Пролог к научно-фантастической "Божественной" комедии должен быть краток, поэтому рассказ, открывающий сборник сам по себе предельно лаконичен и не требует каких то пространных комментариев.

Нескольких слов заслуживает личность его автора английского писателя-фантаста Эрика Фрэнка Рассела. Человек увлекающийся, он рано заболел идеями знаменитого коллекционера, необыкновенного американца Чарльза Форта признанного предтечей всех нынешних энтузиастов НЛО, исследователей тайн Бермудского треугольника и прочих новых апокрифов науки, как назвал эту деятельность американский писатель и публицист Джон Слейдек. Форт собрал гигантскую коллекцию газетных и журнальных сообщений о таинственных огнях в небе, дождях из лягушек или медуз, словом каталогизировал все странное и непостижимое, что современная наука объяснить пока не в состоянии. Эрик Фрэнк Рассел до конца жизни, а умер писатель в 1978 году, оставался стойким защитником идей Форта и верил, что человечество, это — чья то собственность, а планета наша и околоземное пространство не более, чем свалка мусора каких то высших сил Вселенной. Идея, надо сказать, усилиями некоторых нынешних энтузиастов НЛО и палеоконтакта быстро сведенная к заурядной банальности. Впрочем, как читатель убедится, кого-кого, а Эрика Фрэнка Рассела в банальности упрекнуть трудно. Ему были присущи и парадоксальность мышления и остроумие, и фантазию его никак не назовешь убогой.

Он был один во тьме — и никого больше. Ни голоса, ни шепота. Ни прикосновения руки. Ни тепла другого сердца. Кромешный мрак. Одиночество.

Заточение навечно во тьму, молчание и безучастность. Кара. Тюрьма без приговора. Наказание без преступления.

И нет надежды на помощь и спасение извне. Нет жалости или симпатии в другой душе, в другом сердце. Нет дверей, которые можно было бы отворить, нет замков, которые можно было бы отпереть, нет запоров, которые можно было сорвать. Лишь мрачная, траурная ночь, в которой ищи не ищи — не найдешь ничего.

Взмахни направо — и уткнешься в ничто. Взмахни налево — и встретишь пустоту, полную и абсолютную. Ступи во тьму, словно слепец, и не будет ни пола, ни стен, ни эха шагов; ничего, способного указать путь.

Космос.

Писатели-фантасты открыли космические просторы раньше ученых и конструкторов и когда первые спутники начали робко осваивать околоземное пространство, фантазия писателей уже мысленно оккупировала всю видимую и невидимую Вселенную. О космических мирах и их обитателях только за последний век было написано столько, что нынешнему поколению читателей фантастики этот обязательный звездный антураж надо полагать изрядно прискучил.

Но и со звезд на землю писатели-фантасты, как мне кажется, окончательно никогда не вернутся. Космос бесконечен, а раз так, то безгранично и поле мысленного эксперимента, бессчетны варианты и ситуации, которыми мы обделены в нашем конкретном земном пространстве-времени. "Среди звезд нас ждет неизвестное" — эта крылатая фраза Станислава Лема, емко зафиксировала вызов, пройти мимо которого не в силах никто из уважающих себя профессиональных фантазеров. Неизвестное не просто присутствует в космосе, оно ждет нас как будто убеждено в нашем неистребимом любопытстве, которое все равно подтолкнет человечество навстречу неизвестности. Да и как иначе? Оно, это любопытство, выгнало нас из пещер и впервые, может быть, подвело к обугленным веткам поваленного молнией дерева. Вряд ли и на сей раз на пороге нашего земного дома мы смалодушничаем и вернемся, захлопнув открытую дверь. А потому, человеческая фантазия стремиться заботливо предупредить сюрпризы, которые могут встретиться там.

Вероятнее всего, самая сложная адаптация предстоит тем, кто и в космическую эру сохранит в своем сердце веру в Бога. Ведь никаких инопланетян, если они существуют, то велика вероятность, что обликом своим они так же напоминают нас, как мы какую-нибудь рыбу или гусеницу, священные книги большинства религий не предвидели. В этом они на редкость солидарны. И встреча с другими "детьми Господними" а то и с… ним сами — этот шокирующий вариант с обычной поэтической легкостью обыграл Рэй Брэдбери, представлять которого нет необходимости, может обернуться для верующего человека шоком, трагедией, ломкой привычных представлений, светопреставлением. И к тысяче и одной проблеме мучающей теологов уже сегодня прибавятся новые, невиданные, поистине головокружительные.

Но, может статься, столкновение с чуждым разумом напомнит священнослужителям, облачившимся в космический скафандр дабы нести его слово в заблудшие миры, о некоторых забытых ими здесь, на грешной Земле его заповедях. И ставшие нарицательными легендарные библейские сюжеты неожиданно заиграют по новому, в более привычном для читателей научной фантастики космическом окружении. Об этом рассказ писателя и знаменитого в свое время редактора Энтони Бучера, о котором советские любители фантастики знают очень мало. Человек, глубоко религиозный, Энтони Бучер (псевдоним Уильяма Энтони Паркера Уайта) вторгся в сию деликатную область со смелостью, достойной скорее еретика, чем правоверного христианина. И с другим его знаменитым религиозным научно-фантастическим рассказом "Поиски святого Аквина" вы также познакомитесь на страницах этого сборника.

Капитан Харт стоял у раскрытого люка ракеты.

— Почему они не идут? — спросил он.

— Откуда мне знать, капитан? — отозвался его помощник Мартин.

— И что же это за место? — спросил капитан, раскуривая сигару. Спичку он швырнул в сияющий луг, и трава загорелась.

— Что есть

человек

? — спросил раввин Хаим Акоста, поворачиваясь от окна, откуда открывался вид на уходящие вдаль розовые пески, навевающие бесконечную розовую тоску. — И я, и ты, Мул, — каждый из нас по-своему трудимся во спасение

человека

. Как ты это сформулировал, ради братства

человека

под отцовским единоначалием бога. Очень хорошо. Но давай теперь определим: что или, еще точнее, кого мы хотим спасти?

Отец Алоизиус Мэллой поежился, переменил позу и с недовольным видом захлопнул «Американский футбольный ежегодник», который контрабандой — в нарушение всех ограничений на полетный вес личного имущества — протащил на последнюю ракету один из его причастников. Я искренне люблю Хаима, думал он. Не просто братской любовью и отнюдь не только из чувства глубокой благодарности за свою жизнь — это какое-то особое, уникальное доброе чувство. И я уважаю его безмерно. Он действительно выдающийся человек. Слишком даже выдающийся для такой тупой, неинтересной должности. Но он то и дело начинает эти бесконечные дискуссии, который один из моих профессоров-иезуитов называл диспутами…

— Что ты сказал? — спросил наконец он.

Черные сефардские глаза раввина сверкнули.

— Ты прекрасно слышал, что я сказал, Мул, и просто тянешь время. Но не откажи в любезности, уважь. Наши культовые обязанности далеко не так обременительны, как нам, возможно, хотелось бы, и, поскольку ты отказываешься играть в шахматы…

Последние отблески последнего заката продержатся в небе еще до середины зимы, но день уже кончился, и северные земли охватило ликование. Раскрылись яркие соцветия на ветвях огненных деревьев, на поросших броком и дождевальником холмах заголубели чашечки сталецвета, в долинах раскрыли белые лепестки первые застенчивые «недотроги». Заметались над лугами порхунчики с радужными крыльями, тряхнул рогами и зычно затрубил королевский олень. Фиолетовое небо от горизонта до горизонта заполнилось чернотой. Обе луны, почти полные, лили свой студеный свет на листву и оставляли в воде дорожки расплавленного серебра, но тени от них размывались северным сиянием. Огромное мерцающее полотнище раскинулось на полнеба, а за ним уже проглядывали ранние звезды.

Под дольменом, венчающим курган Воланда, сидели юноша и девушка. Их длинные, чуть не до пояса, волосы, выбеленные летним солнцем, светились в полутьме, словно два ярких пятна, зато тела, темные от загара, почти сливались с землей, кустарником и камнями. Юноша играл на костяной флейте, девушка пела. Совсем недавно они открыли для себя любовь. Им было около шестнадцати, но ни он, ни она не знали этого. Оба считали себя аутлингами, по традиции безразличными к ходу времени, и почти ничего не помнили о жизни среди людей.

Холодные звуки флейты оплетали ее голос тонкой мелодией:

Священно писание поведало нам, что проблемы с первым и единственным разумным из божьих созданий начались, по сути, с момента его появления на свет. Разумный, значит уже не совсем послушный, значит — самостоятельный. Морально-теологическую проблему совмещения разума и безропотного повиновения, рабского послушания, научная фантастика тоже схватила, что называется, в колыбели.

Специалисты по сей день спорят, был ли роман Мэрри Шелли "Франкенштейн" первой истинной научно-фантастической книгой, но то, что это было первое художественно впечатляющее произведение о драме человека-творца, чье создание вышло из-под его контроля; причем, драма, написанная на языке нарождающегося научно-технического века — бесспорно.

Финал притчи о чудовище Франкенштейна читателю видимо, памятен, а последствия ее для мира литературы были, и впрямь, глобальны. Все проблемы с роботами и мыслящими компьютерами современной научно-фантастической литературы, корнями уходят туда же, в первое творение восемнадцатилетней девушки, тогда еще невесты поэта Перси Биши Шелли.

"По образу нашему…" — значит, что же — равным себе, создал Господь человека? Нуждайся он просто в верном и исполнительном рабе, он бы не стал снабжать его разумом. Если смотреть на проблему шире, то все научно-фантастические произведения о наших разумных созданиях: роботах и компьютерах следовало бы включить в сборник религиозной фантастики, но нельзя объять необъятное, и нам предстоит встреча всего с семью рассказами. Входящие в раздел произведения американских авторов Фредерика Брауна, Роберта Силвелберга и Энтони Бучера, а так же ведущего современного английского фантаста Джона Браннера, комментировать нечего, они скажут сами за себя. Читатель научной фантастики знакомый уже со всеми видимыми и невидимыми, мыслимыми и немыслимыми роботами, хочется верить, встретится, на сей раз, с совершенно новыми и необычными.

Этого утра, когда робот-кардинал наконец будет избран папой, ждали все.

Сомнений в исходе выборов не оставалось. Конклав очень долго колебался между яростными сторонниками кардинала Асквиги из Милана и кардинала Карциофо из Генуи, и вот теперь дело, похоже, сдвинулось — нашли компромиссное решение. Все фракции согласились избрать робота. Сегодня утром я прочел в «Оссерваторе Романо», что даже ватиканский компьютер привлекли к обсуждению, и он убедительно рекомендовал именно его кандидатуру. Полагаю, не следует удивляться приверженности машин друг другу. И не стоит огорчаться. Совсем не стоит.

— Каждая эпоха имеет того папу, которого заслуживает, — несколько мрачно заметил сегодня за завтраком епископ Фитцпатрик. — И для наших времен робот, конечно, самый подходящий папа. В какую-нибудь из грядущих эпох, возможно, появится необходимость, чтобы папой стал кит, автомобиль, кот или горный утес.

Ростом епископ Фитцпатрик более двух метров. Его лицо обычно сохраняет скорбное выражение, отчего трудно бывает определить, отражают ли его реплики экзистенциалистскую безысходность или безмятежное благорасположение. Много лет назад он был баскетбольной звездой и участвовал в соревнованиях на приз Святого Креста. В Рим его привела работа над жизнеописанием святого Марцелла Праведника.

Пятница. Вечерняя служба приближалась к концу. Сквозь разноцветный пластик витражей в собор проникали лучи заходящего весеннего солнца, отчего пол в центральном проходе выглядел словно мокрый асфальт с радужными пятнами от пролитого масла. На алтаре из полированной стали непрерывно вращалось серебряное колесо, поблескивающее в свете негасимых ртутных ламп, установленных по краям. Над колесом, выделяясь на фоне темнеющего восточного неба, возвышалась статуя Бога. Хор, наряженный в стихари, пел гимн "Слово господне создало сталь", а священник сидел, уткнувшись подбородком в сложенные руки, прислушивался к пению и размышлял, доволен ли Господь его только что произнесенной проповедью о втором пришествии.

Почти вся конгрегация покорилась музыке, и лишь один человек в конце самого дальнего ряда стальных скамей нетерпеливо ерзал, нервно сжимая в руках резиновую подушечку со стоящего перед ним пюпитра. Ему просто необходимо было занять чем-то руки, иначе они непроизвольно тянулись к массивному предмету во внутреннем кармане простенького коричневого пиджака. Водянистые голубые глаза человека беспокойно обегали плавные, устремленные ввысь обводы металлического храма, но всякий раз, когда взгляд его натыкался на изображение колеса, которое архитектор — а возможно даже и сам Бог — внес во внутреннее убранство везде, где только можно, человек быстро опускал глаза.

Гимн завершился пронзительным диссонансом, и верующие встали на колени, опустив головы на резиновые подушечки. Священник произнес Благословение Колесу. Человек в коричневом пиджаке не прислушивался специально, но все же уловил несколько фраз: "…пусть оно ведет вас назначенным курсом… служит вам вечной опорой… и приведет вас в конце концов к умиротворению истинного вечного круговорота…"

Он поднялся с колен вместе со всеми. Под звуки электронного органа хор удалился, и, когда священник скрылся за дверью ризницы, верующие, шаркая ногами, двинулись к выходу. Лишь один человек остался сидеть на скамье.

Епископ Римский, глава святой католической апостольской церкви, наместник Христа на Земле — одним словом, папа смахнул мокрицу с заросшего грязью деревянного стола и, сделав еще один глоток грубого красного вина, продолжил:

— В определенном смысле, Фома, — тут он улыбнулся, — мы сейчас даже сильнее, чем во времена процветания свободы и нашего величия, за которые по-прежнему произносим молитвы после каждой мессы. Мы знаем — так же, как знали наши далекие предки, скрывавшиеся в римских катакомбах, — что те, кто из нашей паствы, истинно из нас, что они преданы святой церкви, потому что искренне веруют в братство человека под покровительством божьим, а отнюдь не потому, что это поможет их политическим планам, социальным амбициям или деловым контактам.

— «…ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога…» — тихо процитировал Фома из святого Иоанна.

Папа кивнул.

— Мы, можно сказать, возродились во Христе, но пока нас еще слишком мало. Слишком мало, даже если включить в это число горстки тех, кто привержен не нашей вере, но все же признает Бога, следуя учениям Лютера, Лао-цзы, Гаутамы Будды или Джозефа Смита. И слишком много еще на свете людей, что проходят по жизни и умирают, так и не услышав ни разу проповеди святого Евангелия, — одни лишь циничные славословия Технархии. Именно поэтому, Фома, ты должен отправиться на поиски.

— Заказ необычный. — Доктор Вагнер старался говорить с надлежащим степенством. — Насколько я понимаю, мы первое предприятие, к которому обращаются с просьбой поставить автоматическую счетную машину для тибетского монастыря. Не сочтите меня любопытным, но уж очень трудно представить, зачем вашему… э… учреждению нужна такая машина. Вы не можете объяснить, что вы собираетесь с ней делать?

— Охотно, — ответил лама, поправляя складки шелкового халата и не спеша убирая логарифмическую линейку, с помощью которой производил финансовые расчеты. — Ваша электронная машина «Модель пять» выполняет любую математическую операцию над числами, вплоть до десятизначных. Но для решения нашей задачи нужны не цифры, а буквы. Вы переделаете выходные цепи, как мы вас просим, и машина будет печатать слова, а не числа.

— Мне не совсем ясно…

— Речь идет о проблеме, над которой мы трудимся уже три столетия, со дня основания нашего монастыря. Человеку вашего образа мыслей трудно это понять, но я надеюсь, вы без предвзятости выслушаете меня.

— Разумеется.

Произведения серьезные еще можно комментировать, а вот юмор… Нет ничего хуже, как предуведомлять анекдот, и если читателя несколько утомили тео-фантастические дискуссии, в данном разделе сборника ему предложат психологическую разрядку.

Авторы, представленные в разделе вернут читателя из-за облачных высот абстракции на вечную грешную землю, и даже больше: ввергнут его в преисподнюю. Только путешествие по кругам ада окажется веселой прогулкой, вот в чем парадокс, ибо все эти сделки с дьяволом, от описания которых кровь стыла в жилах наших впечатлительных предков, сегодня в век рекламы и бесстыдства страховых компаний, отлично налаженной бюрократии и духов, вызываемых с того света при помощи компьютеров… Ну, впрочем, обо всем расскажут сами американские фантасты Роберт Шекли и Альфред Бестер — с обоими советские читатели прекрасно знакомы; а также английский — Боб Шоу. А второй в этом разделе рассказ Роберта Шекли и рассказ Теодора Когсуэла прольют, хочется надеяться, кое-какой свет на серьезные бытовые проблемы тех, кто сами только и знают, что создают проблемы для людей. Тех, кто по

ту

сторону…

Верховный главнокомандующий Феттерер стремительно вошел в оперативный зал и рявкнул:

— Вольно!

Три его генерала послушно встали вольно.

— Лишнего времени у нас нет, — сказал Феттерер, взглянув на часы. — Повторим еще раз предварительный план сражения.

Он подошел к стене и развернул гигантскую карту Сахары.

Мистер Дии сидел в большом кресле. Его пояс был ослаблен, на коленях лежали вечерние газеты. Он мирно покуривал трубку и наслаждался жизнью. Сегодня ему удалось продать два амулета и бутылочку приворотного зелья; жена домовито хозяйничала на кухне, откуда шли чудесные ароматы; да и трубка курилась легко… Удовлетворенно вздохнув, мистер Дии зевнул и потянулся.

Через комнату прошмыгнул Мортон, его девятилетний сын, нагруженный книгами.

— Как дела в школе? — окликнул мистер Дии.

— Нормально, — ответил мальчик, замедлив шаги, но не останавливаясь.

— Что там у тебя? — спросил мистер Дии, махнув на охапку книг в руках сына.

Стена, что со всех сторон окружала Мир, была всегда, и никто не обращал на нее внимания — никто, кроме Порджи.

Порджи собирался посмотреть, что находится по ту сторону Стены — если, конечно, она существовала, та сторона, — даже рискуя свернуть себе шею. Ему шел уже четырнадцатый год, а ведь это возраст, когда мальчишки склонны считать слово "невозможно" бессмысленным звукосочетанием. Тем не менее Порджи отдавал себе отчет в том, что трудно взобраться по гладкой, как стекло, поверхности, отвесно вздымающейся более чем на тысячу футов. Вот почему он подолгу наблюдал за полетом орлов.

Этим утром Порджи, как всегда, в школу опоздал. Он замешкался, отыскивая на до отказа забитой подставке, куда бы пристроить свое помело, и когда с виноватым видом шмыгнул в класс, прошло уже ровно шесть минут урока.

Сперва ему подумалось, что все обойдется. Старый мистер Уиккенс стоял к нему спиной и мелом чертил на доске пентаграмму.

Но едва Порджи стал примащиваться на свое местечко, как учитель обернулся и произнес, растягивая слова:

В наше время все еще продолжают появляться старомодные истории о сделках с дьяволом. Разумеется, вам знаком этот стандартный набор: сера, заклинания и пентаграммы, одно жульничество. Одним словом, что в голову взбредет, то и пишут… Только среди этих писак нет ни одного, кто хотя бы в общих чертах разбирался бы в предмете. Дьявольщина XX века — это превосходно отлаженный механизм, ничем не отличающийся в этом смысле от музыкальных автоматов, лифтов, телевизоров и прочих достижений современной цивилизации, понять принцип действия которых не в состоянии, по моему разумению, никто.

Когда меня в прошлом году в третий раз вышвырнули с работы, я оказался на мели. Хуже того, поверил в свою планиду неудачника. Дела мои были хуже некуда, а ждать от кого-то помощи в наши дни — сами знаете, дохлый номер. Поэтому я решил продать душу дьяволу. Оставалась мелочь — отыскать его.

Я отправился в справочный зал центральной библиотеки и проштудировал все, что там имелось по демонологии и дьяволоведению. Конечно, как я уже сказал, в этих трудах не содержалось ни единого дельного слова. Кроме того, магические ингредиенты, используемые обычно для вызова дьявола, мне оказались не по карману.

Пришлось пробовать по-другому. Я позвонил в Бюро Знаменитостей. Мне ответил приятный мужской голос.