В стартовом расписании на пуске первого «Востока» я назывался несколько загадочно: «инструктор-методист по пилотированию космического корабля». Стартовое расписание — документ серьёзный. И все же, я думаю, в обширной истории всех и всяческих инструктажей это был первый случай, когда инструктирующий сам предварительно не испробовал, так сказать, на собственной шкуре того, чему силой обстоятельств оказался вынужден учить других. Но иного выхода не было. Людей, которые имели бы за плечами личный опыт космических полётов, на земном шаре ещё не существовало. Оставалось одно: привлечь к делу специалистов, умеющих управлять летательным аппаратом если не в космосе, то хотя бы в околоземной атмосфере. Привлечь лётчиков. Или ещё лучше — лётчиков-испытателей, для которых умение заранее, на земле, представить себе, что и как произойдёт (или может произойти) в полёте, прямо входит, как далеко не последняя составная часть, в круг их профессиональных обязанностей.

Таким образом, слово «инструктор» в приведённой выше громкой формуле требовало определённых комментариев. Впрочем, ещё более развёрнутых комментариев требовало слово «пилотирование», вокруг которого применительно к деятельности космонавта уже в те дни развернулось немало споров. В самом деле: можно ли было утверждать, что космонавт пилотирует космический корабль? Пилотирует так же, как лётчик пилотирует самолёт или вертолёт? Вроде бы нет. Другой объём работы. Другие возможности повлиять на движение управляемого объекта… Однако, с другой стороны, ещё более неправильно было бы назвать космонавта пассажиром или даже просто пассивным участником эксперимента, имя которому — полет в космос!

К вопросу о том, что же такое работа космонавта, мы ещё вернёмся. А пока я вспомнил о нем лишь как об одном из споров, которые возникали вокруг самых различных проблем в последние месяцы перед апрелем 1961 года.

Да и могло ли быть иначе? Как обойтись без споров, если все — новое, все — беспрецедентное, все — в первый раз!

И если дебаты по вопросам терминологии протекали в стиле незлобиво-академическом («инструктор», «руководитель», «консультант» — не все ли, в конце концов, равно!), то многие, многие другие проблемы требовали ответов только немедленных и только верных, потому что ответы эти шли прямо в работу — воплощались в металле, методиках, в живом деле!

Космодром…

Сейчас это слово звучит спокойно, прозаично, вполне по-деловому. Космодром многократно описан. Все его сооружения — и монтажно-испытательный корпус (МИК), и рельсовая колея, ползущая по степи к стартовой позиции, и сама стартовая позиция — широко известны по фотографиям, хроникальным, художественным и не очень художественным кинофильмам, телепередачам.

На фоне такого полноводного потока информации места для экзотики вроде бы не остаётся…

Но весной шестьдесят первого года дело обстояло иначе: космодром в то время считался объектом особой секретности. Отправляясь туда в командировку, полагалось даже дома, в семье, не говорить куда едешь. Правда, большинство из старожилов космодрома относилось к этим строгостям довольно трезво. Особенно после того, как появились в мире спутники, снабжённые фотоаппаратурой с такой разрешающей способностью, что скрыть от них невозможно было даже отдельную автомашину, не говоря уж о таком, ни на что другое не похожем, раскинувшемся на десятки километров объекте, как космодром. Элементарный здравый смысл свидетельствовал… Впрочем, чего стоит здравый смысл по сравнению с утверждёнными в инстанциях «положениями»!

Так и существовал космодром, официально овеянный покровом тайны, пока… пока не появился на нем сначала президент Франции де Голль, потом посол США и многие другие знатные визитёры, не говоря уж об иностранных космонавтах и их дублёрах. Как и следовало ожидать, ни малейшего ущерба нашей космонавтике или безопасности страны эти посещения не причинили.