РОМАН

© Перевод. О. Алякринский, 1995

Я познакомился со своей невестой в аэропорту имени Кеннеди, бывшем «Айдлуайлде», как раз перед началом нашего свадебного путешествия, в которое мы должны были отправиться на десятичасовом рейсе до Лондона. За время службы мне не раз доводилось «жениться», но впервые я получал «кота в мешке».

Мне сообщили кодовое имя девушки — Клэр, что она невысокая, миниатюрная: пять футов два дюйма — рост и сто пять фунтов — вес, блондинка, загорелая и весьма толковая. Мне объяснили, что ее отозвали с Дальнего Востока специально ради этого задания: она летела на встречу со мной прямо оттуда, получив необходимые инструкции, соответствующий гардероб и сделав все прививки, — так что возможности познакомиться заранее у нас не было.

— Нам нужна женщина-агент, до сих пор не работавшая в Европе, — сказал мне Мак во время беседы в его кабинете на втором этаже невзрачного дома на неприметной вашингтонской улочке — неважно какой. — Надо думать, там ее никто не опознает. Я на это очень надеюсь.

— Но ведь я работал в Европе, сэр!

Он сумрачно взглянул на меня. Из расположенного за его спиной окна струился солнечный свет, так что понять выражение лица было нельзя — впрочем, это всегда было довольно затруднительно сделать, невзирая на освещение. Я знал Мака довольно давно, и если сейчас его волосы обильно серебрила седина, он был ничуть не менее седым, когда мы впервые встретились. Однако странное дело: брови у него оставались черными как смоль. Возможно, он их подкрашивал для пущего эффекта. Я знал, что многие молодые сотрудники нашей конторы строили всевозможные догадки относительно цвета его бровей. Что же касается меня, то брови Мака меня не интересовали. И я не собирался задавать вопросы по этому поводу. Я предпочитал подколоть шефа на чем-то более важном, нежели цвет его бровей.

Он сообщил информацию настолько секретную, что ею владели только в Вашингтоне и Лондоне и, должно быть, еще в Москве и Пекине, — она была столь засекречена, что в нее не посвятили даже Клэр, потому что Мака не уполномочили разглашать ее простому связнику. Мне вменялось посвятить Клэр во все детали после того, как мы сможем уединиться в каком-нибудь тихом месте.

Уж не знаю, были ли сообщенные мне сведения настолько секретными, как на то указывал гриф, — на самом деле такое бывает крайне редко, — но это дало обильную пищу для размышлений на время полета из Вашингтона в Нью-Йорк. Я все еще размышлял о полученной информации, когда, пройдя обычную процедуру регистрации багажа и паспортного контроля, оказался в зале ожидания для пассажиров экономического класса авиакомпании «Бритиш эйруэйз».

Клэр описали так подробно, что я без труда узнал свою молодую жену в толпе. На земном шаре не так уж много симпатичных загорелых блондинок, хотя я бы не возражал, если бы их было больше. Во избежание ошибки, она, как и было уговорено, читала журнал «Бьютифул хаус»— скорее всего статью, рассказывающую о меблировке летнего коттеджа, где новобрачные намереваются провести первые несколько месяцев совместной жизни.

Я остановился перед ней, и она оторвала глаза от журнала. Забавный был момент — ей, вероятно, описали меня столь же подробно, сколь и мне ее. Мы знали друг о друге буквально все, что касалось профессиональных качеств, хотя оба понятия не имели о том, что мы за люди, но были вынуждены выполнять приказ изображать мужа и жену — со всеми вытекающими отсюда последствиями— в течение нескольких дней, а может быть, и недель, в зависимости от развития операции.

Наступил миг настороженной оценки. У меня создалось впечатление, что она не больно-то обрадовалась, когда поняла, с кем придется делить ложе и зубную пасту в ближайшее время. Но затем ловко вошла в роль. Она вскочила с кресла, уронив журнал на пол.

Это не было самым страстным выступлением в моей жизни. Мне с трудом удалось испытать должный энтузиазм при мысли о необходимости овладеть своей напарницей средь бела дня. И тем не менее она была мила и хорошо сложена, а ее реакция оказалась если и не возбуждающей, то достаточно адекватной, да и физиология вообще вполне надежный источник вдохновения. После того, как это свершилось, мы некоторое время лежали рядом, потом она отодвинулась и немного повертелась, стаскивая с себя полупрозрачные детали ночного туалета из приданого. Избавившись от галантерейных пут, она вздохнула и затихла.

— Ну вот и все, — произнесла она шепотом.

Я с трудом удержался от смеха, услышав ее деловитое замечание.

— Мне доводилось слышать и более красноречивые признания.

— Не сомневаюсь! — пробормотала она. — От добровольных партнерш, мистер Хелм! Но вы же не станете утверждать, что девушку может распалить перспектива совокупления по приказу; Если уж на то пошло, то и я что-то не заметила, чтобы вы вели себя так, точно я предел ваших эротических фантазий.

После обеда, который нам подали в номер, я позвонил в автомагазин на Беркли-стрит и, оставив Уинни в номере подремать, отправился приобрести для нас средство передвижения: ярко-красный «триумф-спит-файер» спортивной модели — последний автомобиль, который секретный агент, посланный на сложное задание, решился бы приобрести. Впрочем, именно в этом и состояла моя задумка.

У него был движок в сто шестьдесят «лошадок», восьмидесятитрехдюймовая колесная база, предел скорости девяносто с чем-то миль и окружность поворота двадцать четыре фута — другими словами, стоило вам зазеваться и резко крутануть руль, как эта машина в ту же секунду отправлялась в обратный путь. Потому-то я ее и выбрал.

В стране, где водители заядлые лихачи, а на загородных шоссе отсутствует ограничение скорости, я был не в состоянии приобрести для себя машину, способную оторваться от погони— да и бюджет нашей конторы этого не позволил бы, — но в такой красненькой бомбочке я вполне мог замотать своих преследователей, буде они сядут мне на хвост.

После оформления бумаг меня послали в гараж на окраине, где я мог выбрать себе подходящий экземпляр, и, когда я добрался до отеля, робко протащившись по левой стороне улицы, обгоняемый безумными автомобилями, был уже четвертый час. Я вручил своего железного жеребенка швейцару и поднялся в номер. Уинни сидела на кровати, обложившись подушками, и читала лондонские газеты, доставленные нам администрацией отеля.

— Задание выполнено? — спросила она.

РОМАН

© Перевод. А. Санин, 1995

В тот октябрьский день Токио залился огнями раньше обычного, и невообразимая серо-коричневая мешанина колониальных особняков, европейских зданий, бетонных небоскребов и традиционных деревянных домов, густо замазанных штукатуркой, вмиг, словно по волшебству, преобразилась. Это чудо происходило в огромном городе каждый день. Неоновые вывески, разноцветные бумажные фонарики и мириады электрических лампочек, сложенных в причудливые иероглифы, придавали лабиринту улочек района Асакуса, расположенного в каких-то десяти минутах от Гиндзы, поистине сказочный вид. На улицах началась привычная для этого часа толчея. На знаменитой токийской телебашне зажглись огни; вспыхнули неоновые вывески и на стенах клуба «Юрибон», излюбленного пристанища телевизионной братии, расположенного на Хиноки-те.

Вошедшая мисс Прюитт задернула шторы и включила свет.

— Дождь усиливается, — сказала она. — Вы позвоните мистеру Каммингсу?

— Нет.

— Вы же обещали. Сказали, что перезвоните в пять.

Вечер в Хатасиме выдался ясный и прохладный. С Тихого океана задувал свежий бриз, над пустынным побережьем клубился туман. На берегу одиноко маячили темные силуэты утлых суденышек; темно было и в окнах деревянных домишек рыбачьей деревни. Почти вся Хатасима погрузилась во мрак. Но жители ее не спали. Они умирали.

Перекрывая завывание ветра, над деревней носились размеренные и гулкие звуки бубна, по которому колотил синтоистский священник, да неутешные причитания какой-то рыбацкой жены. С севера, юга и запада полиция обнесла деревушку колючей проволокой, оцепив несколько квадратных миль земли вплоть до самых отрогов лесистых холмов, густо поросших сосной.

Выше в горах располагались фешенебельные реканы — отели и ресторанчики модного курорта Хатасимы. Однако теперь их постояльцам, как японцам, так и американским туристам, выход к деревушке или на пляж был строжайше запрещен. Объяснили запрет военными маневрами, но долго молчание продлиться не могло; рано или поздно местным властям придется отвечать на крайне неприятные вопросы.

Брошенные рыбачьи сети, развешанные на деревянных жердях, безмолвно трепыхались на ветру. Вдоль проволочного ограждения беспрерывно патрулировали полицейские в марлевых масках. Своей больницы или хотя бы поликлиники в Хатасиме не было; не было даже собственных врачей. Умершим и умирающим теперь отвели просторное здание общественного рыбохранилища. Над Хатасимой витала невидимая смерть. Она ползла вдоль песчаных дюн, заполоняла рощицы и переулки, просачивалась, подобно туману, в деревянные лачуги.

Команда врачей, срочно присланных из Токио, уменьшилась уже наполовину. Двое из четверых умерли. Менее шести часов прошло от появления признаков заболевания до страшного и мучительного конца.

— Вас снова требуют из посольства, — сказала мисс Прюитт.

— Пусть подождут.

— Они звонят по кодированному телефону.

Даррелл бросил последние бумаги в выдвижной ящик стола и откинулся на спинку вращающегося стула. Дождь не унимался. Стрелки часов показывали десять минут десятого. Местные завсегдатаи увеселительных заведений уже возвращались домой к женам, татами и последней рюмке, тогда как набитые долларами туристы все еще бродили по улицам, привлеченные броскими и заманчивыми вывесками ночных клубов, сулящими райские наслаждения.

— Снова Мелвин Каммингс? — спросил Даррелл.

— Долго же мне пришлось дожидаться вашего звонка, Даррелл!

— Я был занят.

— Но ведь дело чрезвычайно срочное! Сигнал, надеюсь, закодирован?

— Не надо орать. Наша линия всегда закодирована. Впрочем, ребята Яматои уже, наверно, давным-давно перехватили наши переговоры в эфире. В любом случае, можете говорить потише. Мне казалось, специалистов по общественным связям специально учат разговаривать культурно и не повышая голоса.

— Слушай ты, сукин сын…