Книга включает повесть «Портрет Баскома Хока», ставшую хрестоматийной на родине Вулфа и за её пределами, и рассказы американского классика. Вулф смело сочетает в них разные стихии: высокое и озорное, риторику и пародийность. Все они проникнуты одной мыслью — об Америке.
Сжатая проза Вулфа
«Хорошо, сильно» — так записал в дневнике Томас Манн в апреле 1937-го, читая на борту океанского лайнера роман Вулфа «Взгляни на дом свой, Ангел». А осенью 1941-го, посетив Северную Каролину, он тепло говорил о Вулфе — уроженце этого штата. В газете «Гринсборо рикорд» появилось замечание автора «Будденброков»: «Это был у вас в Америке один из самых сильных голосов…»
И в поздние годы, когда Т. Манна спрашивали о новой американской прозе, влиятельной в Европе, он называл Вулфа среди больших ее талантов, вслед за Хемингуэем и Фолкнером. Он, кажется, и непосредственно имел в виду «Ангела», отметив столь близкое себе у самых разных мастеров этого поколения: весьма критический подход американцев к их миру — и «безусловную правдивость» в его изображении.
Конечно, и в Америке, при жизни Вулфа и после его раннего ухода, были люди, по достоинству ценившие его прозу. Но и журнальная, и «академическая» критика не склонна была вспоминать о нем, говоря о поколении Хемингуэя. И многим казались немыслимым рассматривать их в одном ряду: мастер лаконизма — и Вулф, чей бесконечный роман-поток часто объявляли «громоздким» по преимуществу.
Этому замшелому критическому стереотипу и бросил вызов Фолкнер, провозгласив Вулфа первым писателем поколения — по творческой дерзости. Вулф, повторял Фолкнер, стремился в концентрированном виде ввести в литературу «весь человеческий опыт». И если считать, что каждый в поколении потерпел поражение, то поражение писателя с заведомо непосильной задачей было самым блестящим. А Вулф «старался ввести в свои книги всю вселенную».
Эти мысли Фолкнер развивал настойчиво, из года в год, и в них было, разумеется, нечто программное для него самого как художника. И в то же время эти выступления готовили «возрождение» прозы Вулфа, которое произошло в 60-е, и стали неотделимы от современного прочтения его книг. Мало того. Суждения Фолкнера, острые и вовсе не однозначные, вмешиваются и в нынешние споры о Вулфе, не утихшие, когда автора «Ангела» признали классиком.
Возвращение блудного сына
1. Как подсказало воображение
Юджин Гант был писателем и своими книгами приобрел некоторую известность в широком мире. Со временем он даже прославился. Книги его читали, и куда бы он ни явился, всюду оказывалось, что имя его там уже знают. Вернее сказать — всюду, кроме тех мест, где он больше всего хотел бы прославиться, — у него на родине, дома.
Причину этого нетрудно понять. Его первый роман был в большой мере основан на знании людей, приобретенном еще в детстве в маленьком городке. Когда книга вышла, тамошние жители прочли ее, и им показалось, что в лицах, выведенных в книге, они узнали себя, после чего весь город, почти без исключений, на него ополчился.
Он получил много угрожающих писем. Пусть только попробует, писали люди, снова показаться в тех местах, где появился на свет.
Это было для него полной неожиданностью, ударом, от которого он долго не мог оправиться. Он очень страдал и целых семь лет не возвращался домой. Стал изгнанником и скитальцем.
И все эти семь лет, что он не возвращался, мысли его непрестанно туда стремились. По ночам — шагал ли он по улицам далеких городов или метался без сна в постели в чужих краях — он думал о родном доме, вспоминал каждую черточку на знакомом лице городка и гадал, какой прием будет ему оказан, если он наконец решится снова посетить родные места.
2. Как это было на самом деле
Юджин Гант не был дома семь лет, и за эти долгие годы не раз принимался спорить с самим собой, рассуждая: «Я непременно вернусь домой. Я все объясню насчет замысла моей книги, буду говорить так, что ни один человек не усомнится в моих словах. Вернусь домой и буду говорить с ними, пока все не станет ясно как божий день».
Он знал, что о его давнишней жестокой ссоре с городом нужно сказать много такого, что сказать можно. Знал и то, что нужно бы сказать и много такого, чего сказать нельзя. Но время бежит и прекращает любые споры. И однажды, когда прошло семь лет, он собрал чемодан и пустился в путь — домой.
У каждого из нас есть своя Америка, свой кусок земли, начиная с которого все уже знакомо, как лицо матери. Юджин начал с Геттисберга, родины отца; потом взял на юг через Хагерстаун и вниз по Виргинской долине.
Сначала — огромные амбары, широкие просторы и раздольные волны пенсильванских полей, ухоженные дома. Ниже — все еще широкие поля, все еще ухоженные дома, белые заборы и крашеные амбары, изящество и прелесть, доныне присущие Виргинской долине. Но вот, только теперь, появляется еще и негритянская серость — серые сараи, серые навесы, серые амбары и пристройки, не боящиеся погоды, которая подарила им этот серый налет, чтобы возместить недостаток краски. И теперь же — знакомая изрезанная краснота обыкновенной глины. Юджину Ганту, — возвращающемуся домой, все это, увиденное глазами отсутствия, казалось невообразимо прекрасным.
По всей Виргинии прошли обильные весенние дожди, земля набухла, и повсюду блестели лужи. Близилось цветение яблонь, и в воздухе чуть заметно пахло яблоневым цветом и дождем.
