Мы едем с востока и направляемся к Константинополю. Мягкий осенний вечер. Чёрное море лежит совершенно недвижное, и вдоль берегов турецкой Армении видны нам люди в безрукавках. Они сидят у своих домов и покуривают, — так тихо, что мы различаем даже дым от их трубок.

Весь пароход дрожит от толчков машины. Мы на марсельском пароходе «Мемфис», который напрягается изо всех сил, насколько позволяют все его ремешки и винтики, чтобы непременно до вечера прийти в Константинополь. Но чем больше мы пыхтим, тем меньше остаётся надежды, и капитан на наши вопросы отвечает, что нет, едва ли нам это удастся. У самого входа в Босфор, со стороны Скутари

[1]

лежит, оказывается, маленький городок под названием Кавак. Мы этого городка ещё не проходили, а в нём-то и есть загвоздка: у Кавака самый невинный вид, но на высотах его стоят огромные стены старинных укреплений, а в развалинах спрятана сильная батарея современных пушек. Если мы не пройдём мимо этих пушек до захода солнца, то проход будет заперт.

Торопимся. Кавак частью уже виден, но капитан всё-таки отвечает нам, что нет, едва ли это удастся. Капитан — маленький, чёрненький француз-южанин. С его левым глазом что-то неладно: он косит им. Но в таком случае я не понимаю, как может он быть капитаном — «commandant»

[2]

— большого парохода.

«Вот так commandant!» — думаю я и высмеиваю его за то, что он не может миновать Кавака до заката солнца. Он попросту слеп на левый глаз, и вдруг такой-то субъект — commandant!

Ну вот, теперь нам остаётся всего только несколько кабельтовых до крепости. Мы стоим с часами в руках и считаем. Но так как никто из нас не знаком с турецким временем, то считаем мы, собственно говоря, на авось.

Так рано, что ещё темно, а собаки на улице уже разбудили нас, и мы не можем больше уснуть. Мы высовываемся в открытые окна и ждём. Жизнь уже начинает пульсировать в городе. Оборванцы, лежавшие на скамейках вдоль парка, шевелятся, потягиваются, подымаются. Водоносы и торговцы овощами уже действуют. Кофейни открываются. По мере того, как рассветает, мы различаем пальмовые и кипарисовые рощи. Бледный отсвет на холме Пера

[8]

вдруг становится сверкающим, — и вот солнце уже над городскими минаретами, солнце и над Золотым Рогом.

Яркая радость пронизывает нас до самой глубины. Всё, что дремало и спало в душе долгой ночью, теперь сразу проснулось. Невозможно дольше оставаться под крышей: гостиница такая большая и не простая, а европейская. Мы знаем, что можно подойти к двери и электрическим звонком вызвать лакея во фраке, но мы не пользуемся этим, а предпочитаем взять назад свои, ещё нечищеные, башмаки и надеваем их. Мы не можем показаться в общей столовой в таком виде, ах, нет: там так много американцев и американок в шелку и золоте, там расхаживают англичане в лакированной обуви, — лучше поискать себе где-нибудь пропитания. Ведь есть же какая-нибудь лавочка, закусочная, какое-нибудь место на рынке, где люди достают себе что-нибудь съедобное.

Улицы быстро наполняются. После прогулки по парку нам кажется, что весь город уже на ногах. Собаки, собаки повсюду; улицы кишат собаками: жёлтые псы, ублюдки. Они так голодны, что взвизгивают, кидаются, грызут друг друга, как волки. И в этой сутолоке бродят лошади, ослы, верблюды и все племена Востока.

Мы входим в лавку, в которой только три стены; четвёртой, обращённой к улице, нет вовсе. Здесь, вдоль стен, на мягких, обитых яркими материями скамьях сидят люди в тюрбанах и люди в чалмах. Они поджали ноги под себя на подушки и пьют кофе и курят. Здесь очень уютно. Многочисленные блестящие медные кастрюли, по-видимому, заключают в себе много вкусного. Сами прислужники ходят тут же и попыхивают папиросами. Так как меня сопровождает дама, то нам указывают место в наилучшем углу, какой остался свободным.

Мы вошли в кофейню, а потому спрашиваем кофе. Никто не выражает удивления по поводу нашего появления, хотя, быть может, в первый раз этот порог переступила женщина. Гости словно сговорились не глядеть на нас. Восточный человек считает ниже своего достоинства обнаружить любопытство. Ми сиживали во многих лавочках на Востоке, где нас угощали кофе и папиросами, и только тогда, когда мы уходили, покончив с делом, хозяин обыкновенно спрашивал: «Откуда вы и куда едете?» — так мало ему было дела до нас.