Труп водителя мешал убийце вести машину.

Перехватив штурвал правой рукой, не отрывая глаз от мчавшейся навстречу дороги, он потянулся через обмякшее тело, нашел ручку и распахнул дверцу машины. Затем энергично сдвинул мертвеца к краю сиденья. На мгновение убийца отвлекся от штурвала, и машину стало заносить в сторону. Он судорожно вздохнул, выправил движение и резким толчком бедра выбросил труп.

Убийца захлопнул дверцу, положил левую руку на штурвал, прибавил газу и рассмеялся. Нагруженный железобетонными панелями трайлер вздрогнул, прибавил скорость и, подвывая мощным двигателем, устремился вперед.

В свете фар мелькнул щит с надписью: «Клюквенное. 8 км».

«Только бы прорваться! – подумал убийца. – И еще двести-триста метров от шлагбаума на той стороне. По времени я успеваю. Меня уже ждут… Ждут!» И убийца запел нечто торжествующее, без слов. Но несмотря на это победное завывание он весь был словно стальная пружина, готовая распрямиться в любую секунду.

Он был веселым и жизнерадостным парнем, Володя Рыбин, водитель из совхоза «Синегорье». Год тому назад Володя вернулся со службы в родную Ленинградскую область из далекого Ашхабада, где два года возил на «уазике» командира полка, и с радостью сел на тяжелую машину, предложенную директором совхоза. Он и до армии водил мазовский самосвал и не любил «хлипкие» машины.

Спустя два месяца после возвращения домой Володя женился на Маше Томилиной, которая ждала его такие длинные два года. Неделю назад Владимир стал отцом… Девочку назвали Валентиной. Если бы случился сын, то имя ему дали бы Валентин – в честь Машиного деда, погибшего на заставе в июле сорок первого года неподалеку от Синегорья.

Вообще-то в глубине души Володя мечтал о сыне, но когда сегодня утром встретил Машу на крыльце родильного отделения Синегорской больницы и, осто­рожно приподняв кружевной край розового конверта, увидел крошечное личико дочки, то и думать забыл, что хотел сына. Бережно принял молодой отец маленькую Валюшку на руки, и такое щемяще-сладкое чувство охватило его душу, что даже слезы навернулись на глаза.

Володя отказался сесть в «жигуленок» своего закадычного еще холостого дружка Васи Шкаева, плавающего токарем на теплоходе «Вишера» Балтийского пароходства, отправил с ним Машу и тещу, а сам с дочкой на руках пошел пешком. Так и принес ее домой.

А дома Рыбина ждал заместитель директора совхоза Глушкин. Игорь Борисович ведал в Синегорье строительством, перебрался сюда с крупной стройки в Ленинграде, семью привез, осесть в деревне решил крепко и дела развернул широко. Он вежливо извинился перед Володей и Машей, сказал, что понимает ситуацию, но на строительстве школы простаивает студенческий отряд – нет панелей. Два других шофера выбыли из строя – один хоронит отца, второй попался «гаишникам» по хмельному делу.

На пограничном контрольно-пропускном пункте Клюквенное в этот вечер дежурили двое пограничников: ефрейтор Саша Ефлеев и недавно прибывший из учебного отряда рядовой Сережа Лучкин.

Лучкнн первым услышал пока еще далекий рев трайлера, идущего на предельной скорости.

– Кто-то к нам в гости движет, – сказал он ефрейтору, который был в их наряде старшим.

– По времени не автобус, – отозвался Ефлеев, прислушиваясь. – Да и звук не тот… – Он почувст­вовал непонятную тревогу, глянул на закрытый шлагбаум и на всякий случай спросил: – Красный у нас горит?

– Горит, товарищ ефрейтор! – весело выкрикнул Лучкин.

Но убийцу Володи Рыбина ждали неподалеку от границы не только на нашей стороне. Около семнадцати часов по местному времени через финский поселок Фуруельм прошла, направляясь к советской границе, легковая автомашина марки «вольво» серебристого цвета. Миновав стоящий на окраине двухэтажный домик-коттедж, в котором жил егерь Пекко Виртанен со своим многочисленным семейством, водитель «вольво» проехал еще метров пятьсот и повернул налево. Здесь основное шоссе Стокгольм – Хельсинки – Ленинград пересекала рокадная дорога, идущая вдоль границы. В двухстах метрах от развилки автомобиль развернулся и встал. Водитель выключил двигатель.

– Вы думаете, мы отсюда что-нибудь услышим, Стив? – спросил у водителя человек, сидевший с ним рядом.

– Конечно, – ответил Стив, кряжистый, плотный блондин с приплюснутым «боксерским» носом, который достался ему от природы. Впрочем, хозяин «боксерского» носа довольно неплохо, по житейской необходимости, владел приемами кулачного боя. – Во-первых, до границы всего полтора километра. Там поднимется такой шум, что мы его, разумеется, услышим. Во-вторых, у нас включен радиотелефон. Мой человек возле заставы подаст условный сигнал.

– Боюсь, что этот шум, Стив, услышат в Хельсинки и Вашингтоне, – проворчал пассажир с заднего сиденья. – Финны не хотят осложнений с русскими, начнут копать, сделают представление нашему посольству, не остановятся и перед тем, чтобы объявить кое-кого персоной нон грата. Могут потянуть ниточку к своим соседям. Те тоже захотят соблюсти невинность. А отдуваться нам с вами, Стив. И вы, Майкл, можете загреметь со своим дипломатическим иммунитетом.

– Мне к этому не привыкать, – усмехнулся тот, кто сидел рядом с водителем. – Только я надеюсь, что наш друг Рутти Лаймесон, как бывший абориген, продумал детали и проведет операцию так, что, по выражению русских, комар носа не подточит.

День и не думал как будто бы кончаться. Солнце все еще стояло над городом, заливая лучами полноводную Неву, степенно катящую воды к Финскому заливу, и празднично раззолотив устремленные в небо шпили Петропавловской крепости и Адмиралтейства. А было уже восемь часов вечера…

Генерал Третьяков не любил сверхурочных совещаний, он полагал, что надо укладываться в рабочее время, если, конечно, не произошло ничего экстраординарного. Лев Михайлович был за плановые методы работы в контрразведке, хотя и считался великим мастером импровизации, проявившим склонность к парадоксальным приемам еще в молодые годы, когда начинал службу во фронтовом «Смерше». И в этот последний день недели генерал надеялся закончить совещание до конца официального срока дневной службы, начав его в семнадцать ноль-ноль. Обычно часа хватало на обсуждение даже самых сложных вопросов. Но в этот раз не получилось… Лев Михайлович отпустил сотрудников только в половине восьмого.

Майор Колмаков позвонил жене, что будет дома в девять. Выйдя из здания управления на Литейный проспект, он прошел переулком, свернул направо и по улице Фурманова, бывшей Гагаринской, спустился к реке – ему хотелось пройтись по Невской набережной и осмыслить услышанное им сегодня.

– Активность новой резидентуры, обосновавшейся в городе Ухгуилласуне, не просто подозрительна, – сказал генерал Третьяков, – она предвещает развертывание серьезной операции, или даже серии операций, направленных против наших интересов. Более того, мне представляется вполне возможным, что именно этому разведывательному подразделению подчинены старые резидентуры, которые выявлены нами в Скандинавии за последние годы. Заокеанских политиков серьезно беспокоят относительно миролюбивые тенденции правительств стран Северной Европы, движение за объявление этой зоны безъядерной. Они исходят из принципа, что «дурной» пример заразителен. Из четырех скандинавских стран только две пристегнуты к военной и политической колеснице Северо-Атлантического Союза. Швеция соблюдает традиционный нейтралитет, с Финляндией у нас ровные добрососедские отношения, как это и предусмотрено Договором сорок восьмого года о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи. И вот нарушить это, относительное, конечно, равновесие охотников великое множество. И далеко не последняя роль в этом сомнительном деле принадлежит тайным службам стран НАТО. Наше

С места поднялся полковник Чернов, представляющий на совещаний пограничный округ. Он был высокий, моложавый, с головой, обрамленной мелко вьющимися светлыми волосами, за что среди сослуживцев именовался, за глаза, конечно, несколько обидным прозвищем.

Отходную комиссию на «Вишере» ждали в полдень.

Экипаж теплохода собрали к восьми утра, чтобы заранее убедиться: никто не заболел, все готовы идти в рейс, и нет необходимости озадачивать отдел кадров пароходства, в авральном порядке искать замену.

Задержался, правда, токарь Василий Шкаев, и старший механик – дед, как его уважительно величали, любивший этого великого умельца, хотел даже такси за ним отправить, но к одиннадцати часам Вася явился, правда, потерянный вовсе и опустошенный. Оказалось, что погиб его дружок Володя Рыбин, и надо было помочь молодой вдове и безутешной матери Вася даже заикнулся было о замене, хотел пропустить рейс, взять отпуск, но дед замахал руками, стал кричать, что движок у них такой же старый, как у него, стармеха, собственный мотор, что без Васи, умеющего любую запчасть сделать не хуже чем на заводе «Вяртсиля», родителя «Вишеры», теплоходу полный зарез, а идут они в Южную Америку, океан впереди и так далее.

Дед так разошелся, что Васе стало его жалко, он оставил свою затею, Володю все равно не вернешь, а работать кому-то надо. К тому же заместитель директора совхоза Игорь Борисович Глушкин сказал ему, что и без него все сделают как полагается.

Нервничал и второй штурман Олег Давыдов, у которого не были подписаны коммерческие акты по какао-бобам, которые теплоход доставил в Ленинград из бразильского порта Ильеуса в прошлом рейсе. Акты надо было сдать в контору до отхода, а портовые хитрованы артачились, желая соблюсти собственный интерес. Но к обеду все уладилось.

Когда Олег Давыдов принял от третьего штурмана ночную, с ноля до четырех часов, вахту, «Вишера» уже вышла в Балтийское море. Погода была отличная, видимость – лучше не бывает, хотя по прогнозу были обещаны обложной дождь и туман, но их пока не было и в помине.

Сдававший вахту штурман сказал, что мастер недавно пошел прилечь и просил разбудить его, если обещанный туман появится.

– Вот тебе точка, брал по радиомаякам, слышно хорошо, – сказал он Олегу. – Только что гонял радар – впереди никого нет. За вахту обогнали три судна. В старушке «Вишере» пороху еще хватает, идем по пятнадцати с половиной узлов.

Третий штурман перенес с черновика записи за четыре часа в судовой журнал, пожелал Давыдову доброй вахты и ушел со сменившимся рулевым пить чай.

Едва третий покинул мостик, как появился Кунин.

Они вернулись в Кронборг только к обеду, побывав в совхозе «Синегорье», где уже оплакивали погибшего Володю Рыбина.

Колмаков, который был в гражданской одежде, держался во время первичного расследования как бы в стороне, тем более, что он вполне мог сойти за представителя прокуратуры, которая всегда присутствует в случае обнаружения трупа при подозрении в убийстве.

Опросили сослуживцев Рыбина по гаражу, совхозного диспетчера, который выписывал ему путевку в Канельярви. Всем до единого бойцам студенческого строительного отряда показали для опознания фотографию неизвестного пока убийцы – он так и остался неизвестным, никто его в совхозе «Синегорье» не видел.

Уже пришла из Ленинграда справка: Ханжонкин Петр Елисеевич в городе не значится. Нашли кассиршу с Финляндского вокзала, которая подтвердила, что именно она выписывала сезонный билет до станции Ольгино, обнаруженный в кармане незнакомца, но вот кому выписывала – не помнит.

В час дня на место происшествия прилетели генерал Третьяков и начальник войск пограничного округа. После короткого совещания на месте группа вернулась в Кронборг, откуда Лев Михайлович уехал в Ленинград, напомнив майору Колмакову о том, что он должен обязательно разобраться с «бешеным бульдозером» на заставе имени Петра Игнатенко.

Это кафе на улице Башмачников открылось недавно. Владельцы назвали его «Подворотней» и сделали не только питейным заведением, но и выставочным залом для вернисажей, на которых демонстрировались «шедевры» сверхмодного направления поп-арта, которое бойкие искусствоведы определили как гиперреалистическое.

На стенах кафе и в особой выставочной веранде, которая служила еще и залом для танцев, висели картины в тяжелых золоченых рамах барочного стиля. С обрамлением картин вопиюще контрастировало их содержание. Художники изобразили на холстах, так сказать, ультра-прозу жизни. Натурой для них послужили старые рваные башмаки, расползшиеся женские чулки, кривые вилки, ржавые кастрюли, уличные бач­ки для мусора, корыта с грязным бельем, куски мяса с копошащимися в них червями, навозные кучи на крестьянских хуторах, общественные уборные снаружи и изнутри, дохлые кошки и никак не ожидавшие стать предметом искусства собаки, задирающие задние ноги у фонарных столбов.

В теплый и безветренный летний день за столиком на открытой веранде кафе сидели трое мужчин: один – лет пятидесяти, двое других – лет под сорок. Те, что моложе, были атлетически сложены, оба голубоглазы и белокуры, как и большинство жителей скандинавского портового города Ухгуилласуна, расположенного на северном побережье Балтийского моря, но жителями Ухгуилласуна эти люди не были.

Один из них, Майкл Джимлин, был кадровым американским разведчиком, сыном весьма состоятельных родителей, который поначалу счел разведывательную работу весьма забавной и щекочущей нервы, а затем так и остался в ней, превратившись из дилетанта в довольно опытного профессионала.

Сейчас Майкл числился помощником военного атташе в соседнем государстве, граничащим с Советским Союзом.

– Ракета! Красная ракета! – крикнул вахтенный.

Олег Давыдов поднес бинокль к глазам и увидел на воде немного левее курса пока еще с трудом различимый предмет.

– Что-то случилось? – опросил вернувшийся из рубки на мостик Борис Кунин.

В это время в небо взвилась еще одна ракета.

– Подают сигналы бедствия, – сказал Давыдов и сдвинул рукоятку машинного телеграфа на отметку «средний ход». – Савельев! – крикнул он вахтенному матросу. – Быстро в каюту капитана! Попроси его подняться на мостик…

Сэмюэль Ларкин, заместитель директора ЦРУ и член Совета национальной безопасности Соединенных Штатов, прилетел из Мюнхена в Ухгуилласун на стра­тегическом бомбардировщике американских ВВС, переоборудованном в комфортабельную летающую резиденцию специальной службы.

Раскрашенный под пассажирский лайнер гражданской авиакомпании «Америка – Эйр», которая существовала на самом деле и являлась негласной собственностью ЦРУ, самолет сел в международном аэропорту Хассельбанкен, но подруливать к зданию вокзала не стал, свернув на запасную стоянку.

Автомобиль уже ждал высокого гостя, и едва к огромному Б-52 подали трап, прямо к нижним ступеням подкатил черный «мерседес» Вильяма Сандерса. Поодаль остановилась вторая машина. Это был темно-синий «олдсмобил», из которого вышли Стив Фергюссон и Майкл Джимлин. Четверо парней из охраны, подъехавшие на несколько минут раньше, заняли вокруг самолета позиции.

И вот на трапе появился Сэмюэль Ларкин. Его сопровождали двое рослых телохранителей. Один из них ступил на площадку трапа первым, осмотрелся, сделал знак идущему следом шефу, что все спокойно, и пошел вниз впереди него. Второй прикрывал шефа сзади.

– Как долетели, Сэм? – приветливо спросил Вильям Сандерс и, зная, что мистер Ларкин любит простецкое обращение, обнял его, похлопал по спине руками.

Когда забрезжило вдруг сознание, Олегу Давыдову показалось, будто летит он в самолете, и в этом первом ощущении был резон. На катере с бортовым номером 389, уносившем его от родного судна в неизвестность, стоял авиационный двигатель. Сознание вернулось к нему вдруг разом, он все вспомнил.

Не двигаясь и не открывая глаз, он лихорадочно прикидывал обстановку, оценивал сложившуюся ситуацию, инстинктивно чувствуя, что пока для вида лучше оставаться, в беспомощном состоянии.

«Кто они? – думал Олег. – Что им надо?.. Пира­ты на Балтике? Чушь какая! А что с Борей? Где он? Я должен…»

Олег стал внутренне собираться с силами, чтобы подняться – вибрация катера все еще мучительно от­давалась в голове – хотел открыть глаза, как вдруг услышал английскую речь. Говорили двое.

– Видите, он еще не очухался. За борт его, и делу конец. Лучший свидетель – мертвый свидетель.

Хотя Логинов и Колмаков споро натягивали на себя одежду, а все равно прежде бойцов-пограничников не успели… Машина с тревожной группой уже отъезжала от заставы, когда подполковник и майор вышли на крыльцо, пристроенное к южному торцу служебного здания. Утешало только то, что не дали застать себя в постелях, откуда их собирался, судя по всему, поднять прапорщик Колов. Он как раз подходил к ним от главного подъезда.

– А я к вам, – сказал Колов – Начальник говорит: пусть спят, они гости: А я в ответ: век мне не простят, если не разбужу, ведь это с нашей заставы ребята.

– Сработка? – спросил Логинов.

– Как сказать… Устный сигнал сержанта Паршина от поста РЛС. Что-то они там обнаружили… Дежурный решил поднять заставу в ружье. На реке это – там, где разрыв системы, напротив второй заставы.

Колмаков помнил это место. Государственная граница пересекала Мууксу поперек. За рекой уже был участок заставы № 2. Забор и контрольно-следовая полоса подходили к реке вплотную и обрывались, чтобы вновь появиться уже на левом берегу. Ночью и в туманные дни здесь нес дежурство пограничный наряд, вооруженный переносной радиолокационной станцией, она щупала лучом поверхность реки, исключала возможность пересечения границы по воде.

Тогда их обнаружил черный Ремиз. Ему же и досталась первая пуля из пистолета одного из двух нарушителей, остановленных Петей Игнатенко.

Игнатенко был на два года старше Николая и Артема, но Петру дважды выходила отсрочка по семейным обстоятельствам, и призывались они вместе, весной 1965 года.

Мать Петр потерял, едва закончив семилетку, рано пошел работать – надо было содержать себя и отца, инвалида Великой Отечественной войны. В 1964 году Петр приехал по делам в Моздок, сам он жил в станице Черноярской, встретил случайно Настю и вскоре увез ее к себе. Навсегда покорил сердце первой красавицы города, одноклассницы Артема и Николая, этот лихой и чубатый выходец из кубанских казаков, переселившихся после революции на Терек.

Свадьбу сыграли в станице. Настя весь класс пригласила – и тех, кто остался в Моздоке после окончания школы, и тех, кто уехал учиться в вузы неподалеку – в Орджоникидзе, Нальчик, Грозный.

Через полгода отец Петра умер. Молодая жена призыву в армию не помеха – и Игнатенко получил повестку из Моздокского райвоенкомата. Маленького Петра Настя родила, когда они все трое прошли курс молодого бойца, приняли присягу и занимались в учебном отряде, в городе Кронборг.

Василий Колотухин был избран действительным членом Академик наук СССР три года назад, ему тогда едва исполнилось тридцать восемь, и, таким образом, он был одним из самых молодых академиков страны.

Огромную оценку получила научная деятельность Василия Дмитриевича в связи с его весьма перспективными работами в области высокоинтенсивных когерентных излучений, производимых лазерами, и с очень мощными источниками микроволновой энергии. После того, как Василий Колотухин, тогда еще член-корреспондент, создал установку, лазерный луч которой на глазах у потрясенных членов государственной комиссии испарял небольшое пока количество самых различных материалов, он получил прозвище «инженер Гарин», а вся деятельность его лаборатории была переведена в ранг закрытых работ.

Уже после присвоения звания академика он подал в правительство докладную записку, в которой излагал суть нового научно-технического предложения, направленного на укрепление обороноспособности Отечества.

Обеспокоенный позицией, которую заняла не желающая мирных компромиссов администрация президента Рейгана, Колотухин вспомнил скандальное происшествие из истории освоения американскими учеными немецких ракет «Фау-2», которое проводилось под непосредственным наблюдением и с личным участием отца этих ракет, конструктора Вернера фон Брауна. В 1947 году запуск «Фау-2» производили на полигоне Уайт-Сэндз, в 64 километрах к северу от города Эль-Пасо, находящегося вблизи мексиканской границы. Ра­кета была запущена строго на север, поднялась в воз­дух, а затем… развернулась на 180 градусов и направилась на юг, в сторону Мексики, пролетела над Эль-Пасо и врезалась в старое испанское кладбище, тремя километрами южнее мексиканского города Хуарес. Специальное устройство для взрыва ракеты в воздухе на случай неудачного запуска не сработало…

Академик Колотухин задумался над вопросом: а нельзя ли искусственно вызывать подобные казусы с летящими в цель ракетами? Ведь если воздействовать на электронную систему наведения ракеты в цель каким-либо сильным излучающим источником, то можно не только сбить ракету с курса, но и задать ей другую команду. В идеале – отправить ее туда, откуда она стартовала.

Все произошло так неожиданно, что эти опытные, привыкшие к различным переделкам люди в первые мгновения растерялись, и потому Олегу удалось беспрепятственно достичь поверхности воды.

Он прыгал ногами вперед и постарался погрузиться как можно дальше, чтобы затем поднырнуть под пирс и проплыть между сваями к тем яхтам и катерам, что стояли по другую сторону.

Штурман уже ушел в воду, когда один из тех, кто стоял на пирсе, выхватил из-за пазухи пистолет с навернутым на ствол глушителем и хотел разрядить обойму, но тут же был схвачен за руку шефом.

– Вы с ума сошли, Карл! Кругом полно народа… И ведь там Рекс… Выудите сначала его. Потом займемся беглецом…

Ничего этого Олег, разумеется, не видел и не слышал. Когда кончился воздух в легких, он потихоньку всплыл, угадывая по степени освещенности, что поднимается под пирсом. Так оно и было… Олег находился под ним, примерно на середине пирса.

– Значит, говорите, что выходные дни не пропали даром? – сказал генерал Третьяков, когда полковник Митрошенко пришел к нему в кабинет, чтобы доложить о первоначальных следственных действиях, предпринятых его группой в связи с событиями на границе.

– Конечно, – ответил Анатолий Станиславович, – по горячим следам старались идти. И мы, и пограничники. Так что за вами отгул за воскресные дни, Лев Михайлович.

– Будет, будет нам всем отгул, дорогой полковник. Когда на пенсию выйдем… Ну да ладно. Личность угонщика и убийцы водителя трайлера установили?

– Еще до того, как Информационный центр дал нам необходимые сведения по отпечаткам пальцев, мы показали фотографию трупа ребятам в совхозном студенческом отряде. Поскольку на его куртке были нашивки районного комиссара, предъявили фото в районном и областном штабах студенческих отрядов. Его не опознали. Но водитель бетоновозки Павел Жилин со строительного объекта, находящегося на десять километров южнее совхоза «Синегорье», показал, что этот бородатый мужчина просил подвезти его до центральной усадьбы. Жилин отказал, у него сел аккумулятор…

– Теперь ему впору на него молиться, на аккумулятор этот, – заметил генерал. – Так, значит, с опознанием убийцы на месте происшествия ничего не вышло?

В семье академика Колотухина эта необыкновенная женщина была живой легендой. Мало того, что вынянчила Василия Дмитриевича, растила его, что называется, с пеленок. Пелагея Кузьминична Бульба была добрым гением Колотухиных, она всегда приходила на помощь в самую трудную пору.

Так было, когда Палаша познакомилась в 1944 го­ду с матерью будущего академика, только что вернувшейся в разоренный город из эвакуации с годовалым Васенькой на руках. Марию Сергеевну вызвал в Ленинград Дмитрий Андреевич Колотухин, инженер и ученый, занимавшийся в военные годы радиолокационными станциями. Вызвать-то вызвал, а встретить не сумел – срочно отправился на испытание нового радара в море. Товарищ, которому он передоверил устройство жены, напутал со временем, и молодой женщине с ребенком на руках пришлось добираться до их старой квартиры на перекладных. Дом отказался разбитым, а нового адреса Мария Сергеевна не знала…

Тут и появилась энергичная Палаша, недавно приехавшая из Белоруссии восстанавливать город. Случайно увидев на улице растерявшуюся женщину, она расспросила ее обо всем, отвела к себе в общежитие, быстренько разузнала, где искать Дмитрия Андреевича или его товарищей, нашла их, и те не замедлили явиться и взять остальные хлопоты на себя.

Вскоре Дмитрий Андреевич получил большую квартиру, и Мария Сергеевна уговорила Палашу перейти к ним на постоянное житье. Со стройки девушка уш­ла. Она возилась с маленьким Колотухиным, получала денежное содержание, которое определили ей как домашней работнице, и ходила в вечернюю школу, на чем, видя тягу Палаши к чтению и ее природный ум, настояла Мария Сергеевна. Сама она, едва появилась возможность оставить на Палашу ребенка, пошла работать к мужу, поскольку была квалифицированным радиоинженером.

Когда Василий подрос и готовился идти в первый класс, Пелагея уже закончила техникум и стала экономистом, на крупном механическом заводе. Тут она вышла замуж и тепло простилась с гостеприимным домом Колотухиных, но в каждый праздник непремен­но приходила с поздравлениями, да и в будни не забывала забежать, справиться о житье-бытье, узнать, какие у Васеньки отметки в школе.

– А свитер мне зачем? – спросил Андрей, вытаскивая его из рюкзака. – Я его не хотел брать…

– Это я положила, Андрюша, – сказала Пелагея Кузьминична. – Теплая одежда в дороге никогда не помешает…

– Так ведь в Оренбургскую область еду! Там жара знаете какая бывает?!

– Так то днем, – не унималась Пелагея Кузьминична. – А ночью, я где-то читала, даже в пустыне иней выпадает. На то и резко континентальный климат. Да и не поймешь сейчас эту погоду – на юге летом снег идет. Вон как в Мексике было: народ на улицах замерзал. А на Чукотке плюс тридцать градусов. А чего тут удивляться? Распатронили небо ракетами, дырок понаделали, отсюда и казусы происходят. Ты, Андрюша, возьми свитерок-то, весу в нем всего ничего, а, глядишь, сгодится…

– Ладно, – отмахнулся Андрей, – возьму… А про ракеты вы напрасно. При чем здесь они? Погода зависит от солнечной активности. Вон в Сибири есть астроном-метеоролог, так он по расположению солнечных пятен ураганы в Атлантике предсказывает, когда косить-сеять дает советы. Дьяков его фамилия.

Николай Колмаков ехал в Таллинн.

Он собрался в тот же день. Сразу после беседы с генералом Третьяковым оформил проездные документы, заехал домой за «допровской корзинкой», так они с Тамарой называли в шутку его походный портфель, позвонил жене на работу, заехать проститься уже не было времени – опаздывал на поезд, поцеловал Галинку, она обложилась учебниками, готовилась к экзаменам в училище, сказал ей, что уезжает ненадолго.

Сейчас он выстраивал в голове план будущих действий в Таллинне, ведь у него два разных поручения от генерала: поискать, не было ли у Рауни Пенсаса связей, которые вели бы в направлении, касающемся их ведомства, и разобраться с тем, что произошло на теплоходе «Вишера»

Перед его отъездом генерал Третьяков подробно расспросил Колмакова о поездке на границу, узнал его мнение по поводу ЧП на контрольно-пропускном посту Клюквенное, о странных событиях на заставе имени Петра Игнатенко.

– И вы тоже считаете, что это был дельтаплан с двигателем? – спросил Третьяков, когда Колмаков закончил рассказ. – Согласны с подполковником Логиновым, выдвинувшим такое предположение?

В рубке морского мусорщика было относительно тепло, но безопасным свое убежище Олег Давыдов считать не мог. В любой момент его враги могли сообщить полиции, что где-то в этом районе скрывается злоумышленник, преступник, опасный маньяк, бежавший из сумасшедшего дама, русский лазутчик, нако­нец. Полиция обыщет яхты и катера, обнаружит его на сборщике мусора без документов и с фантастической историей, которую он может рассказать полицейским в качестве версии к своему появлению в Ухгуилласуне. И если еще недавно Олег жаждал встречи с полицией, по крайней мере для того, чтобы полиция не дала его преследователям немедленно расправиться с ним, то теперь надо было попытаться самому связаться с советским посольством или, на худой конец, с агентской фирмой «Эвалд Юхансон и копания», ко­торая обслуживала их «Вишеру» в прошлом и позапрошлом рейсах. Там он знал нескольких служащих.

Машины с причала уехали, но это еще ничего не значило. Они наверняка оставили здесь своих людей. Необходимо было сидеть на этом суденышке до темноты или дождаться, когда явится его хозяин.

Олег решил обследовать внутренние помещения сборщика мусора и поднял крышку люка, которую обнаружил в задней части рубки. Когда он спустился по скоб-трапу, то увидел, что находится в машинном отделении. Оно располагалось в кормовой части суд­на, управление двигателем осуществлялось дистанционно, это Давыдов определил, находясь в рубке. А передняя часть сборщика была занята механизмами для утилизации пойманного мусора, резервуарами для собранной нефти.

Олег прикоснулся рукой к одному из цилиндров дизеля и ощутил, что тот довольно теплый. Значит, смекнул он, недавно был в работе – команда, видимо, пошла завтракать или сменилась ночная вахта, сейчас заступит другая… Он посмотрел на часы и вдруг подумал, что впервые за это время видит их циферблат. Было половина восьмого. Значит, здесь, в Ухгуилласуне, половина шестого утра. Еще рано, а солнце уже высоко поднялось над горизонтом – обычное дело летом в высоких широтах.

«Надо бы подкрепиться», – подумал Давыдов. Он понимал, что в машинном отделении съестным не разживешься, и полез наверх. Оказавшись опять в рубке, Олег понял, что кубрика или каюты на мусорщике нет. Впрочем, это логично. В открытое море эта посудина не выходит, шастает только в портовых во­дах. Работают на ней посменно, как у станка на заводе, так что и никаких здесь излишеств вроде каюты с койкой.

– Какого черта Сократу понадобилось тащить за собой этого русского штурмана?! – в сердцах воскликнул Стив Фергюссон, удобно расположившийся со стаканом в руке в гостиной Майкла Джимлина – Ведь мы так и не нашли его… Неустраненный свидетель! Что может быть губительнее для нашего дела?!

– Успокойтесь, Стив, и не лезьте, как говорят русские, в бутылку. Ее содержимое мы лучше выльем в стаканы. Я знал Сократа пятнадцать лет назад… До­пускаю, что за эти годы, которые он провел в России, Сократ стал русским больше, чем это допустимо при столь длительной легализации. Вы, Стив, никогда не работали под чужим именем в чужой стране долгое время, хотя теоретически должны знать, что перевоплощение разведчика не проходит для него бесследно, определенные национальные черты того человека, за которого он себя выдает, становятся чертами характера разведчика. Вот и к Сократу перешло нечто от Бориса Кунина, останки которого давно уже покоятся на европейском кладбище столицы одного из арабских государств. Сократ, вернее Джон Бриггс, он же Иоганн Штрассер, пятнадцать лет носивший имя русского парня и живший среди русских, не мог позволить, чтобы на глазах у него убили того, кто спас ему жизнь. Кстати, у Бриггса – Штрассера, так же как и у вас, Стив, течет в жилах часть русской крови.

– Далась вам эта моя кровь, Майкл, – проворчал Стив и налил в стаканы виски.

– Простите, Стив, но я упомянул это потому, что никак не могу до конца разобраться в вашей ненависти к нашему великому противнику. Ведь не выстрел же из ракетницы того мальчишки…

– Конечно, нет… Все гораздо сложнее, Майкл. Но ведь мы говорили о Бриггсе.

Олег Давыдов выждал с полчаса, время он определил приблизительно – в машинном отделении было темно – прикинул, что куда-то они все-таки отошли на сборщике мусора, и, ощупывая рукой скобы на переборке, полез по трапу.

Голова его уперлась в железный люк Олег попытался открыть его, но тот не поддавался. Видимо, те, кто были в рубке, повернули верхний запор люка.

– Эй, – крикнул он. – Кто там наверху! Откройте! – Но шум двигателя заглушал голос.

«Эдак и помрешь здесь в безвестности, – подумал он. – Как же мне дать, о себе знать?»

Давыдов постучал костяшками пальцев, но звук был слабый, и тогда он стал барабанить кулаком и кричать по-русски: «Откройте! Откройте!»

– Простите, шеф, но только я не совсем ясно понял ваше задание… Замок Хельяс я знаю. Он стоит на холме, на берегу реки Муукса, неподалеку от русской границы. Ближе к берегу – коттедж егеря Яакко Юлли. Правильно я ориентируюсь?

– Все верно, Ялмар.

– Значит, мне необходимо подобраться к границе так, чтобы меня не заметили наши патрули, подойти к русскому пограничному столбу и сорвать с него государственный герб. Так?

– Совершенно верно. И что вам непонятно в этом задании, Ялмар? Более легкой задачи и придумать трудно. Ведь вы не идете через границу, вы только подходите к ней. А отодрать герб такому опытному специалисту – пара пустяков.

– Прошу меня простить, шеф, но я хотел бы уточнить кое-что. Вы правы, сорвать герб с пограничного столба для меня труда не составит. Но мне все-таки придется перейти границу. Красно-зеленые столбы стоят уже на русской территории. Следовательно как только я подойду к ихнему столбу, то буду считаться нарушителем государственной границы.

Когда Стив Фергюссон вернулся в квартиру Майкла с двумя бутылками виски, которые он раздобыл в под­польном ночном баре, политический советник уже выпил две чашки крепкого кофе и был готов к новым порциям алкоголя.

Стиву хотелось узнать подробности идеи Сэмюэля Ларкина послать его к русским, идеи, о которой про­говорился Майкл, но он понимал, что впрямую расспрашивать нельзя. Надо ждать, когда Майкл вольет в себя побольше виски и снова примется болтать.

Но Майкл пока, прикладываясь к стакану, не очень-то пьянел. И снова его повлекло к психологическому анализу Стива.

– Никак не могу разобраться в механизме вашего недоброжелательного отношения к русским, дорогой Рутти, – принялся Майкл за свое. – Простите меня, вы не любите, когда вас называют прежним именем, но мы сейчас одни, позвольте мне это, коллега… Вы наполовину русский и только на четверть финн. Но большего финского националиста, чем вы, Рутти, я в Финляндии не встречал. Но ведь русские не отняли у вас земель и поместий на Карельском перешейке, их не было у ваших предков, ваши родители не подверглись репрессиям…

– Отцу пришлось в сорок четвертом году бежать в Швецию, – перебил Майкла Стив.

Неизвестная подводная лодка осторожно приблизилась к русской морской границе и, не пересекая ее, мягко опустилась на дно совсем неглубокого здесь Балтийского моря.

Пограничный сторожевой корабль «Громобой» шел в это время по тревоге в квадрат, который находился в пятидесяти милях от того места, куда опустилась на грунт субмарина. Две береговых пограничных заставы зафиксировали многочисленные движущиеся цели на воде, и «Громобой» помчался в этот район на форсированном ходу.

Командир подводной лодки знал об этом, но осторожности ради не торопился приступать к операции. В течение часа лежала его лодка на морском дне, не подавая никаких признаков жизни.

Все было тихо. Гидроакустические приборы субмарины внимательно прослушивали окружающее водное пространство.

– Приступаем к операции, – негромко произнес Джон Бриггс.

Пограничная застава располагалась на бойком месте, между двумя известными на балтийском побережье курортами. Такое соседство создавало пограничникам дополнительную работу и трудности. Попробуй поддерживать контрольно-следовую полосу на пляже, который днем заполняли тысячи людей, да и ночью сюда неудержимо тянуло романтиков и влюбленных. Купаться, правда, в ночное время возбранялось по правилам службы спасения на водах, но как запретишь отдыхающим подходить к кромке воды и любоваться лунной дорожкой, так похожей на серебряный помост, по которому шествовал когда-то Иван Царевич в наивном сказочном фильме?..

– А какая смена лиц в зоне заставы! Это тебе не где-нибудь в малообжитых местах, где пограничники знают в лицо всех местных жителей, где любой посторонний человек вызывает у них профессиональный интерес.

Когда-то капитан Эдуард Тююр, служивший после окончания пограничного училища в Закавказье, а потом в Средней Азии, своих однокашников, попавших на побережье Балтики или Черного моря, насмешливо называл курортниками. И надо же было так случиться, что его перевели служить в родные места, и он сам стал таким курортником.

Конечно, Эдуард Тююр был доволен переводом, и жена его, Марфа, радовалась этому, поскольку была уроженкой славного города Пскова, в окрестностях которого, и на эстонской территории тоже, проживали ее многочисленные родственники, испокон веку дружившие с потомками чуди белоглазой. Разумеется, и от Пскова до заставы было не рядом, но все-таки это не четырехдневное бдение в поезде «Москва – Ашхабад». И опять же такая изысканная публика вокруг, сверхмодные туалеты, а это для женщины, даже если она жена, бравого пограничного офицера, далеко не последнее дело.

Эдуард Тююр на новом месте службы сразу смекнул, что та методика, которую он освоил на прежних границах, здесь не подходит. Надо разрабатывать новую. Конечно, и до него здесь служили с учетом местных условий – начальник заставы тщательно изучил опыт предшественников, – но он посчитал нужным внести и собственные коррективы.

Капитан «Громобоя» Афанасий Коршун родился в сухопутном городе Моздоке. Море впервые увидел, когда, окончив восемь классов, подался в Калининград с намерением отправиться на Кубу. Афоня, в жилах которого текла кровь терских казаков, намеревался устроиться юнгой на одно из судов, плывущих к острову Свободы, добраться до Гаваны или, скажем, порта Сантьяго-де-Куба, а затем сойти на берег, явиться к Фиделю Кастро и предложить ему казачью помощь в борьбе с «гусанос».

На корабль Афоню не взяли, возрастом не вышел, а вот в мореходное училище он поступил, на штурмана стал учиться казацкий потомок, последний в славном роду Коршунов, изрядно поизредившемся и в пер­вую мировую, и в гражданскую, и в Отечественную. Впрочем, в мирные годы смерть тоже не обходила стороной его дядьев – позабирали их безвозвратно в тридцатые годы. Иван Коршун, батяня Афони, в сорок пятом вернулся в станицу Надтеречную израненным, и времени у него только и хватило, чтоб затеплить новую жизнь. Афанасий Коршун родился в январе 1946 года, когда родитель его уже лежал под пирамидкой на станичном кладбище.

– Свяжитесь с «Лимоном»! – приказал Коршун вахтенному офицеру. – Какова у них обстановка?.. Сообщите; через полчаса входим в тревожную зону.

«Лимоном» условно называли заставу капитана Тю­юра.

– Цели уходят в сторону моря! – доложил лейтенант Евгений Русских. – Наш радар их пока не пишет… Левее курса просматривается крупная отметка, расстояние – двадцать миль, пеленг – восемьдесят градусов!

«Крот» приближался к берегу СССР. Дно постепенно повышалось, глубина моря становилась все меньше, и наконец над подводным аппаратом осталось не более трех-четырех метров воды.

Водитель «Крота» дал пассажирам знак, что начинается следующий этап их рискованного путешествия. На многократных тренировках все проходило безукоризненно. Только учебный полигон это одно, а действия в боевых условиях – вовсе другое. «Две большие разницы», – как говаривал один из находившихся сейчас в «Кроте» пассажиров – бывший одессит, бывший портовый грузчик, бывший гангстер в Нью-Йорке, куда прибыл шесть лет назад для «воссоединения» и где попался на «мокром» деле и был вызволен ЦРУ, дав ему обязательство служить верой и правдой. Когда-то его звали Марк Червяга. Сейчас он носил кличку Докер. Докер прошел подготовку на вилле «Вера крус» и за кордон отправлялся впервые.

Вторым был кадровый агент ЦРУ, носивший кличку Лобстер-Омар На «Вера крус» он появился за неделю до выхода субмарины на операцию, держался особняком и никто из курсантов не знал о нем ничего определенного, кроме того, что он откликается на имя Рокко и уже побывал в России.

Тем временем «Крот» ткнулся в грунт тут же убрав подводный обтекатель и приведя в готовность рабочие лопасти, которые, собственно говоря, и превращали его в гигантское подобие землеройного животного.

Еще мгновение – и «Крот» начал зарываться в морское песчаное дно. Вот ушел в грунт его продолговатый корпус, и взбаламученная вода стала очищаться, отверстие, проделанное «Кротом», затягиваться.

– Вы можете отказаться, это ваше право… И вообще, давайте считать, что наш разговор ведется, как сейчас любят выражаться ваши сверстники, штурман, в порядке бреда.

– Чувство бреда я уже пережил, когда увидел, что мой лучший друг чуть ли не начальник у этих бандитов.

– Роль бывшего доктора Кунина мне еще не до конца понятна, в ближайшее время она будет, разумеется, прояснена. Но в том, что Кунин враг – сомнений нет. Самый опасный для вас противник, если не поверит в вашу искренность.

– Ну вот, – улыбнулся Олег Давыдов, – вы себя и выдали… Судя по последней фразе, убеждены, что ответ мой будет положительным.

Человек, с которым штурман разговаривал наеди­не в домике Бенгта Ландстрема, довольно хмыкнул и легонько потрепал Олега по плечу.

«Как бы не опоздать к назначенному часу», – подумал с тревогой Олег Давыдов и, вскинув руку, взглянул на электронные часы с калькулятором – их ему недавно подарил Джон Бриггс.

«Новый старый друг», – усмехнулся штурман.

Нынешние их отношения с бывшим судовым врачом складывались своеобразно.

По составленному для него плану действия, Олег Давыдов, когда появился в фирме «Эвалд Юхансон и компания», не должен был подозревать, что направляется прямиком в логово тех, кто организовал переход Бориса Кунина. Сначала им занимались различные люди из «Осьминога», потом подключился сам Стив Фергюссон, и лишь на том этапе, когда стало ясно, что парень созрел, в дело вступил Джон Бриггс, хотя до этого он незримо присутствовал на всех беседах с Олегом.

Неожиданное появление Джона Бриггса должно было внести дополнительный стресс в душевное состояние Давыдова. И оно внесло. Джон Бриггс получил от возмущенного Олега по физиономии. Штурман бил в четверть силы. Олегу не пришлось разыгрывать гнев, он и в самом деле испытал удовольствие, врезав бывшему другу, который оказался агентом ЦРУ.

Согласно инструкции, которой их снабдили, Марк Червяга и Рокко Лобстер уточнили место высадки с помощью километрового столба на шоссе Калининград – Клайпеда. Затем в назначенное время и в назначен­ном месте Рокко стал на обочине с рюкзаком в правой руке и с фонариком в левой, лицом на запад, откуда должна была прийти автомашина марки «Жигули», восьмая модель, светлой окраски.

Машина появилась. Едва она показалась со стороны Зеленогорска, Рокко дважды мигнул фонарем. Докер пока прятался в придорожных кустах. Когда «восьмерка» затормозила, водитель открыл левую дверцу, и Рокко подошел к нему со стороны разделительной линии шоссе.

– Мне надо в обратную сторону, – сказал он.

– Не хватит корма для моей старушки, – возразил условной фразой, водитель.

– Овес нынче почем? – спросил Рокко.

Как ни сопротивлялся Андрей Колотухин, как ни настаивал, что он вернется в Ленинград на последней электричке, а на Финляндском вокзале возьмет такси, Марина и ее мама убедили его остаться ночевать на даче.

– Хоть сейчас и поспокойнее стало в электричках, но все равно мы с Мариной испереживаемся, – говорила Бронислава Иосифовна. – А так ты и попасешься с утречка на грядках с клубникой, да и позагораете с Мариной, в озере искупаетесь. Вода на удивление теплая, завтра двадцать шесть обещали. У нас такое не часто бывает…

Проснулся Андрей Колотухин рано. На даче все еще спали. Он с нежностью подумал о Марине, потом с благодарностью вспомнил Брониславу Иосифовну, ос­тавившую его на даче. Ну что бы он сейчас делал в душном летнем городе?

«Интересно, – подумал Андрей, – а какой сон снится сестренке Марины?»

Резник-старшая настояла все-таки на удочерении Яны, и Марина вскоре привыкла к новому своему бездетному положению, находя в нем явную свободу, развязанные руки и даже некоторую пикантность.

Когда Николай Колмаков вошел в кабинет начальника управления, то кроме Третьякова увидел еще одного незнакомого ему генерала.

– А вот и наш бравый скандинав, – улыбаясь, показал на него Лев Михайлович. – Это и есть майор Колмаков, в молодости носивший зеленую фуражку. Знакомься, Вадим Георгиевич.

– Генерал Казаков, – сказал, пожимая руку майору, гость Третьякова, и Колмаков понял, что перед ним начальник войск соседнего пограничного округа.

– Усаживайся, Николай Иванович, поудобнее и расскажи нам с Вадимом Георгиевичем о поездке в Ухгуилласун. Ты уже, конечно, докладывал об этом и письменно, и устно… Но генерал-лейтенант хотел бы услышать ту часть, которая непосредственно относится к фирме «Эвалд Юхансон и компания», уточнить кое-какие детали. Словом, постарайся изложить подробнее… Может быть, и сам что-либо упущенное вспомнишь, под иным углом посмотришь на те или иные мелочи. Значит, компания «Эвалд Юхансон» занимается…

– Посредническими операциями, товарищ генерал. Ее люди взяли на себя и передачу представителям Балтийского пароходства останков штурмана Давыдова. А поскольку мое пребывание в Ухгуилласуне про­ходило в рамках не только туризма, но и профессионального интереса к организации морского бизнеса, то я, естественно, знакомился в брокерных фирмах с технологией посредничества. Именно посредничество составляет основу деятельности этой конторы.

Олег Давыдов снова посмотрел на часы, подаренные ему Джоном Бриггсом после операции «Крот». Теперь, вроде, на свидание он успевал.

Когда подводная лодка после операции «Крот» возвратилась на остров Эланд, где для нее и других кораблей специального назначения была оборудована секретная база, и небольшой самолет доставил участников операции на виллу «Вера крус», всем им предоставили двухдневный отдых.

– Чем думаешь заняться завтра? – спросил Олега Джон Бриггс, когда они встретились за ужином. – Я до обеда буду занят бумагами, а потом могу составить тебе компанию. Хочешь, махнем на озеро Вульфсунд, там для нас держат хорошую яхту. Или развлечемся на Скапа-Гатана. Есть такие злачные места… Выбирай, дружище!

– Мне бы хотелось встретиться с Хельгой, – сказал Олег. – Это позволяется?

– Чудак! – вскричал Джон Бриггс. – Ты ведь свободный человек, живущий в свободном мире. По­сле службы, а ты просто служишь или, если это тебе больше нравится, работаешь в фирме, волен делать все, что захочешь. Надо только, придумать правдоподобное объяснение твоему пребыванию в этой стране… Для Хельги и ее отца.

Академик Колотухин еще раз просмотрел интервью с начальником управления по вопросам стратегической оборонной инициативы генерал-лейтенантом Абрахамсоном, опубликованное в «Defence dily»

[16]

, и обвел красным карандашом несколько абзацев.

«– Не кажется, ли вам, мистер Абрахамсон, что, когда создание системы ПРО приблизится к завершению, русские будут спровоцированы тем самым на нанесение первого удара?

– Маловероятно, чтобы потенциальный противник не мог создать собственной системы ПРО. Мало вероятно так же, чтобы он предпринял акцию, которая может привести к уничтожению как Соединенных Штатов, так и его самого, если мы сохраним наступательное стратегическое оружие, характеризующееся высокой эффективностью и выживаемостью.

– Не означают ли ваши слова, мистер Абрахамсон, что, прикрывшись от неминуемого ответного удара потенциального противника «космическим зонтиком», мы будем по-прежнему оттачивать американский ядерный меч первого удара? И кто тогда может гарантировать: не появится ли искушение нанести этот удар, уповая на возможную безнаказанность?

– Без комментариев…»

Когда Олег, войдя в кафе «Летучий голландец», почувствовал, как его кто-то крепко ухватил за локоть, он мгновенно собрался, просчитал ситуацию, понял, что брать его в таком положении не будут, а поэтому расслабился и неторопливо повернулся.

Перед ним стояла улыбающаяся Хельга Ландстрём.

«Какая она красивая, – растерянно подумал Давыдов. – Почему я не замечал этого прежде?»

– Здравствуй, – сказала Хельга по-русски. – Я так рада тебя видеть, Олег…

– Я тоже, – отозвался Давыдов. – Давай сядем вон там, у окна.

Автомобиль «Жигули», восьмая модель, доставил Рокко Лобстера в Ниду, а затем подвез до паромной переправы через Куршский залив Марка Червягу.

Солнце уже поднялось над Прибалтикой и освещало дома, Клайпеду, раскинувшуюся на противоположной стороне залива, ее портальные краны, стоявшие у причалов торговые суда. Ожидавший парома Докер разглядывал тот берег, и вдруг он напомнил ему родную Одессу. Марк Червяга не был сентиментальным человеком, но сейчас почувствовал некое стеснение в левой части груди, а поэтому отвернулся и, достав из кармана пачку сигарет «Ява» – он получил их там, – прикурил от спички Балабановской фабрики. Все, что было надето на Докере и находилось в его карманах, все было изготовлено на территории страны, в кото­рую Марк Червяга проник столь необычным способом. Его экипировка и документы изучались экспертами «Осьминога» архитщательно, чтобы исключить малей­шую липу.

О том, что их фирма веников не вяжет, курсантам Ликея постоянно внушали и преподаватели, и инструкторы. В их задачу входило не только вложить в головы обитателей виллы «Вера крус» азы шпионских, наук, но и внушить им уверенность: они прекрасно подготовлены к будущим встречам с русской контрразведкой.

По поводу этих самых «встреч», которые, разумеется, относились к разряду нежелательных, Рокко Лобстер как-то заметил, что первая такая встреча и бывает для лазутчика последней.

– Еще не родился на свете шпион, который бы выиграл поединок с контрразведкой, – усмехаясь, сказал Рокко. – Как бы ни был он подготовлен, какими бы способностями ни обладал, но он действует в одиночку… Если на него обратила внимание контрразведка, это значит, что он вступил в единоборство с целым государством, его сыскным аппаратом. Тут уж никакой супермен не справится с задачей. Разве что Джеймс Бонд… Но такое бывает только в кино, парни. Конечно, можно уйти от контрразведки, лечь на дно, перейти границу, затаиться, сменить обличье – это так… Но тогда вы перестаете быть разведчиком. Поэтому, избави вас Господь, искать даже случайных знакомств среди русских чекистов. Держитесь от них подальше, коллеги!

Решение поехать на Карельский перешеек, чтобы забрать с неизвестной ему доселе дачи Андрея и привезти его домой, возникло у академика Колотухина внезапно. Тут было нечто, что называют то загадочным шестым чувством, то наитием, то другими именами, чтобы лингвистическими ухищрениями как-то прикрыть присущий людям страх перед любым непонятным явлением.

Когда Андрей наконец-то позвонил домой, вареники, приготовленные Пелагеей Кузьминичной, были съедены, чай допит, а Нина Григорьевна, принявшая участие в воскресном обеде, искренне благодарила хозяев, собираясь вскоре отбыть в уютную небольшую квартирку на Васильевском острове, где она проживала затянувшемся одиночестве.

– Ты многое потерял, Андрюша, – ласково попенял сыну Колотухин-старший. – Вареники, как всегда, были отменны…

– Надеюсь, мамаша Палаша оставила для мене с десяток, – пошутил Андрей. – Ладно, папа… Я через пару часов выезжаю.

– Хорошо тебе там? – осторожно спросил отец.

Распоряжение объявить утром тревогу, чтобы с нее начать знакомство с разведшколой на вилле «Вера крус», Сэмюэль Ларкин отдал вечером накануне.

Он отверг идею Стива Фергюссона поднять курсантов среди ночи.

– Зачем? – сказал высокий гость из Лэнгли. – Люди не выспятся, будут злы и раздражительны. Они будут правы, если оценят эту нашу с вами выходку, мистер Фергюссон, как отъявленное самодурство. Разбудить мы их разбудим, в целях мобилизации духа, но за полчаса до обычного подъема. Пусть оценят и экстремальность ситуации, в которой будет проходить инспекция, и заботу о них начальства.

Олегу Давыдову снилась родная мореходка, дискотека, куда он пригласил Хельгу. Девушка сидела одна за столиком, к ней то и дело подходили товарищи Олега, но Хельга упорно отказывалась от их приглашений танцевать и грустно смотрела на Давыдова. А тот вел музыкальный вечер, ведь он был признанным диск-жокеем, и никак не мог оторваться от пульта.

Вдруг совсем не по теме вступили барабаны, потом ударил по ушам пронзительный звук тифона.

Рокко Лобстер отсиживался на Куршской косе. Он снимал в Ниде комнату в доме старой Луции Вахмейстер, с нею предварительно договорился посредник, даже не подозревавший, что оказывает услугу нелегалу из ЦРУ. Рокко заплатил хозяйке за полмесяца вперед, предупредив, что через неделю он точно будет знать, приедет ли к нему жена. Если да, то они пробудут еще две недели вдвоем.

Старая Луция Вахмейстер никогда ни о чем не расспрашивала постояльцев. Хозяйка резонно полагала, что жильцам не надо напоминать об оставленном ими большом мире, пусть от него отдохнут. Она и появ­лялась лишь тогда, когда в ней была действительная необходимость.

Чтобы не сорвать задуманную в «Осьминоге» и утвержденную в Лэнгли операцию, Рокко Лобстеру требовалось убедиться в том, что он, оказавшись на советской территории, не наследил. Одно дело, когда тебя возьмут в самом начале и смогут инкриминировать лишь незаконный переход границы, и совсем другое, если втянешься в операцию, поднимешь затаившихся слиперов, вступишь в контакт с теми, ради кого прибыл, навлечешь на себя компромат. Тогда и тебя изобличат как сотрудника ЦРУ, осуществлявшего шпионские дей­ствия на территории СССР, и людей за собой потя­нешь… Вот поэтому он и затаился, не отходя далеко от места высадки. Здесь, в малолюдной Ниде, легче выявить, не прицепился ли к тебе хвост. Пока не проверил, чисто ли у тебя за кормой, поведение должно быть безупречным, а по делу и пальцем нельзя шевельнуть.

И Рокко Лобстер исправно посещал пляж, в зависимости от погоды и времени суток бывал то на заливе, где вода теплее, то на море. Завтракал он дома, обедал и ужинал в кафе, что давало возможность внимательно изучать новых людей, появляющихся в зоне его внимания.

Через несколько дней, когда Рокко не обнаружил ничего подозрительного и постепенно запасся монетами достоинством в пятнадцать копеек – разменивать деньги на почте было неосмотрительно, – он как бы невзначай вошел в кабину телефона-автомата, связывающего Ниду с Вильнюсом, набрал номер. Когда абонент отозвался, Рокко спросил:

– Вы помните о предложении мистера Ларкина каким-то образом повязать вашего крестника? – спросил глава резидентуры «Осьминог».

Джон Бриггс недовольно фыркнул: вечно передерживает этот квартерон – так Сократ, подразумевая четвертинки разных наций, которые объединились в Стиве Фергюссоне, стал называть про себя своего непосредственного шефа.

Он поднялся из кресла, взял с низкого столика высокий стакан с толстым дном, подошел к бару, встроенному в одну из стен кабинета Стива Фергюссона, и стал возиться с жестяными банками, составляя себе новую порцию фруктового коктейля.

Стив Фергюссон завидовал тому, что никакая сила не могла заставить его заместителя принять хоть каплю спиртного до восемнадцати часов, времени, с которого, по английской традиции, начинался вечер. Сам он иногда изнемогал от необходимости пить с утра до вечера, особенно в те дни, когда приходилось работать с Майклом Джимлином.

«Скоро вернется с норвежско-советской границы и не даст мне покоя», – с тоской подумал Стив, глядя, как этот англизированный пижон аккуратно наполняет стакан разными соками, кидает туда лед.

– Человеческий фактор, говоришь? У нас на границе это первейшее дело, Коля… Да что я тебе толкую, будто сам ты не носил зеленую фуражку…

Артем Логинов приподнялся, поправил головню в костре, пламя оживилось, принялось жарко облизывать закоптелые бока котелка, в котором варилась уха.

– Ты ведь знаешь: я назначение получил после политического погранучилища на среднеазиатскую границу. Доложился в округе, потом представили меня генералу, тот в первую очередь про человеческий фактор сказал, правда, другими словами. Затем с начальником политотдела побеседовал в отряде. Приехал на заставу… А начальника моего нету – у соседей совместные мероприятия продумывает. Старшина показал мне заставу, с жильем устроил, объяснил: капитан Платов будет только утром… Ладно, думаю, к его приезду с народом познакомлюсь… Ага, скоро уху хлебать будем. Готовьте, дамы, миски…

Идея собраться семьями и поехать на выходные дни в район заставы имени Петра Игнатенко принадлежала Артему. Он давно говорил Николаю и его Тамаре, чтоб брали Галину и – к ним, в Кронборг. А уж он расстарается, чтоб рыбалка была и грибы с ягодами. Мужики о своем вспомнят у костра, а женам их и дочкам-сверстницам тоже будет о чем потолковать.

– Хоть и хорошо у вас на Серебристом бульваре, да только на берегу Мууксы куда привольнее, – соблазнял Логинов Колмаковых.

По возвращении из двенадцатидневного голодного похода его участников поместили в медико-санитарную лабораторию при разведшколе, и под наблюдением специалистов они начали постепенно выходить из голодания.

Джон Бриггс навестил Олега, лежавшего в небольшой уютной палате, оборудованной по последнему слову медицинской техники

– Послушай, доктор, – обратился к нему Давыдов, – долго еще будут держать? Я прекрасно себя чувствую, а меня кормят с ложечки…

Олег никак не мог привыкнуть к новому имени человека, которого раньше считал лучшим другом и называл Борисом Куниным, и обращался теперь к нему нейтрально: «доктор».

– Идет эксперимент, дорогой Арго, – объяснил Джон Бриггс. – И ты – основной фактор в нем. Ини­циатор, автор идеи, руководитель полигонных испытаний… Герой, одним словом. Если бы не суперсекретность наших с тобой занятий, в твою палату ломились бы корреспонденты радио и телевидения, газет и жур­налов, а лучшие девушки планеты дрались бы за право отдаться такому мужественному парню.

Едва Тамара и Настя вымыли посуду, приехал Зеленский, комендант.

– Как уха? – спросил он.

– На высшем уровне, – ответила Настя. – Вам оставили, Сергей Прокофьевич. Сейчас разогреем…

– Спасибо, – поблагодарил Зеленский, высокий, жилистый, сорокалетний мужчина. – А я домой заскочил, чаю попил с пирогами. И вам привез, с брусникой. Утром позавтракаете. Я за вами! Скоро стемнеет. А ночью здесь, извините, никому не положено находиться. Даже таким славным людям, как вы.

– А мы готовы, – ответил Логинов.

Когда Марк Червяга добрался до Ленинграда, он еще раз сменил документы. Теперь он был инженером-техником Астраханского рыбокомбината и прибыл в Ленинград по заданию предприятия в институт холодильной промышленности изучать новшества в изготовлении рыбных деликатесов.

Надо сказать, что ни одна из легенд, разработанных для Червяги в резидентуре, не была липовой. Если Докер выдавал себя за специалиста в какой-то области, то хоть что-то из этой области ему обязательно было известно. Так и в этом случае. В Одессе Марку доводилось работать по рыбной части и в технологии переработки рыбы он разбирался вполне достаточно.

Командировка, сработанная умельцами из ЦРУ, рассчитана была на месяц. После этого срока Марку Червяге предлагались три возможные варианта. Залечь на дно в другом месте и с другими документами. Вернуться назад, тут было три варианта. Продолжать работу в Ленинграде, если операция не будет закончена или агент, в распоряжение которого Докер поступал сразу после появления в Ленинграде, потребует продолжения работы по его усмотрению.

Первое, что сделал Марк Червяга, когда сошел с поезда на Московском вокзале, – поехал в институт холодильной промышленности и отметил в канцелярии командировку, причем поставил сразу две печати: и на въезд, и на выезд. Никто не поинтересовался: к кому он приехал, чем будет заниматься, кто его посылал и как он здесь оказался. Сероглазая девушка дважды тиснула его липовое командировочное удостоверение треугольной печатью, поставила закорючку, с улыбкой прощебетала «сэнк ю», когда Червяга, мужчина видный и по-южному обаятельный, положил на краешек стола плитку шоколада – и дело было в полном ажуре. Заокеанский шпион получал карт-бланш на месячное пребывание в Ленинграде на законных основаниях: человек в командировке. Теперь ты и для милиции наш человек, и в гостиницу, хотя и со скрипом, но устроиться можно.

Поселившись в гостинице моряков Балтийского пароходства – далековато от центра, но место тихое, неприметное, обстановка патриархальная, чекистами и не пахнет, – Червяга решил завтра же совершить первый подступ к контакту с агентом, который был для него, согласно инструкции, начальником.

– Академиком поручено заниматься лично мне, мистер Фергюссон, – напомнил Джон Бриггс.

– Вот именно, – согласился руководитель «Ось­минога». – Поэтому я и прошу вас доложить в Лэнгли мои предложения по осуществлению второй акции ликвидации. По операции, связанной с устранением Лассе Огрена, все ясно. Я готовлю ее сам, и дело подвигает­ся успешно. Мистер Ларкин одобрил наши планы, намечены исполнители и дублирующий состав. В последний, кстати, я включил Аргонавта. Правда, неизвестно, какие сюрпризы ждут его в столице, может быть, директор назначит вашего питомца нашим шефом… Но пока он сотрудник «Осьминога», и я позволил себе наметить его будущее.

– Ладно, Стив, вы все сделали правильно, – устало проговорил Джон Бриггс. – Только не забывайте, что мы через два часа вылетаем. В чем суть второй акции?

– Тут необходима ваша помощь, Джон. Напишите прямо сейчас записку для Марины Резник, ее передаст Викинг. Я хочу использовать этот объект для первого удара по академику.

– Каким образом?

Из окна кабинета виднелся добрый кусок Невы, и генерал Третьяков невольно залюбовался золотыми красками, которыми полуденное солнце расцветило широкую полосу реки.

Вот уже вторую неделю ленинградцев радовала чудесная солнечная погода. У Петропавловской крепости, где ярые любители позагорать появляются уже в апреле, яблоку негде было упасть. Все, кто имели возможность податься в Стрельну, Петергоф, Ораниенбаум, на Карельский перешеек, были уже там. Ездили загорать даже после работы, хотя какой уж там ультрафиолет в столь поздние часы.

Лев Михайлович заставил себя отвернуться от окна.

– А что у нас на границе, Николай Иванович? – спросил он у Колмакова, который с группой других сотрудников присутствовал на совещании. – Солнце и там светит?

– Светит, товарищ генерал, – ответил майор. – Беседовал я с Логиновым…

В военно-морском училище Володю Мухачева звали Робинзоном. Нет, сам Владимир не удосужился побывать на необитаемом острове в обществе попугая, прирученных коз и Пятницы, но любил рассказывать о приключениях деда по матери, который сполна хлебнул всех робинзоновских «прелестей».

Предки Мухачева, выходцы из славных городов русского Севера Каргополя и Великого Устюга, начиная едва ли не с дежневских времен, были моряками. Дед Володи плавал на судах Дальневосточного пароходства. В начале декабря 1941 года он вышел на пароходе «Перекоп», где капитаном был Александр Африканович Демидов, из Владивостока на остров Яву, в порт Сурабая. А 17 декабря, когда судно находилось в районе индонезийских островов Бунгуран, над «Перекопом» появился японский самолет. Летчик видел, что под ним судно страны, с которой их микадо заключил договор о нейтралитете, и все же сбросил бомбы. «Перекоп» получил пробоины, но продолжал путь. А на следую­щий день в полдень над пароходом появились две группы бомбардировщиков. На беззащитный «Перекоп» снова посыпались бомбы… Две из них разорвались в носовом трюме, хлынула вода, от взрывов других бомб на полубаке вспыхнул пожар. С дифферентом на нос смертельно раненный пароход погружался… Самураи-стервятники носились в воздухе, расстреливали спасающихся людей из пулеметов. Восемь человек из сорока нашли смерть вдали от родины. Остальные стали робинзонами. День спустя они высадились на шлюпке на дикий остров Большая Натуна, входящий в архипелаг Бунгуран, и прожили здесь около года… И ника­кие испытания не сломили русских моряков-дальневосточников, только в ноябре 1943 года вернувшихся на родину.

– Их считали погибшими, – рассказывал когда-то друзьям-курсантам Володя Мухачев. – А деду моему, хоть он и потом плавал, хватило впечатлений на всю оставшуюся жизнь. Помню, как он по любому случаю приговаривал: «Вот у нас на Большой Натуне был случай…» Он и сестру мою Наташку иначе как Натуной не называл.

Так и стал Мухачев, который часто пересказывал истории деда, Робинзоном… Самое интересное, что прозвище это стало ходить за ним и на службе, хотя командира пограничного сторожевого корабля «Смелый», капитана 2 ранга Владимира Петровича Мухачева Робинзоном звали, разумеется, только за глаза.

Лишь его однокашник по училищу Афанасий Коршун, который командовал однотипным «Громобоем», мог позволить себе вспомнить старое прозвище, но только на берегу и наедине.

Операция «Семейные каникулы» была задумана в бюро разведки государственного департамента и предложена «Осьминогу» политическим советником посольства в Швеции Майклом Джимлином. А поскольку осуществляли ее люди ЦРУ, то ее можно было считать межведомственной, что ли…

В роли катализатора, который бы активизировал те силы, что числились на Западе по графе «гражданская оппозиция в советском обществе», «ревнители свободы», «защитники прав человека», «наблюдатели за соблюдением хельсинского Заключительного акта», должен был выступить матерый разведчик-профессионал, умеющий делать не только сугубо шпионскую работу, но и обладающий способностью объединять людей пусть и под фальшивыми лозунгами. В первую очередь, под набиравшими силу в связи с перестройкой в Советском Союзе лозунгами националистскими и сепаратистскими.

Как ни парадоксально или, скорее, анекдотично, но выбор пал на Рокко Лобстера именно, в связи с клубом по обмену женами. Когда в Лэнгли судили и рядили, как поступить с Омаром из-за этой его затеи, которая так скандально провалилась в Майами, Сэмюэль Ларкин, изучивший досье Лобстера, высказался в том духе, что такого хитроумца надо наказать делом, в котором он выложился бы вконец, максимально использовал присущие ему способности.

– Нашим друзьям в России, сосредоточенным в Прибалтике, – сказал заместитель директора ЦРУ, – нужен сильный человек, лидер, обладающий к тому же специальной подготовкой, профессионал, знающий толк в конспиративной работе. Не будем обманываться: все эти так называемые диссиденты пока еще слабо выполняют задачу размывания идейной основы советского общества. Наведение мостов, деидеологизация, насаждение культа Запада, самиздат, пропаганда исхода в землю обетованную – все это, к сожалению, не приняло массового характера. Штурмовому отряду в психологической войне с Россией нужен вождь, сильная личность, а не сладкоголосые либералы из числа национальной интеллигенции, которым личные амбиции дороже действительных интересов народа. Тем более, что их личности, как правило, отягощены внутренней борьбой и страхом перед Лубянкой.

И Сэмюэль Ларкин предложил направить проштрафившегося кадрового сотрудника ЦРУ в резидентуру «Осьминога». Там он пройдет специальную подготовку для работы в Прибалтике. Затем его перебросят через границу, Рокко Лобстер осядет в Таллинне, осмотрится, установит контакты с «консенсусом недовольных» и приступит к операции «Семейные каникулы».