Перевод с английского И. Митрофановой.

Редактор Н. Трауберг

Фредди Рук холодным глазом окинул завтрак на столе. Через отсверкивающий монокль он смотрел на прегадкое кушанье, которое Баркер, его преданный слуга, поставил перед ним на тарелке.

— Баркер! — с мукой в голосе окликнул Фредди.

— Да, сэр? Что это такое? Яйцо-пашот, сэр. Молча содрогнувшись, Фредди отвел взгляд.

— Ну точь-в-точь моя старая тетка! Уберите его, Баркер!

Дверь тихонько закрылась. Обед кончился. Баркер только что помог всем одеться. Тонко чувствующий атмосферу, он нашел происшедшее несколько мучительным. Очень уж натянуто проходил обед. Он предпочел бы шумок разговоров и общее довольство.

— Эллен! — кликнул Баркер, шагая по коридору в опустевшую столовую. — Эллен!

Из кухни появилась миссис Баркер, вытирая руки. Работа ее на сегодняшний вечер, как и у мужа, была закончена. Скоро придет девушка-помощница, как ее именуют официально, и перемоет посуду. А они уже свободны, и миссис Баркер хотелось спокойно поболтать за стаканчиком портера, позаимствованного у Фредди.

— Ушли, Хорес? — спросила она, поспевая следом за ним в столовую.

В наши дни, когда власти, следящие за благополучием общества, взяли на себя хлопоты повторять неоднократно в напечатанных уведомлениях, что весь театр можно освободить в три минуты, и в экстремальной ситуации от публики требуется одно — идти, а не бежать к ближайшему выходу, пожар в театре утратил былой ужас. И все-таки, было бы подтасовкой истинных фактов, возьмись мы утверждать, будто публика, собравшаяся на премьеру новой пьесы, пребывала в таком уж спокойствии. Опустился асбестовый занавес, что должно бы подействовать успокаивающе, но вид у асбестовых занавесов всегда какой-то ненадежный. Взгляду непрофессионала так и кажется, что именно он-то и вспыхнет. Более того, человек у пульта не сообразил включить в зале свет, и темнота увеличивала суматоху.

Одна часть публики отнеслась к происшествию разумнее другой. На галерке поднялась большая суматоха. Топот ног почти заглушал крики. Минуту назад представлялось невероятным, что хоть что-то заставит зрителей галерки оживиться, но инстинкт самосохранения оживил их дальше некуда.

Кресла контроль над собой растеряли не до конца. Тревога висела в воздухе, но еще минутку эти зрители балансировали на самом краешке между паникой и достоинством. Паника подталкивала их шевелиться побыстрее, действовать поэнергичнее; достоинство же советовало терпеливо ждать. Им, как и обитателям галерки, страстно хотелось поскорее оказаться на улице, но было бы дурным тоном бежать опрометью и толкаться. Мужчины помогали женщинам надеть манто, заверяя их, что «все в порядке, пугаться нечего». Но как раз перед тем, как асбестовый занавес опустился до конца, выполз новый клуб дыма, и словам их недоставало убежденности. Движение к выходу еще не обернулось паническим бегством, но те, у кого места были ближе к сцене, начали подумывать, что индивидуумы, сидевшие ближе к выходу, как-то медленно двигаются.

И вдруг, точно бы по общему наитию, самообладание партера стало рассыпаться. Глядящий сверху наблюдатель уловил бы, как по толпе пробежало нечто вроде дрожи, оттого, что каждый в толпе начал двигаться быстрее.

Перевод с английского Н. Трауберг

Сквозь широкие окна гостиной, расположенной в Ленгли-энд, вустерширской резиденции пятого графа Дройтвичского, можно было увидеть немало достойных зрелищ. За гравиевой дорожкой, окаймленной рододендронами, лежала бархатная лужайка, над которой веками трудились прилежные садовники. За нею было озеро в бахроме деревьев, а дальше — холм, поросший лесом. Те, кому довелось попасть в гостиную, нередко вставали у окна, чтобы пропитаться красотою.

К числу их не принадлежал лакей по имени Чарльз. Пейзаж ему приелся. Кроме того, он говорил по телефону. Звонок раздался как раз тогда, когда он принес чайные принадлежности.

— Слушаю, — сказал Чарльз. — Да, Ленгли, 330. Кто говорит?

Дворецкий по имени Слингсби вошел в эту минуту и с неодобрением на него взглянул. Как все дворецкие, он полагал, что разговор по телефону требует мастерства, недоступного лакеям.

— Ал-ло! — взывал Чарльз. — Алло-алло-алло!

Несколько минут Вайолет сидела одна, спокойно поедая сандвичи с огурцами. На третьем сандвиче вернулся Фредди, отдавший телеграмму шоферу.

— Пип-пип, — сказал он. — Все ушли?

— Да, — отвечала Вайолет. — Леди Лидия переодевается, отец — на пути в «Герб Дройтвичей».

— Выпить захотелось?

— Нет. Позвонить в газеты. Фредди нахмурился.

Тони с трудом переключил мысли с неприятного разговора на неприятного посетителя.

— А, Сид! — добродушно сказал он. — Не сразу вас узнал. Это Сид Прайс, — напомнил он брату.

— Как жизнь, мистер Фредерик?

— Ф-ф-фуф, — сурово ответил Фредди.

— Мама здорова? — спросил Тони.

Мир распростер свои мягкие крылья не только над гостиной. День достиг той точки, когда (если каким-то чудом погода стоит хорошая) все сущее озаряет поистине волшебный свет. Люди, звери, вещи словно заснули. Лужайку покрыла тень. В кустах щебетали птицы. Предвечерние ветерки обещали долгожданную прохладу.

Эту мирную тишину нарушили зловещие звуки. Сами по себе они вполне привычны в наше автомобильное время — гудки, скрип тормозов, сдавленный крик; но сейчас они просто поражали, как какая-нибудь сенсация.

Сменила их тишина, тоже довольно зловещая. Потом заскрипел гравий, и в дом, через окно до полу, вошел лорд Дройтвич без пиджака. Шел он осторожно, поскольку нес девушку. Завидев диван, он прислонил ее к подушкам, отошел немного, отер лоб и вгляделся получше, после чего сказал:

— Ой, Господи!

Девушка лежала на спине, закрыв глаза. Ему она напомнила подбитую птичку, а так, сама по себе, была субтильной, даже хрупкой и очень хорошенькой. Несчастному пэру показалось, что губы у нее как раз такие, которые охотно улыбнутся, если вообще приоткроются.