Я работал в Чикаго кондуктором. Вначале на линии Халстед; это была конка, она ходила от центра города и прямо до скотного рынка. Выходя в ночную смену, на этой линии мы никогда не чувствовали себя в безопасности, уж очень подозрителен был люд, что ездил здесь по ночам. Стрелять нам запрещалось, чтобы ненароком кого-нибудь не задеть, не то трамвайной компании пришлось бы выплачивать компенсацию; у меня даже не было пистолета, так что полагался я только на удачу. Конечно, совсем безоружным я не был: в любой момент мог выхватить рукоятку тормоза, а уж эта штука меня бы не подвела. Хорошо это или плохо, но воспользоваться ей мне пришлось только однажды.

Предрождественские ночи 1886 года я провёл в трамвае без особых происшествий. Только однажды в вагон ввалилась толпа ирландцев со скотного рынка, аж платформа просела. Уже пьяные, они пили ещё, жутко орали какие-то песни и явно не собирались платить, хотя вагон уже тронулся. Целый год по утрам и вечерам они отдавали компании свои кровные пять центов, вопили они, а теперь Рождество, и потому платить они не намерены. Может, они были отчасти правы, но разрешить им бесплатный проезд я всё же не мог, так как опасался «шпионов», нанимаемых компанией следить, как кондуктор выполняет свои обязанности. В вагон вошёл полицейский, констебль постоял минутку, пробормотал себе под нос что-то про Рождество, понюхал воздух и вышел, слишком тесно ему показалось. Кому как не мне было знать, что одного слова констебля было бы достаточно, чтобы все пассажиры вынули свои пятицентовики, но я промолчал. «Почему ты нас не заложил?» — спросил один. «Решил, что это ни к чему, — ответил я. — Ведь я имею дело с джентльменами». Кто-то попытался поднять меня на смех, но другие поддержали меня и к тому же заплатили за всех.

К следующему Рождеству меня перевели на линию Коттедж. Перемена была разительная. Теперь я обслуживал состав из двух, иногда трёх вагонов, их приводил в движение кабель, проложенный под землей. Публика в этом районе жила утончённая, их пятицентовики я собирал в перчатках. Зато здесь было спокойно, а к обитателям вилл я вскоре потерял интерес.

Но под Рождество 1887 года опять случилось небольшое происшествие.

В сочельник — я работал тогда в утреннюю смену — мы ехали к центру. Вошёл господин и сразу обратился ко мне с каким-то вопросом; когда я обходил вагон, он дождался меня на задней площадке, где моё обычное место, и снова заговорил. На вид ему было около тридцати, бледный, с усами, очень элегантно одет, но без пальто, хотя погода стояла холодная.