#i_007.jpg

ригревает весеннее солнце. Безветренно. Но в вершинах соснового бора слышится немолчный шум. Он сливается с отдаленным шумом речного порога, и кажется, будто над миром летит чей-то глубокий бесконечный вздох.

На правом берегу Ёки — порожистой лесной реки — раскинулась деревня. В ней живут домови́чи, люди, ведущие свой род от Домового, доблестного воина, искусного охотника и неутомимого землепашца. Он, по преданию, первый из словенского племени срубил избу в этих местах.

В деревне недавно побывали варяги, сборщики дани Они не удовольствовались тем, что к их приходу собрали домовичи, и пошли шарить по избам Забрав все, что им приглянулось, они пустились дальше вниз по реке.

Безрадостно в ограбленной деревне. Не слыхать криков играющих детей. Даже псы и те почти перестали лаять. Только петухи, глупые птицы, по-прежнему кукарекают как ни в чем не бывало.

Домовичи безропотно позволили себя ограбить, потому что в деревне нет воинов: здешние жители несколько лет тому назад проявили непокорность и ладожский князь присылал сюда своего воеводу с дружиной — усмирять строптивых.

Ха́львдан Черный — славный мурма́нский

[1]

князь, или, по-здешнему, ко́нунг. Он правит Ве́стфольдом, Ри́нгерике, Ро́мерике, Хе́демаркеном и некоторыми другими землями. Конунг Хальвдан — мудрый и справедливый правитель, в его владениях царит мир, во всех делах конунгу сопутствует удача, урожаи при нем хорошие, и народ любит его.

Обширное хозяйство у Хальвдана Черного, чего только не понастроено у него на усадьбе! Вот просторный скотный двор, конунг большое внимание уделяет разведению быков, их немало требуется для прокорма многочисленных родичей, домочадцев и гостей, но особенно для праздничных пиров, посвященных богам и богиням.

Для жертвоприношений в хозяйстве конунга разводят петухов, собак и коней, ибо они главные жертвенные животные варягов. На усадьбе есть конюшня, где откармливают коней, на которых никто не ездит, петушиный птичник и отдельная псарня.

Каждый знает, что хорошие урожаи, чем так прославлено правление Хальвдана Черного, можно поддерживать только постоянными жертвами, и это первейшая обязанность конунга.

Бывали случаи, что какой-нибудь конунг пренебрегал своей обязанностью, тогда в стране, которой он правил, наступал недород. Опомнившись, конунг резал множество голов скота, приносил обильные жертвы, но не достигал никакого успеха. На следующий год он приносил человеческие жертвы. Толку не было по-прежнему.

Собирали мы нынешней весной дань для ладожского конунга и приплыли в одну слове́нскую

[5]

деревню. Угощение нам приготовили щедрое, мед лился рекой. Однако дани оказалось маловато, нетрудно было сообразить, что жители решили восполнить медом недостаток белок и куниц.

Мед медом, а дань данью. Не хотите отдать добром, возьмем силой. Пошли мы по избам. Заходим со Свавильдом в одну избу, а навстречу нам баба бешеная, встала на пути, кричит что-то, не пускает.

Если б это было не в Гардарики, мы бы ее недолго думая убрали с дороги мечом, но там нельзя — конунг не велит людей зря убивать, они ведь как-никак его данники. Мы даже пригрозить той бабе не можем, не знаем по-ихнему, а она, того гляди, в глаза вцепится.

Стал ее Свавильд оттаскивать, чтобы пройти, вдруг, откуда ни возьмись, выскакивает отрок и на Свавильда. Да так бесстрашно! Он мне сразу понравился. Ах ты, волчонок, думаю, хороший волк из тебя со временем вырастет!

Я даже рассмеялся, когда он Свавильда боднул головой в живот и начал колотить его кулаками. Свавильд, как известно, до шуток не охоч. Быстро надоела ему эта забава, отшвырнул он отрока, отшвырнул бабу и хотел в клеть пройти. Глядь, отрок опять на него, только уже с топором. Тогда я вмешался, отнял у него топор. Там девчонки стояли — видно, сестры его, — велел им утащить отрока прочь, пока не поздно. Жалко мне его стало, ведь убьет, думаю, его Свавильд!

Покинули мы ту деревню. Плыть дальше нельзя, на пути опасный речной порог, так что идем лесом, в обход порога. Вдруг слышу, позади меня что-то зазвенело. Оборачиваюсь, оказывается, в Свавильдов шлем камень угодил. Да увесистый, побольше гусиного яйца будет! Несдобровать бы Свавильду, попади камень ему в лицо!

Камни не птицы, сами по лесу не летают. Гляжу, за кустами кто-то прячется. Я как увидел круглые серые глаза, сразу понял — опять тот отрок! Бросился к нему Свавильд, лишь тогда пустился он улепетывать. Свавильд за ним в погоню, а мы сели ждать Недолго, думаю, нам ждать, не уйти бедняге от Свавильда, другого такого бегуна, как Свавильд, может, во всей Норвегии больше пет. Сижу я, и грустно мне. Наверно, думаю, уже настиг Свавильд отрока, обнажил меч и рассек пополам маленького храбреца. Сейчас явится с окровавленным мечом.

Однако Свавильда все пет и пет. Мало-помалу затеплилась у меня надежда, что он потерял мальчика в лесу. Ну что ж, поищет, поищет и вернется. Ждем уже изрядно, кто-то говорит: не заблудился ли наш Свавильд, может, поискать, покликать?

Вдруг выскакивает из чащи мальчишка, рот разинут, глаза выкатились, бежит прямо к реке. Один из наших хотел было его подстрелить, я не дал. Не мешай, говорю, Свавильду, это его добыча.

Слышу, приближается Свавильдов топот, а вот он и сам. Вылетает из чащи, меч обнажен, на лице ярость, несется к реке вслед за отроком.

Не сразу мы тронулись в путь. Свавильд — берсерк, и ему необходимо было излить гнев. Начал Свавильд рубить деревья. Долго рубил. Рычал, пеной плевался, совсем как порог, что украл у него жертву. Наконец устал, лег и некоторое время лежал в бессилии, как бывает у берсерков.

Мы тем временем сели обедать, и разговор зашел о погибшем отроке. Одни, как и я, жалели, что погиб такой храбрый мальчик. Другие возражали, что он, наоборот, трус и спятил от страха, иначе зачем бы ему загонять самого себя в ловушку, откуда нет пути, кроме как в гибельную стремнину.

Тогда я сказал:

— Он был не из тех, кто может спятить от страха, — я видел, как он защищал свою мать. Это был настоящий викинг в душе, и мне очень жаль, что он погиб.

Мудрый Хаскульд поддержал меня.

#i_012.jpg

еликий, счастливый, царственный град! Каких только имен не носил он на протяжении своей долгой жизни — Виза́нтий, Константинополь, Царьград, Ми́клигард! И кто поручится, что не было других, не удержавшихся в памяти людской? Никому не ведомо, когда возник он на холмистом мысу, с двух сторон защищаемый морем.

С юга его омывает Пропонтида, в темно-синих волнах которой пляшут по воле ветра паруса, с северо-востока его отделяет от суши залив Золотой Рог с сотнями, а может быть, тысячами мачт, выстроившихся вдоль единой, во всю длину залива пристани. Суда с вытянутыми на берег носами отдыхают здесь после опасных странствий, где их трепали страшные морские бури и подстерегали свирепые морские разбойники.

В тихую погоду, когда спит морской прибой, из города доносится шум другого прибоя — это тысячи людских голосов, скрип повозок, вопли ослов, стук молотов в кузницах, слитые в единый гул. В зависимости от направления ветра гул то становится тише, то вновь нарастает.

Еще издалека взору путника предстает прекраснейший город Вселенной, раскинувшийся на семи холмах, окруженный грозными стенами небывалой высоты и толщины. По склонам холмов лепится бесчисленное множество подернутых голубой дымкой домов, там и сям сверкают белизной огромные дворцы, утопающие в зелени, и над всем этим великолепием царят синие и золотые купола знаменитых царьградских церквей.

Не мудрено, что пресвятая богородица, заступница рода человеческого, оказывает великому городу особое покровительство и неизменно приходит ему на помощь в случае нападения врагов.

Как боялся Кукша когда-то, что варяги продадут его в рабство! Тогда эта доля миновала его. Однако он сделался рабом, едва успев выполнить долг кровной мести. Может быть, рабская доля — возмездие за то, что он медлил с выполнением долга?

Хозяина Кукши зовут Епифаном. Он свечни́к. Неподалеку от храма святой Софии он снимает помещение, где у него лавка и мастерская. Епифан небогат, в его мастерской работают трое — двое рабов и один наемник. Недавно у него умер старый раб, и ему пришлось раскошелиться на нового.

Кукша, его напарник сириец Антиох и наемник Димитрий делают одну и ту же работу, только в обязанности наемника входит еще надзирать за Кукшей и Антиохом. Целыми днями они изготовляют сальные свечи. К батожкам, аршинным гладко струганным палочкам, привязывают слабо скрученные пеньковые светильни, по полтора десятка на батожок. Подготовив дюжину батожков, их кладут в макальню, в которую налито горячее сало: надо, чтобы светильни утонули в нем и как следует пропитались.

Погодя батожки вынимают и, расправив светильни, кладут на особые подставки, под которыми стоит корыто для стекающего сала. Когда сало в макальне охладится и начнет застывать возле краев, в него снова окунают пропитанные и уже затвердевшие светильни. Окунув, батожок кладут на подставку и берут следующий. Так раз за разом, слой за слоем на светильнях нарастает сало, пока они не превращаются в свечи. Нижние, слишком длинные и заостренные концы обрезают о нагретый над жаровней лист меди, и свечи готовы.

Дни идут, похожие друг на друга, как готовые свечи. Рано утром Антиох будит Кукшу. Кукша раздувает огонь под котелком с водой. Сейчас они будут завтракать. На завтрак полагается ячменная или кукурузная лепешка с кружкой кипятку. Антиох тем временем разводит огонь под котлами с салом, сало будет растопляться, пока они едят. Приходит Димитрий, он строго следит, чтобы рабы не сидели за едой слишком долго.

Когда Димитрия нет поблизости, Антиох рассказывает Кукше всякие ужасы о жизни рабов в Царьграде.

— Хозяин, — говорит Антиох, — если захочет, может уморить раба голодом и холодом, может избить и убить его. Тут неподалеку дом одного богатого вельможи, так этот самый вельможа мучает своих рабов голодом и жаждой, зимой не дает им теплой одежды, и бедняги страдают от стужи. Он постоянно, и за дело, и без дела, избивает их плетьми и всячески издевается над ними. Впрочем, бывают вещи и похуже, — продолжает Антиох, озираясь по сторонам и понижая голос, — я слыхал от людей, что жена одного знатного сановника отрезала языки рабам, а потом и их самих велела разрезать на куски и бросить в море за то, что они донесли мужу о ее неверности. А еще был такой случай: раб из богатого дома потерял дорогую чашу и сам бросился в море, боясь пыток.

Ничего подобного не слыхивал Кукша в усадьбе Хальвдана Черного. И там, конечно, рабство не мед, Кукша помнит, как, глядя на рабов, он всегда радовался, что сам он не раб, но жизнь царьградских рабов еще тяжелее.

Антиох рассказывает всё новые и новые истории. Его память хранит неиссякаемый запас всяких случаев, один другого страшнее. В голове Кукши они постепенно сплетаются в единый безысходный клубок страданий, без начал и концов. Кукша прерывает Антиоха и спрашивает, не бывает ли так, чтобы кто-нибудь из рабов убежал, и Антиох говорит:

— Иногда кто-нибудь не выдержит и убежит. Но это безнадежно, по всем дорогам вокруг Царьграда ходят особые отряды стражников, их дело — ловить беглых рабов. Стражники жестоко истязают пойманных и препровождают их в темницы. Там руки и ноги беглецов забивают в колодки, несчастные мучаются, потому что не могут пошевелиться. По возвращении к хозяину их ждет новая расправа. А жаловаться раб может только богу, на земле у него нет заступника.

По соседству с лавкой Епифана находится мастерская, где делают восковые свечи. Оттуда доносится благоухание воска, и Кукше чудится, будто он в родных Домовичах Погрузившись в воспоминания, он не замечает, что на него смотрит Димитрий. Наемник давно уже обнаружил у Немого странную черту — иногда Немой работает, явно не сознавая этого. По выражению его лица видно, что он где-то за тридевять земель отсюда, а здесь только его руки, выполняющие привычную работу. До сих пор руки не подводили раба, но вечно так продолжаться не может, когда-нибудь он обязательно допустит оплошность. Особенно если этому помочь. Димитрий наливает в макальню чересчур сильно остывшего сала и замирает в ожидании.

Да, Кукша сейчас не здесь, он за околицей родной деревни у костра, сложенного из ольховых и березовых дров, он помогает бортникам, добытчикам лесного меда, среди которых и его отец. Бортники сваливают в котел опорожненные соты, растапливают их и выливают воск в особые низкие посудины. Когда он остывает, его выколачивают из посудин, и получаются круги воска, за которые хорошо платят заезжие купцы Надо заботиться, чтобы воск в котел попадал чистый и не пригорал — пригоревший стоит в несколько раз дешевле

Кукша не замечает, что за ним внимательно следит Димитрий, не замечает, что сало в макальне слишком холодное и пристает к свечам комками. Он спокойно окунает свечи в макальню и вешает их на подставку, батожок за батожком.

В Домовичах никто никогда не спрашивал купцов, куда поедет домовичский воск. Кому какое дело? А здесь в мастерской восковых свечей Кукша часто видит точно такие же круги, как те, что отливают в Домовичах. Кто знает, может быть, они оттуда и привезены?

На подставке все больше неровных свечей. Димитрий напрягся, как кошка, выслеживающая мышь. Близок час его торжества! Проклятый раб заплатит ему за все!

Уже много дней Кукша бродит по городу, не решаясь ни с кем заговорить и не отвечая, если к нему обращаются. Ночует он то в нише какого-нибудь здания, то в углу крытого портика вместе с городскими оборванцами или бродячими псами, которые увеличивают собой несметные толпы царьградских нищих. Он предпочитает улицы, расположенные подальше от храма святой Софии, там лавка Епифана, там он скорее наткнется на кого-нибудь, кто его знает. Но и вдали от святой Софии ему постоянно мерещится, будто кто-то посмотрел на него чересчур внимательно.

На узких царьградских улицах тесно стоят двух— и трехэтажные дома. Стремясь выгадать место, их строят так, что этажи выступают один над другим и повсюду над улицей нависают закрытые балконы с непременными боковыми окнами. На подоконниках стоят вазы с цветами, из-за цветов целыми днями на улицу глазеют любопытные. Кукшу пугают эти праздные взгляды, ему все чудится, что из окон глядят неспроста.

Малолюдные улицы и переулки кажутся Кукше более безопасными, но, чтобы раздобыть еды, он вынужден толкаться на самых шумных улицах и площадях. Он никогда не попрошайничал и не крал, поэтому, несмотря на голод, ему не приходит на ум попросить или украсть. Он подбирает выброшенные торговцами гнилые плоды или овощи, и это его единственная пища.

Когда Кукша проходит мимо пекарен или хлебных лавок, голову ему кружит горячий хлебный дух. Из харчевен доносится нестерпимый запах жареного мяса. Зеленные лавки завалены соблазнительными плодами. Прямо под открытым небом торговцы жарят рыбу — пищу царьградских бедняков.

Кукша останавливается посмотреть, как жарят рыбу, все равно спешить ему некуда. На большой сковороде кипит оливковое масло, в него, издавая страшное шипение, шлепаются свежие голубоватые рыбины. Когда они подрумянятся с одного бока, торговец с небрежной ловкостью переворачивает их на другой.