По фасаду небольшого бара, расположенного рядом с телецентром, мельтешили неоновые огоньки: название «У Бенджамина» ровно светилось серебристо-голубым, вокруг вычурных букв вспыхивали и гасли ядовито-розовые искорки, которым Саманта дала довольно точную характеристику: «Цвет мебели для Барби – двойная порция». Возможно, в период классической зимне-вечерней темноты эти огоньки и напоминали уютное свечение рождественской гирлянды, но сейчас, в сырой предпоследний вечер зимы, когда сумерки уже начали активно подавлять своей все более продляющейся во времени серостью ночную тьму, огоньки казались размытыми, жалкими, никчемными – как яркие обрывки плакатов на замершей площади, с которой только что под бой барабанов укатил цирк.

В нижнем, полуподвальном помещении бара было накурено, довольно темно и тихо – здесь не требовалось яркое освещение, в воздухе витал устоявшийся запах табачного дыма, насквозь пропитавший стены и мебель: по сути, этот запах и являлся здешним воздухом. Музыка сверху сюда не доносилась. В душной тесноте стояли три обтянутых зеленой тканью стола, здесь по вечерам играли в покер несколько постоянных посетителей бара – его многолетние завсегдатаи, сотрудники телецентра, получающие удовольствие от самого процесса игры, от ни к чему не обязывающего общения друг с другом и которых все устраивало в этом по большому счету не самом блестящем заведении.

Саманта и ее постоянные партнеры приходили сюда по средам. Они подтягивались к шести часам и сидели порой до десяти: за легкой болтовней на разные темы с бесконечными взаимными колкостями время протекало незаметно и приятно, а те мизерные ставки с ограниченным верхним рубежом, которые они делали, никого из них не могли разорить.

Когда Саманта спускалась по куцей лесенке, ведущей с первого этажа вниз (в обожаемый ею уютный, вечно мглистый, маленький параллельный мир, где было можно на четыре часа блаженно расслабиться и полно–стью забыть о суете и неприглядных реалиях мира подлинного), кто-то из оказавшихся рядом, только что вошедших с улицы коллег-знакомых мимоходом бросил:

– А в воздухе уже пахнет весной… Вы почувствовали?

С раннего детства Саманта хотела стать актрисой. Ни ее родители – скромные консультанты по обустройству офисных помещений, ни их близкие и дальние родственники, ни всевозможные приятели не сомневались: так и будет. Она была девочкой очень артистичной, живой, хорошенькой и вообще не имела понятия о стеснительности. Со взрослыми она общалась с удовольствием, с умным видом встревала в обсуждение любых тем и охотно болтала часами с теми, кто проявлял готовность ее выслушать, а затем терпеливо превозмогал головную боль, вызванную ее звонким, напористым и темповым чириканьем. В любой компании сверстников она немедленно становилась лидером: сама с ходу придумывала игры и сама распределяла роли – дети, открыв рты, как загипнотизированные подчинялись ее руководству и беспрекословно следовали ее жестким указаниям, а их мамаши, воспринимавшие подобное положение вещей крайне неодобрительно, в приватных беседах называли Саманту маленькой выскочкой, тщеславной куклой и с наслаждением честили ее родителей, которым вовсе не следовало поощрять диктаторские ухватки дочери. Они ошибались: тщеславие было чуждо Саманте, и она вовсе не считала себя прирожденным вождем; просто постоянно находиться в гуще событий среди большого количества людей и активно участвовать в событиях для нее было так же естественно, как дышать.

Однако цену своему артистизму она знала, и потому ей казалось вполне разумным, что во всех школьных спектаклях ей – очаровательной прелестнице с белокурыми локонами, по-мультяшному круглыми васильковыми глазами и озорным вздернутым носиком – неизменно доставались главные роли. Она неж–ным голоском пела песенки, громко и выразительно читала стихи и даже показывала фокусы. Единственное, чего она делать не могла (точнее, делала, но плохо), так это танцевать: бог щедро одарил ее многим, но обделил пластичностью – Саманта плохо и неестественно двигалась, а ее неуклюжим танцевальным па не хватало грациозной плавности.

После одного из таких спектаклей к родителям одиннадцатилетней Саманты (с упоением изображавшей Пеппи Длинныйчулок и весело скакавшей по сцене в рыжем парике и разноцветных чулках) подошел представительный господин (оказавшийся папашей противного мальчишки, недавно перешедшего в их школу) и заявил, что девочку просто необходимо снимать в рекламе и он может это организовать. Папаша в самом деле оказался каким-то телевизионным деятелем, а его пустячная протекция помогла: Саманта прошла кастинг, на который ее привез разволновавшийся отец, и окунулась в волшебный, потрясший и околдовавший ее мир телевидения. Первый раз она снялась в рекламе витаминизированного джема, доходчиво и примитивно разъясняющей потребителю, насколько сей продукт вкусен. Пятеро хорошеньких эльфов (одним из них была счастливая Саманта) сидели на огромных цветках и с блаженными, перемазанными джемом лицами уплетали сладкую тягучую массу, воодушевленно выгребая ее блестящими ложками из маленьких баночек. Вдруг над ними птеродактилем проносилась огромная бабочка, сладкоежки испуганно пригибались, а затем один кудрявый мальчик-эльф задумчиво произносил: «Бедные бабочки, им надо добывать цветочный нектар, они не могут полакомиться земляничным джемом! А мы можем!»

Саманте безумно понравилось находиться на съемочной площадке. Она купалась в наслаждении, ее очаровывал весь процесс целиком: общение с веселыми костюмерами и гримерами, упаковывавшими ее в изумрудный бархатный костюмчик и огромными кисточками припудривавшими носик; созерцание подвесных камер, с мерным гудением носящихся над головой туда-сюда, исполинских слепящих прожекторов и симпатичных пушистых микрофонов; подслушивание негромких разговоров неизменно серьезных операторов; и, разумеется, сама процедура съемки. Когда режиссер – высокий черноволосый бородач, показавшийся Саманте очень симпатичным, но явно побаивающимся детей, – начал терпеливо разъяснять, что им следует быть естественными и не обращать внимания на работающие камеры, Саманта даже пожала плечами: плевать она хотела на все камеры, вместе взятые, а быть неестественной она попросту не умела!