Эта комната лорду Эшли, командору, специальному агенту Его Величества Императорского военно-морского разведывательного корпуса, определенно не нравилась. Не спасало ее даже то, что поблизости находились Шербурские Императорские военно-морские доки. Не нравилась она ему потому, что в этом районе жили люди достатка среднего, это раз; во-вторых, дверь в комнату оказалась открытой; и наконец — и это было самое главное, — рядом с дверью на полу лежал тот, кто лорду командору был просто необходим. Из груди лежащего торчал большой — судя по рукояти — нож.

Его лордство отвел глаза от тела хозяина комнаты и принялся осматривать помещение. Комната была крошечной — футов восемь на десять, а дюймах в шести, не больше, над макушкой его лордства нависал потолок. У правой стены стояла приземистая кровать. Она была застелена, но дешевое синее покрывало оказалось слегка помятым. В дальнем левом углу расположился недорогой деревянный стол, а рядом — стул из того же, что и стол, гарнитура. Ближе к двери, у левой стены, раскорячилось древнее кресло, явно купленное на барахолке. Еще один стул, братец-близнец того, что составлял со столом компанию, сиротливо приткнулся в ногах кровати.

Другой мебели не было. На зеленых крашеных стенах не висело ни одной картины, не было в комнате и украшений. В общем, личность проживающего здесь человека в обстановке не выражалась никак.

Взгляд лорда Эшли снова обратился на хозяина. Его лордство осторожно закрыл за собой дверь и шагнул к лежащему. Осторожно поднял его руку и пальцами обхватил запястье.

Пульса не было.

Шон О'Лохлейн, мастер-тауматург, член Королевского колдовского общества и главный судебный маг Его Высочества Ричарда, герцога Нормандского, прилагал все усилия, чтобы не показать окружающим своей злости. Усилия эти увенчались полным успехом: сказалась многолетняя тренировка в качестве служителя закона. Конечно, если бы он дал волю своей ирландской крови, она бы давно превратилась в пар, но маг обязан строго контролировать свои чувства.

Конкретного адреса его злость не имела. И уж во всяком случае, он злился не на себя. Он был в ярости на судьбу, случай и совпадение, а это не те персоны, на которые следует изливать гнев. Поэтому мастер Шон обуздал свою ярость, трансформировал ее и позволил ей проявиться милой улыбкой и изысканными манерами. И тем не менее он не столько слушал его лордство епископа Винчестерского, сколько думал о работе, на которую потратил почти полгода. Полгода ежедневного каторжного труда — и вдруг выясняется, что тех же самых результатов достиг не ты один. И пока епископ, который был не только превосходным чародеем и целителем, но и жутким занудой, насиловал своим брюзжанием правое ухо О'Лохлейна, глаза мастера Шона ощупывали толпу в главном выставочном зале. Мастер Шон уделял голосу собеседника ровно столько внимания, чтобы к месту вставлять «Да, милорд» и «Конечно, милорд». Впрочем, епископу большего и не требовалось.

Значительная часть присутствующих в зале была в светло-голубых одеяниях, соответствующих званию мага, но встречались и клерикальные черные, и даже епископальные пурпурные цвета. В углу четыре целителя в одеждах раввинов с жаром беседовали с архиепископом Йоркским, чьи всклокоченные белые волосы образовывали некое подобие нимба вокруг его пурпурной ермолки. Возле двери с потерянным видом торчал командор флота, в полной парадной форме — китель с золотым галуном и узенький парадный клинок с позолоченным эфесом. Интересно, что мог забыть в такой компании флотский офицер? Тоже с докладом или просто гость?

Мастер Шон недолго ломал голову над этим вопросом: его внимание переключилось на ботаническую секцию выставки. Ему вдруг показалось, что он узнал человека, стоящего перед рядами горшочков с травами.

— А этот-то что здесь делает? — пробормотал он вслух.

Ровно в семь ноль три вечера лорд Дарси, главный следователь Его Высочества Ричарда Нормандского, вышел из кэба у парадной двери огромного городского дома-дворца, принадлежащего милорду маркизу Лондонскому. В руке лорда Дарси был дорожный саквояж, в глазах — целеустремленный блеск.

Охранник, наряженный в ярко-желтую форму личной гвардии маркиза, поинтересовался, с какой целью прибыл визитер. Лорд Дарси спокойным, хорошо контролируемым голосом ответил, что милорд маркиз ожидает лорда Дарси из Руана.

Гвардеец посмотрел на высокого симпатичного человека с узким лицом и прямыми каштановыми волосами удивленно: этот руанец говорил на англо-французском с явным английским акцентом. Тут охранник заметил в глазах незнакомца странный блеск и решил, что следует предварительно проконсультироваться с лордом Бонтриомфом.

Не прошло и минуты, как лорд Бонтриомф был у дверей.

— Это вы, Дарси? Мы вас не ждали, — сказал он, приветливо улыбаясь.

Лорд Дарси долго и пристально смотрел в глаза маркиза. Тот отвечал ему не менее твердым взглядом.

— Понятно, — сказал наконец лорд Дарси. — И подобную улику вы посчитали решающей? — Слово «улику» он выговорил с явным сарказмом.

— Нет, конечно! — Маркиз рубанул тюленьим ластом воздух. — Разумеется, в таком состоянии я не стану направлять дело в Верховный суд... Но если бы у меня имелась хоть одна улика, мастера Шона уже не подозревали бы, а обвинили в предумышленном убийстве.

— Понятно, — повторил лорд Дарси ледяным тоном. — Должен ли я считать, что от меня как раз и ждут таких улик?

Маркиз Лондонский на четверть дюйма приподнял и опустил плечи:

Во дворике туман уже полускрыл высокие зубчатые стены Тауэра, а за Уотер-лейн мир, казалось, вообще растворился в молоке. Газовые фонари над воротами изливали свой свет в никуда.

— Ожидает ли вас экипаж, ваше лордство? — спросил сержант охраны, стоящий на ступеньках рядом с лордом Дарси.

— Нет, — ответил Дарси. — Я приехал в кэбе. Должен признаться, совсем забыл заглянуть в прогноз погоды. Надолго этот туман?

— Главный маг Управления погоды утверждал, что туман начнет рассеиваться утром, в пять минут шестого. Постепенно он превратится в легкую дымку, которая окончательно исчезнет в шесть двенадцать.

— Плохо, — уныло сказал лорд Дарси. — Не могу же я торчать здесь до восхода.

Карлайл-хаус был собственностью герцогов Камберлендских, хотя его часто и ошибочно считали частью наследства маркизата Карлайл. Впрочем, так считали те, для кого важнее, как произносится имя собственное, а не как оно написано*

[7]

.

Мэри — вдовствующая герцогиня Камберлендская, в прошлом герцогиня Консорт, урожденная леди де Божор — была второй женой овдовевшего герцога Камберлендского. Герцогу к моменту женитьбы было за шестьдесят, леди Мэри — чуть более двадцати. Однако никто из знавших эту пару не считал их брак женитьбой декабря на мае, даже сын и наследник герцога от первого брака. У старого герцога, пусть лишь отдаленно связанного с королевской семьей, были энергия, красота и долголетие Плантагенетов. Его золотистые волосы со временем светлели, на лице углублялись морщины, но это было все то немногое, чем он расплачивался со своим возрастом. Выглядел он — да и вел себя — так же, как те, кто был на двадцать лет моложе. Но даже сильный, красивый и могущественный не застрахован от несчастного случая с лошадью.

Не стал исключением и его светлость.

Мэри, любившая мужа не только за юношескую энергию, но и за зрелую мудрость, стала вдовой прежде, чем ей исполнилось тридцать.

Ее пасынок Эдвин, ставший после смерти отца герцогом Камберлендским, был довольно скучным парнем. Он стал хорошим имперским губернатором, но ему явно не хватало искорки Плантагенетов, даже такой слабой, какая была у его отца. Эдвин любил и уважал свою мачеху (бывшую на шесть месяцев младше его), но совершенно не понимал ее. Живость, острый ум и, в особенности, печать Таланта делали ее чужой для наследника.

Решение Дарси не браться за дело Цвинге, позволив — а скорее, заставив — своему кузену маркизу Лондонскому задействовать для расследования убийства собственные силы, было твердо. Дарси не имел ни малейшего желания участвовать в расследовании, даже если бы для этого ему пришлось загнать в бутылку свое прирожденное любопытство, закупорить оную бутылку и усесться сверху на пробку.

Было бы, конечно, интересно посмотреть, выдержит ли бутылка гигантское давление любопытства лорда Дарси, но связываться с этим видом посуды так и не пришлось. Увы, любое решение, независимо от его твердости и от личности принявшего это решение, может оказаться невыполнимым из-за изменившихся обстоятельств. А обстоятельства решительно изменились уже на следующее утро.

Этим самым утром — а был четверг — лорд Дарси дремал, лежа в постели.

Мозг его еще по-настоящему не проснулся, и мысли блуждали где-то за границами реального мира. И тут в дверь Лилейного покоя тихо постучали.

— Да? — отозвался Дарси, не открывая глаз.

Лорд Дарси сразу узнал троих из сидящих за столом, хотя только одного из них он встречал раньше.

Лорд Бонтриомф, как и всегда, выглядел спокойным и любезным.

Прямой, как жердь, старик с серебристой бородой, пронзительными глазами и величественным узким носом не мог быть никем иным, кроме как сэром Лайоном Греем, хоть и был в обычном утреннем костюме, а не в официальном светло-голубом одеянии мастера-тауматурга.

Еще один из присутствующих обладал очень характерным лицом. На вид ему было около пятидесяти, но в его темных, вьющихся, слегка встрепанных волосах было совсем мало седых прядок, да и те требовали для своего обнаружения очень внимательного глаза. Лоб его был высоким и отвесным, придавая голове довольно импозантный вид; под густыми пышными бровями располагались глубоко посаженные глаза с тяжелыми веками; нос был таким же большим, как и у сэра Лайона, но не тонким и лезвиеподобным — он был широк и слегка свернут, как будто его по меньшей мере однажды сломали и позволили срастись без помощи целителя. Рот этого человека был широким и прямым, усы — густыми и кустистыми, по-кошачьи растопыренными во все стороны, причем конец каждого волоска загибался вверх. Густая борода была коротко подстрижена, но подобно всей остальной растительности, украшавшей физиономию, заставляла вспомнить в проволоке.

При первом взгляде на него складывалось отталкивающее впечатление о безжалостности и дурных намерениях, и только следующий, более внимательный взгляд давал понять, что за безжалостностью прячутся мудрость и юмор. Это был человек огромной внутренней силы, способный контролировать ее и направлять на умное и правильное использование.

— А теперь, — сказал лорд Дарси часом позже, — я готов арестовать убийцу сэра Джеймса Цвинге.

Милорд маркиз Лондонский даже не шевельнулся за своим столом. Лишь слегка сузившиеся глаза показывали, что он слышал сказанное главным следователем Нормандии.

Дарси и Бонтриомф вернулись в кабинет де Лондона сразу после того, как Его Величество отпустил собравшихся в Вестминстерском дворце.

Последние указания короля все еще звучали в ушах Дарси:

«Так вы договорились, милорды? Наши гражданские следователи продолжат расследование этих убийств, как будто они никоим образом не связаны с военно-морским флотом. Просто разыскивают обычных убийц. Между убийством Барбура и убийством сэра Джеймса в глазах общественности не должно быть никакой связи. Тем временем корпус военно-морской разведки будет работать над проверкой остальных связей Барбура, а также изучит рапорты, которые двойной агент отправлял Зету и которые Зет передавал в Канцелярию в Лондоне. Эти рапорты могут содержать гораздо больше, чем мы думаем. И последнее. Требуется сделать все, чтобы агенты Его Величества Казимира Польского оставались по меньшей мере в таких же потемках, в каких находимся мы».

Покачиваясь на пружинных подвесках, служебный экипаж, принадлежащий лондонской страже, катился к гостинице Королевского управления. Шорох шин аккомпанировал цокоту копыт. Мастер-тауматург Шон О'Лохлейн откинулся на спинку сиденья, прижимая к своему круглому брюшку саквояж, украшенный колдовскими символами.

— Эх, милорды! — сказал он двоим мужчинам, расположившимся на противоположном сиденье. — Какое, поистине, облегчение — оказаться снова свободным. Можете поверить, двадцать четыре часа в Тауэре не соответствуют моему представлению о хорошем времяпрепровождении. Не скажу, чтобы я возражал против возможности побыть немножко в одиночестве... Как известно, любой волшебник, который не устраивает себе ежегодную неделю размышлений, обнаруживает, что сила начинает покидать его. Но когда есть работа... — Он сделал паузу. — Милорд, надеюсь, своим освобождением я обязан не тому, что вы уже расставили в деле точки над «и»?

Дарси засмеялся:

— Не бойтесь, мой дорогой Шон! Вы не пропустили ничего интересного.

— Его лордство, — сказал Бонтриомф, — освободили вас, прибегнув к простому, но очень эффективному шантажу.