен, вместе с русскими войсками дошел до Парижа, а после войны с благословения свыше стал раздавать советы литераторам и учить их любви к Родине.
Что-то тут не так! Может, некоторые скрытые детали осветит эта книга?
Введение
– …Месье Фиглярин! – голос великого поэта был резок, все посетители книжной лавки Судьина как по команде повернули к ним головы. Фаддей вмиг подобрался, видя, как летит через столик последний номер издаваемого им журнала. – Вы и ваша пачкотня только позорите русский язык и народ его! Не устали пасквили публиковать? – издевательским тоном осведомился великий поэт, нехорошо усмехаясь, отчего его несомненная схожесть с обезьяной стала еще заметнее.
– Вы ведь даже не читали, милостивый государь, – поморщился Фаддей.
– И не собираюсь! Я, Фиглярин, не имею чести вас знать, да и не желаю, откровенно говоря!
Виельгорский с Карамзиным одобрительно захихикали.
Булгарин подхватил цилиндр и пошел прочь – вступать в перепалку не хотелось.
Часть первая
СЧАСТЬЕ – БЛУДНАЯ ДЕВКА
Начало 1812 года
1
Граница была совсем близко.
Он чувствовал ее, как чувствуют любимую женщину. Где-то за темными скелетами деревьев, спеленутых снежным саваном, – граница, а за ней – долгожданная свобода.
Сердце забилось быстрее, утомленный взгляд вновь становился зорким. Как мчится по дороге домой коняга, почуявший родное стойло, так рвался он к границе. Быстрее, быстрее, быстрее…
Под защитой деревьев продирался он сквозь снежные заносы, проваливался в белую перину земли по колено. Замирал, сбивал комья снега с одежды, не дай бог, холод до костей проберет, тогда все, прости-прощай, дружок студиозус.
Ночь была темной, беззвездной, а он все равно отлично различал стволы далеких приграничных деревьев, эти черные колонны, топчущие белое тесто зимы. Нетронутый снег в лесу, казалось, умел светиться. Да и тучи к тому же разошлись, проснулась круглолицая луна.
2
Когда на следующий день солнце уже клонилось к закату, Фаддей уверился, что смог перебраться через границу. Он перешел ее! Теперь он в Польше, никто ему здесь и слова уж не скажет! Из Речи Посполитой он вскорости до дома доберется.
Вот только голод мучил его просто нестерпимо. Голод, который не утишить краюхой хлеба и луковицей. Брюхо просто совсем истосковалось по чему-нибудь горяченькому, чему-нибудь парному, обжигающему.
За скелетами умерших зимой деревьев он различил небольшую деревушку. Маленькое прибежище пейзан с церковной колоколенкой.
Больше ему прятаться не надобно. Теперь он свободный человек. Который питает крохотную надежду на то, что в теплом гнездышке у пейзан и теплый кабак отыщется! Чтобы «проше пане» и без шинка, да ни за что он в такое не поверит! Вот там и согреется, там и выспится. В теплой постели. И плевать на клопов! Господи, вот счастье-то, там наверняка есть клопы.
И руки, руки от мороза отойдут! А то словно в крапиву их сунули…
3
Рудольф Дижу молниеносно вжался в каменную стену. И даже дышать сейчас не отваживался. Закрыв глаза, вслушивался. Ночь была слишком темной, хоть глаз выколи, тут и своего носа не увидишь, не то что там.
Шаги. Ага, кто-то один бредет. Шаги казались неуверенными, шаркающе-шаткими. Пьяный, что ли? Вон, еще ближе подошел. Словно ищет что-то. Может, живет поблизости, и ключ никак найти не получается? Проклятье! Да пропади ты пропадом, наконец!
Так, а это что зашелестело? А-а, решил «расписаться» никак парень на стене дома? Ясное дело, по пьяной глупости копошился, штаны и то спустить никак не мог… Ну, долго он еще облегчаться-то будет? Бочку, что ли, вылакал…
Спокойствие! Передохни, обдумай все, Рудольф, дружище. До сих пор все как по маслу шло. Никто не заметил, как он через окно выбирался. Уж в чем-чем, а в этом Рудольф может быть совершенно уверен, никто из караульных кумпанцев не сторожил. Об этом Биду заранее побеспокоился, да здравствует его муштра, виват! Все спали как убитые. А если кто по нужде выбраться вздумает, он на кровати подушку взбил, да одеялом прикрыл – подумают, что спит. В полудреме никто и не поймет, пожалуй. Никто ночью его отсутствия не заметит.
Облегчившийся выпивоха медленно пошел прочь. Рудольф осторожно выглянул из-за угла. А потом быстро бросился прочь по темному переулку.
4
Все это казалось дурным сном. Кошмаром.
Вместе с остальными несчастливцами Фаддей стоял перед зданием казармы на плацу и косился на тяжеленное ружье за своим правым плечом. И верить в такое не хотелось: он – солдат. Солдат наполеоновской армии. Хорошо, конечно, что не заперли его в кутузке и не повесили. Но они сделали его солдатом. В конечном итоге сие ничуть не лучше повешения. Умирают-то солдаты всегда быстро. Ибо кто они, как не пушечное мясо? А пушечное мясо, как водится, слишком быстро в расход пускают.
Собственная жизнь серебристой рыбкой уплывала у него из рук. Отныне другие решали все за бывшего студиозуса. Ему указывали, когда он, Фаддей, должен подниматься по утрам и когда ложиться спать. Все теперь Булгарин делал по чужой указке. По указке тех, кому в этом мире посчастливилось приказывать.
Он проиграл судьбе. Проиграл из-за каких-то жалких десяти минут. И сего Фаддей до скончания жизни себе не простит. Никогда! Горчайшей желчью обида на самого себя закипала в его душе.
Не должен он был забредать в ту деревню! Он обязан был ползти через ту растреклятую границу! А вот теперь рыбку выловили, бросили в бочку к остальным таким же рыбехам-дурехам. Среди них он перестал быть студиозусом Фаддеем Булгариным, здесь он превратился в мясную начинку наполеоновского мундира, марширующую нога в ногу с тысячами себе подобных. Возможно, еще настанет день, когда ему сделается безразличной собственная участь. Участь, рок, немезида, судьба, фатум парализует его волю.
5
Снег пошел… Небо еще с вечера окрасилось в трупно-серый цвет, но по-прежнему крепилось, старалось удержать снежинки в своих внутренностях. А вот теперь не выдержало – испражнилось белым пухом. Как будто там наверху сидел кто-то и без перерыва ощипывал гусей.
Фаддей приоткрыл рот, ловя снежинки на язык. Надо же, сладкие. Да возможно ли такое? Снег же вода всего лишь замерзшая. Булгарин поймал еще одну снежинку. И в самом деле. Сладкая. Да и похож снег иногда на кусочки сахара, особенно когда поле заснеженное на солнце блестит нестерпимо ярко. Но чтоб и сладкими казались снежинки? Ха, как будто у него на языке вытанцовывают какие-то маленькие человечки, обсыпанные сахарной пудрой…
О, господи! До чего же сейчас рань несусветная! Вот что сейчас? Уже утро? Или все-таки ночь? Эвон как небо затучило, и не разберешь, который час. Четыре? Возможно. Господа офицеры доблестного наполеоновского сброда всякий раз что-то новенькое придумают. А сегодня как на праздник какой всех из казарм согнали. Вот только радости чего-то не чувствуется…
Неужели все это из-за Дижу? Ну да. Так оно и есть. Бедняга, ожидание казни куда хуже и горше, чем сама казнь. Мишель, замирая от страха, сказал намедни, что ожидает беглеца: трехдневный проход сквозь строй. Значит, шпицрутены? Дижу придется шесть раз пройти сквозь строй – туда и обратно – и так в течение трех дней. Сквозь строй, состоящий из двухсот солдат. И все это в четыре часа ночи. Или утра? На жутком морозе.
Отведя глаза в сторону, Мишель добавил, что после такого наказания еще никто не выживал.
