Опыт учит, что историк, который поставил своей задачей показать жизнь и деяния великого человека прошлого, легко подвергается опасности внести в портрет своего героя субъективные черты, как бы он ни старался быть объективным. Чем большее временное расстояние отделяет современного биографа от исторической личности или, лучше сказать, чем меньше общего эпоха биографа имеет с эпохой объекта его исследования, тем больше возникающие из-за этого трудности.

Избежать этой опасности историк может, лишь противясь всеми силами искушению приписывать своему герою черты характера и мысли, которые надежно не подкреплены достоверным преданием. Предпринятая в этой книге попытка представить широкому кругу читателей в определенной мере новый портрет Александра основана на том методическом принципе, что серьезные суждения о какой-либо исторической личности невозможны без твердой опоры на источники.

Хотя этот принцип кажется само собой разумеющимся, на практике он часто нарушается и иногда даже подвергается теоретическим нападкам. Тот же, кто считает невозможным на основе традиции получить пусть и нуждающийся в корректировке, но все же в общем и целом верный портрет некоего героя прошлого и при этом сомневается в правомерности эмпирического исследования источников, стараясь поставить на их место собственную интуицию, лишает в конечном счете историю ее научного характера и стирает те границы, которые отделяют историю как эмпирическую науку от поэтического искусства, работающего с историческим материалом.

Историку древности значительно труднее, чем историку нового времени, создать достоверную биографию на хорошем источниковедческом материале. Особенно большие трудности подстерегают исследователя жизни Александра. Кроме монет, надписей и археологических находок, он не располагает источниками той эпохи. Многие уже во времена Александра брались за перо и описывали деяния царя, с которым они поддерживали иногда близкие личные отношения, но эти сочинения не дошли до нас, и у нас не было бы никаких сведений об Александре и его деяниях, не будь произведений более поздних античных историков, которые, в свою очередь, использовали первичные источники. Среди этих авторов прежде всего следует назвать Арриана из Никомедии, историографа II в. н. э., который, помимо прочего, написал историю похода Александра, имеющую величайшую ценность для нашего времени, поскольку у Арриана были очень надежные авторитеты, а сам он в основном ограничивался тем, что перерабатывал их сочинения без своих добавлений. Другие авторы, более позднего времени, которых мы вместе с утраченными для нас древними оригиналами объединяем под названием «Вульгата», тоже иногда дают ценный материал, но в их сочинениях слишком много выдумок и литературных добавлений, чтобы на них можно было полностью полагаться. Отсюда прямой путь ведет к «Роману об Александре», который на исходе древности и в средневековье давал все новые ответвления.

По ходу повествования нам придется время от времени прерываться, чтобы познакомить читателя с отдельными наиболее важными моментами в изучении истории Александра. Поэтому мы считаем необходимым предпослать хотя бы краткое изложение нашей методической точки зрения и источников по истории Александра.

Персидский царь Кир из династии Ахеменидов и его преемники Камбиз, Дарий I и Ксеркс были не первыми владыками Древнего Востока, кто лелеял желание установить свое господство над всем тогдашним миром, но они, по-видимому, были первыми, кого это стремление привело к близкому соприкосновению с греками. Уничтожение Лидийского царства Киром в 546 году до н. э. вынудило малоазийские греческие города покориться новому владыке Азии. Вскоре после этого Дарий I предпринял широкомасштабную попытку покорить весь Балканский полуостров, вплоть до просторов южнорусских степей. Последующие походы этого могучего царя и его сына Ксеркса были направлены против Эллады и имели целью не только покарать города Афины и Эретрию за их участие в восстании, которое незадолго до этого подняли малоазийские ионийцы против персидского владычества, но были нацелены, кроме того, на порабощение всей греческой метрополии, что если бы оно удалось, значительно приблизило бы их к желанному мировому господству.

Несмотря на гигантские человеческие и материальные ресурсы, задействованные в этих походах, они потерпели поражение из-за героического сопротивления, которое оказала большая часть греческих общин наступающим персам. Основная заслуга в сохранении свободы Эллады по праву принадлежит Афинам и Спарте, двум силам в Греции, делившим политическое руководство греческой метрополией. Подобно двум быкам, как выразился афинский государственный деятель Кимон около 460 года до н. э., они вместе должны были влачить повозку Эллады. Между тем проводимая Афинами в Эгейском пространстве политика силы вскоре привела к разрыву между двумя государствами и к открытой войне, которая с более или менее длительными перерывами, и к несчастью ее участников и всей Эллады, велась многие десятилетия и определяла политическую историю греков в период между 460 и 400 гг. до н. э.

Начало 4 века до н. э. являет нам побежденные Афины — государство второго ранга, у которого больше не было перспективы вернуть себе прежнее положение великой державы. Но и победившая Спарта из-за длительной войны и других обстоятельств оказалась не в состоянии закрепить надолго свое господствующее положение в Элладе. Поскольку гегемония Фив в период после битвы при Левктрах (371 год до н. э.) оказалась лишь временной и после смерти выдающихся деятелей Эпаменида и Пелопида рухнула так же быстро, как и была установлена; поскольку, далее, во всех греческих общинах бушевали партийные распри (не в последнюю очередь объяснявшиеся экономическими причинами), достаточно часто принимавшие характер кровавых гражданских войн, — Эллада в середине 4 века находилась в состоянии глубокой внутренней слабости. Поэтому у предприимчивых владык на окраинах греческого мира, озабоченных приумножением своего господства, возникло сильное искушение попытаться утвердиться здесь и захватить политическое руководство эллинами.

Александр был полон решимости осуществить план войны с персами, выработанный его отцом, но вначале было необходимо укрепить положение в Македонии и подавить смуту, которая начала поднимать голову. Дважды он шел походом на Грецию, где после смерти Филиппа многие настроились на благоприятную возможность вернуть утраченную свободу. Полностью разрушив цветущий город Фивы и продемонстрировав свою безжалостность, молодой царь показал греческому миру, что не уступает своему отцу в энергии, властности и военной доблести и что о конце установленного Филиппом владычества нечего и думать. Варварским балканским народам он уже дал почувствовать свою твердую руку. Александр успешно продвинулся до Дуная. Случилось так, что им «овладело страстное желание» (pothos elaben auton) перейти реку и продвинуться в области севернее. Здесь мы впервые сталкиваемся с этим выражением, которое постоянно повторяется в предании и которое, как подтверждают новейшие исследования, употребляли в ближайшем окружении Александра, считая, очевидно, одной из наиболее верных характеристик своего повелителя и друга. Хотя это внезапно появляющееся страстное желание могло относиться к вещам весьма различным, но речь всегда шла, в сущности, об эмоциональном порыве. В решениях, которые принимал Александр, сколь бы значительны они ни были, он так же мало мог отдавать себе отчета, как не прояснила бы этого попытка последующих историков и психологов свести данный порыв к трезвости и рационализму.

Персидский поход, начатый Александром весной 334 года до н. э., как продолжение планов его отца, официально считался эллинами войной возмездия, в которой царь-наследник выступал только как верховный главнокомандующий, военачальник союзных войск. То, что речь шла фактически о предприятии самого Александра, в котором эллины играли роль лишь второстепенную, было понятно каждому современнику уже по одному составу участвующих в походе войск. Из Эллады было всего 8000 человек, их, кроме фессалийской конницы, царь никогда полностью не использовал в последующих великих сражениях, очевидно, не уверенный в их надежности. Главные силы армии в 50 000 человек, включая ранее высланные Филиппом в Малую Азию воинские контингенты, составляли пешие македонские воины-земледельцы и конная знать.

Если войско, которое Александр направил против Персии, по греческим меркам уже считалось весьма значительным, то и по своим боевым качествам оно не уступало ни одному, когда-либо действовавшему в этом пространстве. Создателем и организатором этого выдающегося военного сообщества был отец Александра Филипп, и ему, с этой точки зрения, принадлежит не меньшая заслуга в последующих великих победах его сына, чем королю Фридриху Вильгельму I — в успехах Фридриха Великого.

Тяжелая локальная война с горным народом мардеров долгое время после случившегося в Гекатомпиле удерживала Александра в местности Гиркания. Затем поход был продолжен через Парфию в северные области сатрапии Арея, наместник которой Сатибарзан, тайный союзник Бесса, после внешней демонстрации покорности был утвержден на своем посту. Когда через некоторое время Сатибарзан проявил свою сущность, Александру пришлось прервать преследование Бесса, к тому времени провозгласившего себя в Бактрии великим царем, и свернуть на юг, в центральные области Ареи. Восставший сатрап даже не попытался оказать сопротивления и скрылся бегством от грозящего наказания. Вынужденный свернуть с пути на Бактрию, Александр, укрепив свое владычество в Apee основанием нового города — Александрии Арейской, двинулся дальше на юг, в провинцию Дрангиана, сатрап которой Барзент также был связан с Бессом и в создавшейся ситуации тоже не видел иной возможности, кроме как без борьбы покинуть поле боя.

В период пребывания царя в Дрангиане был раскрыт первый заговор против Александра. Хотя об этом деле сообщает также и Вульгата, мы тем не менее не можем ясно представить себе всю ситуацию. Во всяком случае, речь шла о составленном македонскими офицерами заговоре, в котором каким-то образом был замешан Филот, сын оставленного в Экбатане Пармениона. Будучи командиром конницы гетеров, Филот принадлежал к ближайшему окружению царя. Ему предъявили обвинение в том, что, по крайней мере зная о заговоре, он не сообщил о нем своему царственному господину. Созванное Александром собрание войска после обвинения, выдвинутого самим царем в страстной речи, признало Филота виновным и вынесло ему смертный приговор, который, по македонскому праву и традиции, был сразу же приведен в исполнение ударом копья. То, что произошло дальше, можно считать самым темным местом в жизни Александра. Без предварительного следствия, не говоря уже о вынесении приговора войском, он после казни Филота незамедлительно отправил в Экбатану приказ убить Пармениона. За одиннадцать дней приказ дошел до далекого мидийского города и был там исполнен. Считал ли Александр, что после происшедшего он больше не мог рассчитывать на верность своего старого и заслуженного полководца, или же считал его тоже виновным, или же им двигали иные побуждения, полностью нам не известные? Короче, Парменион был убит. Существует мнение, что требования обывательской морали неприменимы к великим людям политической истории, и нельзя не признать, что поведение Александра, как и других великих людей прошлого, полностью соответствует этому мнению.

Из столицы Дрангианы, где был раскрыт заговор, поход продолжился дальше, в Арахозию, следующую в восточном направлении сатрапию. Новая Александрия должна была и здесь обеспечить на будущее вновь установленное господство. Удачно расположенный географически, город этот существует и сегодня под названием Кандагар.

Как только позволили погодные условия, весной 329 года до н. э., Александр со своим войском пересек Гиндукуш, огромные, высотой до семи тысяч метров, горы, которые протянулись в северной части современного Афганистана с востока на запад и которые греки считали продолжением Кавказа или Тавра. Успех, которого Александр добился, является в своем роде единственным в античной истории, в крайнем случае, с ним можно сравнить переход Ганнибала через Альпы. Уже через пятнадцать дней, без очевидных потерь, Александр преодолел горы и вступил в Бактрию, более южную из двух «верхних» сатрапий Персидской империи. Узурпатор Бесс не решился противостоять противнику в открытом бою и ушел на север, опустошая все вокруг. Покинутый большей частью своих сторонников и солдат, он вскоре попал в руки македонского передового отряда под командованием Птолемея, будущего царя и историографа. Александр приказал привести пленного обнаженным и в ошейнике и поставить у дороги, чтобы его видело все проходящее мимо македонское войско. Сам Александр, повидав его, задал ему вопрос, почему Дария, своего владыку, родственника и благодетеля, он захватил и вез с собой пленного и, наконец, убил? Бесс ответил, что надеялся таким образом вместе с другими приближенными Дария заслужить милость Александра. Александр приказал бичевать пленника и через герольда объявил, о чем он говорил с цареубийцей. В Зариаспе, столице Бактрии, он позже по всей форме предъявил обвинение убийце своего предшественника. Согласно персидским обычаям и закону, приговор гласил: «искалечение и жестокая казнь». С отрезанными ушами и носом Бесс был доставлен в Экбатану и там, по-видимому, распят на кресте.

Подобно Зариаспе, вскоре после пленения Бесса сдалась Александру без боя и Мараканда, столица сатрапии Согдиана. Немного позже царь достиг Яксарта (одной из двух северных рек, протекающих по территории нынешнего Туркестана в Аральское море). Во времена Ахеменидов Яксарт был границей империи на северо-востоке, что признавал и Александр; отсюда понятно, почему основанному здесь городу он дал название Александрия Крайняя. Царь считал, что находится в верхнем течении Танаиса, нынешнего Дона; независимо от этого, некоторое время спустя, находясь в Пенджабе, считал, что находится у истоков Нила. Эти два факта почти с пугающей неопровержимостью свидетельствуют, как мало можно рассчитывать на наличие у Александра и его сподвижников ясных географических представлений, которые дает современному человеку любая карта соответствующих районов, насколько расплывчатым и темным было в действительности запечатлевшееся у молодого македонянина представление о странах, через которые он проходил как завоеватель и в то же время как открыватель.

Страна Индия является для нас сегодня определенным понятием. Нам известны ее размеры и линия ее берегов. И величайшие реки, протекающие по ней, известны нам так же, как и расположенные в ней города. Не меньше нам известно о политических и социальных условиях, обычаях и традициях людей, во всяком случае, мы можем все это уточнить из литературы. Ничего подобного не было во времена индийских походов Александра для греков и македонян. Для них вся земля восточнее местностей у Инда и пяти рек, образовавших его, была настоящей терра инкогнита, а те немногие сообщения, которые можно было прочесть в греческих сочинениях об уже известных западных окраинах гигантского комплекса индийских стран, не могли претендовать на достоверность. Они были полны фантастических сведений, которым сегодня, по крайней мере в нашем мире, могли бы поверить лишь дети. Но тогда им верили повсеместно, в том числе и сами писатели. Так, Геродот в середине 5 века до н. э. без тени сомнения рассказывал о муравьях, которые размером «меньше собаки, но больше лисицы» и живут в индийской пустыне. Они якобы преследовали людей, которые посягали на золото, содержавшееся в насыпанном ими песке пустыни, и в скорости могли сравниться с верблюдами. Или же у Ктезия, лейб-медика персидского царя Артаксеркса Мнемона, занимавшегося также литературой, можно было прочесть, что в Индии есть люди с песьими головами и есть некий источник, который ежегодно наполняется жидким золотом, которое можно черпать ковшами. Поскольку Индия находилась на востоке, в направлении восхода солнца, совершенно наивно полагали, что солнце там размером в десять раз больше, чем в других местах, и что там такая жара, что вода в море очень сильно нагревается и потому рыбы не могут существовать близко к поверхности. Разумеется, некоторые другие сведения соответствовали больше, но в общем и целом то представление, которое имели об Индии греки и македоняне классического и постклассического периодов, было настолько же смутным, насколько и фантастическим. У нас нет оснований считать, что и представления Александра об Индии, до того как он ступил на ее землю, были более четкими и определенными. Предположение, что решение об этом походе заставили его принять не в последнюю очередь фантастические сообщения об Индии, высказал некогда Август Вильгельм фон Шлегель, и новейшая литература его не отвергла, поскольку для завоевателя особую притягательность составляет подобная страна чудес, полная смутных тайн.

Следует ли искать другие причины, побудившие Александра после бактрийского похода начать поход в Индию? Для него было само собой разумеющимся, что нужно завоевать и покорить страну, большую или меньшую часть которой прежние властители династии Ахеменидов считали частью своей империи. Правда, нам неведомо: может быть, он лучше знал линию тех границ, которые некогда установил Дарий I? И не имел ли он намерения восстановить эти границы для себя? По его поведению можно лишь с уверенностью сказать, что и здесь, как обычно, он не считался с предшествующими обстоятельствами.

Еще зимой 330/29 г. до н. э. Александр основал город Александрию на южных склонах гор Гиндукуш. После того как он пересек эти горы вновь с севера на юг, он сделал здесь последние приготовления к походу на Индию, который затем начал по двум маршрутам. В то время как сам он с частью войска продвигался по направлению к Инду по дикой горной местности, простиравшейся севернее реки Кофен (сегодняшний Кабул), его полководцы Пердикк и Гефестион получили приказ с оставшейся частью войска двигаться по более легкому маршруту южнее упомянутой реки к Инду и построить там мост, чтобы подготовить переправу всего войска через эту реку.

Пердикк и Гефестион без особых трудностей смогли справиться с порученным им делом, Александру же со своей частью войска пришлось выдержать севернее Кофена множество тяжелых боев. Дикие и воинственные горные племена в этих районах менее всего были готовы к тому, чтобы без боя покориться чужеземному завоевателю. Многие оказывали в своих укрепленных поселениях отчаянное сопротивление, поджигали свои города и бежали, преследуемые македонянами, в горы. Самый большой город в этой местности, Массага, долго оказывал успешное сопротивление с помощью семи тысяч индийских наемников, которых после падения города постигла страшная судьба. Александр пригласил их к себе на службу; они разбили свой лагерь рядом с македонским, но на следующую же ночь были окружены и убиты. Согласно позднейшему объяснению друзей Александра, он имел основания предполагать, что индийцы покорились лишь для видимости, в действительности же собирались тайно покинуть лагерь и возвратиться на родину. Как бы то ни было, это событие еще раз показывает, что Александр, как и Цезарь, не останавливался перед актами самого жестокого насилия, если считал его полезным и уместным.

Многие люди из районов западнее Инда спасались от Александра на скалистом плато под названием Аорн, расположенном значительно севернее маршрута войска, куда можно было попасть лишь по искусственно созданной тропе и которое считалось абсолютно неприступным. Александра тем больше привлекало испытать себя и свои силы на этом бастионе, что среди македонян и греков в войске распространилась молва о том, как некогда Геракл напрасно пытался завоевать эти места. Александр незамедлительно взялся за дело, и невероятное стало действительностью. Приказав проложить через глубокое ущелье насыпь, он вынудил осажденных сдаться и тем самым совершил деяние, которое, в преломлении его глубочайших амбиций, затмило даже его могучего мифического прародителя Геракла.

Историческое значение Цезаря, пожалуй, ни в чем не проявляется так отчетливо, как в судьбе его имени, которое на протяжении веков подвергалось смысловым изменениям. Если не брать во внимание великих основателей религий, едва ли имя другого человека приобрело такое значение. Первоначально «Цезарь» было составной частью имени рода Юлиев Цезарей и дома Юлиев-Клавдиев, из которого происходили первые правители Римской империи. Когда лет через сто после смерти Цезаря этот род прекратился, имя «Цезарь» перешло к римским императорам и стало обозначением императора вообще. С концом Западной Римской империи титул, возникший из имени, прекратил свое существование на многие поколения. Но после реставрации императорской власти в средневековой империи, начиная с Карла Великого, имя Цезаря снова начало употребляться для выражения стремления к господству над всей Западной Европой, но теперь наряду с императорским титулом.

Немецкое Kaiser — не что иное, как заимствование слова «Цезарь». С постепенным упадком императорской власти титул кайзера все больше и больше становился пустым звуком и украшающим эпитетом. После падения Священной Римской империи этот титул заимствовали австрийские Габсбурги. В 1846 г. происходит попытка объединить немецкий народ с помощью реставрации императорской власти. Эта попытка не увенчалась успехом. Но когда Бисмарку другими путями удалось объединить большую часть немцев, это снова произошло под старым символом кайзерской короны.

Развитие имени не ограничилось только Германией. Титул русских царей тоже происходит от слова «Цезарь». Он связан с Восточной Римской империей, Византией и содержит в себе претензии на Константинополь. Если титул кайзера для Габсбургов был украшением, для Гогенцоллернов — романтическим воспоминанием о средневековой империи, то претензия на мировое господство, которую первоначально означало имя, в полном объеме возродилась у Наполеона I. По замыслу, его господство является возрождением империи Карла Великого и через нее связывается с Древней Римской империей. Это особенно отчетливо проявляется в форме короны, выбранной Наполеоном: она имитирует в золоте лавровый венок античных императоров. Однако титул Наполеона — император, происходящий от «imperator», а не от Цезаря. Но данное обозначение переводится на немецкий язык словом «кайзер» и полностью соответствует этому значению.

В XIX веке титул императора распространился по всей Европе. Им обозначали не только великих монархов неевропейских империй, таких как Турция, Китай, Япония. Европейская власть в других частях света также украшала себя блеском древнего титула, например, бразильский император дон Педро и император Максимилиан Австрийский в Мексике. В 1877 г. турецкий султан принял титул императора Османов. В том же году королева Англии Виктория приняла из рук Дизраэли императорскую корону и получила титул «emperor of India», в индийском обозначении «Kaiser i Hind». Становится совершенно ясно, что восходящее к латинскому слову «imperator» обозначение императорской власти ведет свое происхождение от Цезаря.

Как императорская власть в Индии, так и более поздние применения императорского титула являются выражением господства над чужими народами. Император Манджоу-Го и присвоение итальянскому королю титула императора Эфиопии являются мимолетными явлениями, последними рудиментами блестящей истории этого имени, которая с окончанием первой мировой войны начинает подходить к концу.

Когда 13 июля 100 г. до н. э. родился Гай Юлий Цезарь

[1]

, римский мир претерпевал изменения, в которых ему самому предстояло принять решающее участие. С тех пор как Римом коллегиально управляли ежегодно сменяющиеся два консула, он был демократической республикой, управляемой аристократией. Если сначала власть принадлежала патрицианским аристократическим фамилиям, то с течением времени плебеи, то есть свободные крестьяне, в частноправовом отношении равные патрициям, но политически ограниченные в своих правах, завоевали равноправие; наиболее экономически сильные плебейские семьи начали занимать руководящие должности и образовали вместе с ведущими патрицианскими семьями новый аристократический слой — нобилитет. К нему принадлежали семьи, которые поставляли высших годичных магистратов, их члены заседали в сенате. Первоначально сенат являлся собранием политически опытных людей и был консультативным органом при консулах. С ростом римской сферы власти возросло также и значение сената. Так как сенат набирался из бывших выборных чиновников, а они происходили из избранного круга нобилитета, он представлял собой средоточие политического опыта и мудрости в Риме и столетиями держал в своих руках фактическое руководство Римским государством.

Ведущее положение этих семей поддерживалось широко развитой системой клиентелы. Экономически слабый человек переходил под покровительство члена правящих семей — патрона, который оказывал ему поддержку и представлял его интересы. В качестве ответной услуги патрон мог рассчитывать на то, что клиенты поддержат его кандидатуру на выборах и при голосовании его предложения, а также приумножат престиж своего патрона публичным изъявлением верности. Эта структура политической жизни Рима обеспечивала неоспоримое доминирующее положение правящих семей нобилитета. Настоящие политические баталии разыгрывались собственно между правящими семьями.

Очень редко так называемому новому человеку (homo novus), то есть тому, чьи предки не были консулами, удавалось проникнуть в круг правящей аристократии и подняться до консула. Но эти немногие все без исключения происходили из аристократии провинциальных италийских городов. Этой структурой политической жизни объясняется то, что вожди оппозиции против единовластия ее сенаторских семей, представители народной партии, которые назывались популярами

В эту политическую организацию под руководством сената Рим объединил сначала всю Италию, то есть Апеннинский полуостров без долины По. Объединенная таким образом Италия выдержала испытание Пуническими войнами, борьбу не на жизнь, а на смерть с Карфагеном. Битва при Каннах во время Второй Пунической войны поставила Рим на грань катастрофы. Результатом этих войн было присоединение к Римской империи в качестве провинций Сицилии, Сардинии, Корсики и большой части Испании и, наконец, самой пунийской метрополии Африки, которая приблизительно соответствует современному Тунису. Кроме того, Рим завоевал долину реки По и несколько гаваней в сторону Испании.

Во всемирно-историческом аспекте объединение под властью Рима западного Средиземноморского бассейна означало вытеснение восточного влияния из этой части Средиземного моря. До того времени пришедшие из Азии этруски владели Италией от Альп до Кампании и Корсики, а Карфаген, основанный финикийцами, владел Северной Африкой, Сицилией, Сардинией, Корсикой и Испанией. Обе державы остановили греческих колонистов на Западе, и борьба между греками и пунийцами за Сицилию, несмотря на успехи греков, в конце концов закончилась тем, что пунийцы захватили большую часть острова. Эти командные позиции Востока на Западе были уничтожены Римом, и приблизительно с 200 г. до н. э. он уже владел восточным Средиземноморьем. В течение второго века до нашей эры Рим присоединил к своей империи всю Македонию и Грецию и, унаследовав провинцию Азия в Пергамском царстве, получил большую часть Малой Азии. Будучи сильнейшей державой того времени, Рим занял неоспоримое господствующее положение в восточном Средиземноморье.

Мы мало знаем о детских годах Цезаря.

Они были такими же, как и у любого знатного мальчика того времени. Первые годы ребенок рос под опекой матери и обучался азам римской религии и обычаев. Подросший Цезарь перешел в руки учителя, Марка Антония Гнифона, галла с греческим образованием. Сначала Цезарь занимался с ним по латинскому переводу «Одиссеи», потом читал Гомера, учился писать и изучал греческий язык. На этой базе Цезарь овладел важнейшим для государственного деятеля и вообще для образованного человека искусством хорошо сформулированной, ясной, совершенной по форме речи. На форуме он слушал самых знаменитых ораторов своего времени и присутствовал при решениях правоведов; так Цезарь получил доступ к важным предметам права.

То, что Цезарь пробовал себя в сочинительстве, доказывает его последующая деятельность в этой области. Даже в зрелые годы Цезаря интересовали вопросы стилистики и грамматики: объемистый труд по грамматике «Об аналогии» он посвятил Цицерону. Кроме этих занятий Цезарь не чурался удовольствий, которые дарила жизнь сыну знатной богатой римской аристократической семьи. Его кожа была белой и нежной, телосложение — щуплым, и он слыл неженкой. Цезарь не любил туго затягивать пояс, носил его распущенным, чтобы тога ниспадала мягкими складками; хотя это считалось признаком изнеженности, он сохранил эту привычку до конца жизни.

У того, кто ретроспективно изучает жизнь Цезаря, легко создается впечатление осмысленного, целеустремленного замысла. Внешне все выглядело так, как будто Цезарь с самого начала сознательно запланировал добиться власти над всем объединенным в Римскую империю миром, и каждая отдельная политическая мера вела к этой цели. Такое впечатление обманчиво. Конечно, нельзя отрицать, что течение жизни Цезаря кажется очень осмысленным и последовательным. Однако в этом не следует видеть результат сознательного плана, в котором заранее были предусмотрены все детали. Внутренняя логика этой жизни скорее возникла сама по себе как результат развития выдающейся, гениальной личности прирожденного правителя.

В деятельности политика решающую роль играет ситуация данного момента, которая может меняться изо дня в день; всегда трезво оценивать, видеть ее во всех деталях и без предубеждения анализировать — все это является одним из важнейших качеств политика. Но вероятность постоянных изменений делает невозможным детальное планирование на будущее. Политик может только поставить правильную цель и определить основное направление своих действий и средства, которыми он будет пользоваться для достижения этой цели и может, даже должен менять ее в соответствии с требованиями момента. Уверенность в цели роднит государственного деятеля с политическим доктринером, но в отличие от последнего он твердо установил путь и цель, к которой должен повести. Таким доктринером был противник Цезаря моралист-стоик Катон. Уверенность в цели отличает истинного государственного деятеля от политических флюгеров, которые в большом количестве окружали Цезаря и Катона. Фактически они были единственными из всех, кто играл тогда политическую роль в Риме, которые остались верными основной линии своей политики и до самого конца шли прямым политическим путем, тогда как Красс, Помпей, Цицерон, Клодий и многие другие метались из стороны в сторону.

Такой же важной является способность государственного деятеля почувствовать и использовать судьбоносный, счастливый момент, то, что греки называли kairos. Когда Бисмарк однажды сказал, что государственный деятель должен только выжидать, пока Бог не пройдет мимо, и тогда вскакивать и хвататься за его мантию, он на христианский лад образно выразил не что иное, как известную и не единожды доказанную веру Цезаря в удачу, в Тюхе, непредсказуемую богиню случая, которая из каприза и прихоти низвергает и возвышает, и на нее Цезарь полностью рассчитывал, но не как игрок, а в понимании Гете, сказавшего, что «гений и удача неразрывно связаны».

Цезарь стоит в ряду великих политических деятелей, являющихся политиками по своей сущности, а не только по желанию. Мир, в котором он живет, объем его деятельности нельзя разложить на две половины — духовную и материальную, на идею и реальность. Этот способ разделять целостность жизни на созерцательную и деятельную форму, на теоретический и практический «bios» был широко распространен во времена Цезаря. Эта концепция вела свое происхождение от греческой философии, особенно от софистов V в. до н. э. Она все больше овладевала умами и в Риме времен Цезаря была едва ли не единственной общепризнанной философией.

Склонный к уединению и медитациям поэт Лукреций, лирик Катулл и его друзья, удалившиеся от грубой действительности на блаженный остров «искусства для искусства», историк Саллюстий, глушивший свое отчаяние при виде упадка государства и гибели, которая, по его мнению, за этим следовала, поисками гармонии стиля, «искусства выражения», политик, оратор и мыслитель Цицерон, все творчество которого состоит из напряженного внутреннего конфликта между идеалом, созданным им для себя, и сознанием невозможности претворить его в жизнь, если не считать редких, приводящих в трепет от счастья моментов, — все они являются примерами этого деления жизни на жизнь духа и жизнь действия. Этот дуализм в будущем продолжится у Сенеки, который вел борьбу за существование средствами духа, у Марка Аврелия, одного из самых благородных и чистых воплощений на императорском троне этой внутренней раздвоенности, а с победой христианства дуализм почти на полтора тысячелетия станет вообще единственной формой мировоззрения западноевропейского человечества.

Девять лет Цезарь оставался в своей провинции, за это время он присоединил к Римской империи большие территории и продвинул ее границы от верхнего течения Роны и Севенн до Атлантического океана, Ла-Манша и Рейна. Нет необходимости подробно рассказывать о военных действиях за эти девять лет, тем более что многие из них известны из собственного описания Цезаря. Важнее осветить историческое и политическое значение, а также основные черты военного и политического развития.

Галлия, страна внутри вышеназванных границ, была населена преимущественно индогерманскими кельтами, которые населяли также Британию и Южную Германию, кроме того, в процессе миграции заняли долину По, некоторые территории по нижнему течению Дуная до Балкан и продвинулись до Малой Азии (галаты). В Южную Германию они пришли приблизительно на рубеже двух веков, отступая под напором германцев, которые надвигались с севера и уже начали переходить Нижний Рейн, а приблизительно с 70 г. до н. э. — Верхний Рейн.

Галлия была разделена на отдельные племена, которые раньше в большинстве случаев управлялись царями, теперь же преимущественно родовой знатью. Между ними существовали широко разветвленные клиентельные отношения, так что отдельные общины занимали доминирующее положение. Такие клиентельные отношения были внутри управляемых аристократией племен, и в большинстве из них имелись две группировки, одна монархическая, другая аристократическая. Рим еще в начале II в. до н. э. утвердился в южной части, чтобы обезопасить сухопутный путь в Испанию, и закрепил эти владения в войне с господствующими тогда арвернами (Овернь), однако их политическая власть за Севенны не распространялась (122 г. до н. э.). Тогда была образована провинция Нарбонская Галлия (Gallia Warbonensis).

Незадолго до того, как Цезарь вступил в свою должность в Галлии, возобновились беспорядки. Господство над Галлией, точнее, над Средней Галлией между Севеннами, Гароной, Марией и Сеной, перешло от арвернов к эдуям (в Бургундии), но теперь оспаривалось секванами (Северный Эльзас, Франш-Конте). К завоеванию господства секваны привлекли германские племена свевов с Ариовистом во главе, которые продвинулись через Верхний Рейн. С их помощью секваны одержали победу у Магетобриги (62 г. до н. э.), наложили на эдуев дань и лишили их господства, однако сами попали в зависимость от Ариовиста; они вынуждены были принять его германцев на свою территорию и отдать им часть пахотной земли. Ариовист собирался на галльской земле основать германскую империю и взять власть в свои руки. Эдуи с давних времен были признаны Римом союзниками, и глава правящей у них аристократической партии Дивитиак лично прибыл в Рим просить помощи. Сенат рекомендовал тогдашнему наместнику галльской провинции вступиться за эдуев и прочих друзей Рима, но практических последствий эта рекомендация не имела.

С другой стороны, в консульство Цезаря по его поручению Ариовист получил от сената и народа почетное звание друга римского народа. По-видимому, Цезарь надеялся удержать его от дальнейших наступлений, чтобы положение осталось неразрешенным. А может быть, Цезарь хотел ангажировать Ариовиста, чтобы позже воспользоваться его помощью. Цезарь не мог из Рима полностью оценить сложную обстановку в Галлии. Только в течение первых лет своего наместничества Цезарь получил о ней полное представление. При чтении 1-й книги Цезаря о Галльской войне глубочайшее впечатление производит то, как он, прежде всего в диалогах с Ариовистом, это полученное представление сразу же претворил в политическую акцию.