"Есть люди, которые решают, и есть люди, к которым решения приходят.

Я принадлежу явно к последним…" – Аля смотрела в экран телевизора, где весело смеялись какие-то люди.

Она попыталась понять, чему они смеются, но так и не сумела.

Она устроилась перед телевизором, подобрав ноги под широкую юбку в большом кожаном кресле. Рядом с ней на низком столике, как обычно, стояло блюдечко с шоколадным печеньем и чашка с холодным лимонным чаем.

…Решение пришло к ней само, внезапно, под этот глупый смех. Пришло неизвестно откуда, словно сгустилось из воздуха, и стало внятным и слышным ее сознанию. Теперь она с недоумением оглядывала последние три года своей жизни: три года неясной скуки и невнятной тоски, три года странной рассредоточенности, словно ее душа была растащена и приворожена по углам этого большого дома, дома делового мужчины, в котором она так и не нашла себе места; три года без прошлого и без будущего, потому что прошлое она безжалостно перечеркнула, а будущее ей виделось, как сквозь толщу воды, – таким же смутным и гнетущим.

… Теплую, уютную темноту ночи пронзило холодным стержнем звонка.

Сон, отступая и клубясь, повис на нем, как белье в итальянском дворике.

Вскочив, Алексей раздраженно схватил со стола орущий телефон, и направился обратно к постели, сунув мимоходом свой нос в щель между плотными занавесями. Серая предрассветная невнятица, стывшая за окном, усилила чувство острой неприязни к тому, кто разрушил интимный покой его сна. Телефон трясся и захлебывался в его руке. Выразив одним энергичным словом все, что он думал о своем неведомом абоненте, Алексей снял трубку:

– Алексей Кисанов слушает.

А что же еще, – думал он, зарываясь с телефоном обратно в дышащую теплом постель, – не говорить же «Детективное агентство АКИС», я вам, черт побери, ночью не агентство, я вам ночью просто спящий Кис, и все тут.

Мурашовы жили за городом на даче. Поселок находился недалеко от Москвы и был известен роскошными дачами с гектарными участками, которые Сталин дарил танцорам и певцам Большого в тридцатые годы. Теперь там жили не только и даже вовсе не звезды оперы и балета, и старые уютные деревянные дачи сменились дорогими и безвкусными кирпичными особняками.

Сорок пять минут спустя Кис уже подъезжал к очаровательному трехэтажному дому Мурашовых. «Не зря мужик занимается искусством, – подумал Кис, – домишко со вкусом построил». Дом был сложен из отесанного камня, крыша была не из белой жести, как нынче делалось почти повсеместно, а сбегала темной черепицей, крыльцо было убрано цветами в нарядных глиняных горшках. Решетчатые ворота бесшумно разъехались перед машиной детектива, и он затормозил у крыльца.

Мурашов вместе с каким-то молодым человеком, в котором Кис безошибочно учуял челядь, ждали его в дверях. Он благодарно потряс руку Киса и пропустил его в дверь. Кис повернулся к слуге: «Мне нужен кофе, бутерброд и рюмка коньяку».

Мурашов энергично кивнул головой, подтверждая распоряжение Алексея, и они направились в кабинет.

Книги в застекленных темных шкафах, обширный удобный стол с компьютером, проектором и еще какой-то техникой, черные кожаные кресла – дорого и сдержанно. Пожалуй, и в гостиной, через которую они только что прошли, нет никаких сюсек и цацек, которые так любят жены богатых мужей, – отметил про себя Кис. Единственным украшением в доме были картины (о достоинстве их Кис не взялся бы судить, это было что-то авангардистское), – вне всякого сомнения, гордость хозяина.

… Машину Марго она увидела чуть поотдаль, метрах в двадцати от калитки. Аля приблизилась.

«Сядь ко мне, надо поговорить» – сказала Марго, беря приготовленный для нее пакет, который Аля подала ей в окно машины.

Аля колебалась. Ей хотелось поскорее вернуться в дом. Если Алекс заметит ее отсутствие…

– Аль, сядь, что стоишь, как столб? – поторопила ее Марго.

Аля неохотно присела в машину, не закрывая дверцу.

Алексей вернулся в дом, потребовал себе еще кофе, сам обслужил себя коньяком и предложил Мурашову оставить его наедине с Георгием, секретарем-охранником. Оказалось, что этот молодой темноволосый и темноглазый мужчина приятной наружности был, по сути, управляющим дома. Все находилось в его руках: он был секретарем и распорядителем, перед ним отчитывалась о расходах Мария Сергеевна. Функции охраны были, практически, номинальными: Алекс за свою жизнь не опасался и предпочитал, чтобы Георгий охранял дом. Собственно, и дом он тоже никак специально не охранял – просто было известно, что в доме в отсутствие Алекса есть мужчина. Георгий постоянно жил в доме, и у него была своя комната на первом этаже.

– Меня интересует все, что вы знаете о звонках и других контактах хозяйки в последнее время. – Кис отхлебнул кофе. – Не знаю, какими вы еще обладаете достоинствами, но кофе вы готовите отменный, – польстил он секретарю.

– Я по дедушке грузин, – объяснил Георгий, покашливая.

– Ну а я, хоть и не грузин, в кофе толк понимаю – продолжал располагать к себе Кис. – Ну, так что, насчет писем?

– Я был уверен, что найду тебя здесь!

Кис размашистой походкой шел по аллее больничного парка. Алекс встал со скамейки ему навстречу.

– Леша! Куда пропал, я тебя уже сто лет не видел!

– Дела, мой друг, дела.

– Лина вышла из комы!

Алина щурилась на солнце. Новые очки немного жали переносицу.

Интересно, а старые не жали? А старые очки были – какие?

Нет, не интересно. Совершенно не интересно. Совсем нет. Новые, раз жмут, лучше просто снять. И никого не видеть. Вот и хорошо. Лица расплываются, и некого узнавать: все, как один.

Там, в конце парка, решетчатая ограда. За оградой улица. По улице ходят люди и ездят машины. Это из-за них она получила удар в голову. А из-за удара в голову – потеряла память. И она туда не хочет. Ни к людям, ни к машинам. Оставьте меня все в покое. Не трогайте. Только не трогайте меня! Все.

Отстаньте. Мне тут хорошо, я здесь останусь.

Солнечные блики скользили по парку, по дорожкам, по скамейке, на которой сидел Алекс, и он блаженно жмурился время от времени. Лину что-то не видно сегодня, она совсем не появлялась из-за угла корпуса, но это и неважно: завтра они встретятся! Завтра. Пройдет Сегодня, и они встретятся!

Он ей скажет: здравствуй, жена.

Нет, не надо «жена», она к этой мысли еще не привыкла. Он ей скажет: здравствуй, Лина, моя любимая, моя дорогая, моя ненаглядная…

Нет, он, естественно, так не скажет, он скажет просто: здравствуй, Лина. Меня зовут Алекс. Я твой муж.

Нет, про мужа тоже не надо. Только: меня зовут Алекс. Или – Александр?

Алекс наклонился и пошарил рукой под ковриком. Он приготовил объяснение на случай, если она удивится, что он оставляет «свой» ключ под ковриком, – друзья, знаете ли, забегают иногда, привычка со студенческих времен… – но Лина ничего не спросила.

Ключ был на месте. Алекс открыл дверь. Лина скользнула глазами по табличке «Андрей Макеев» и вошла.

«Спасибо, Андрюша» – подумал он. В мастерской было прибрано – не то, чтобы уж прямо чисто, но все работы старого друга были аккуратно составлены и сложены в одном углу, шмотки не валялись, как это обычно бывало, по всем стульям, а грязная посуда не стояла на всех столах. В те времена, когда они делили эту с мастерскую, аккуратный Алекс частенько ругался с Андрюшкой из-за его этой манеры захватывать общее пространство своими вещами.

На стене висели картины, среди которых был Андрюшин портрет, сделанный Алексом и подаренный другу еще в студенческие годы, с подписью: «А.М. от А.М.» Ничего, сойдет.

– Вы художник? – обернулась к нему Лина.

Время близилось к полуночи, пора было устраиваться на ночлег.

Алекс достал из пакета купленный для Лины халат, который она тут же примерила поверх джинсов, перед мутноватым старым зеркалом во весь рост.

Заверив Алекса, то есть Андрея, что халат очень красивый, Лина ушла в ванную.

Алекс постелил простыни на диване и разложил кресло для себя. Закончив, он сел на диван и задумался.

Им предстояло провести ночь в одной комнате… и это будет трудно, быть так близко от нее и быть не с ней…