Его звали Фэгг, Дэвид Фэгг. Он приехал в Калифорнию вместе с нами на «Небоскребе» в 1852 году. Вряд ли его влекла туда жажда приключений. Вернее всего, просто некуда было деваться. Когда мы, молодежь, заводили рассказы о том, какие блестящие возможности остались у нас позади, какое горе причинил друзьям наш отъезд, и, показывая дагерротипы и локоны, распространялись о всяких Мэри и Сьюзен, человек, который считался в нашей компании совсем нестоящим, сидел и слушал нас с жалким, страдальческим выражением простого, некрасивого лица, — слушал и молчал.

Думаю, что ему и сказать-то было нечего. Друзей у Фэгга не водилось, разве только мы кое-когда снисходили до него; по правде говоря, он служил прекрасным объектом для шуток. Чуть только подует ветер, как его одолевает морская болезнь. Ходить по палубе во время качки он так и не научился. В жизни не забуду, как мы смеялись, когда Рэтлер угостил его кусочком свинины на ниточке и... Но все вы знаете эту убеленную сединами шутку.

Потешались мы над ним вовсю. Мисс Фэнни Туинклер видеть его не могла, а мы внушили Фэггу, что она к нему неравнодушна, и посылали ему угощение и книжки, уверяя, что все это идет из ее каюты. Надо было видеть это великолепное зрелище, когда Фэгг явился благодарить мисс Фэнни, заикаясь и еле стоя на ногах от приступов морской болезни! Ух, как она разошлась, как она его распекала с высоты собственного величия! «Что твоя Медора», — сказал Рэтлер. Рэтлер всего Байрона знал наизусть. Бедняжку Фэгга здорово тогда подвели! Правда, он проглотил обиду, и когда Рэтлер заболел в Вальпараисо, наш Фэгг ухаживал за ним день и ночь. Так что, видите, человек он был добрый, но тряпка и мямля.

Фэгг ничего не смыслил в поэзии. Помню, сидит он, бывало, чурбан чурбаном и чинит одежду, в то время как Рэтлер декламирует бессмертное обращение Байрона к океану. И однажды этот чудак совершенно серьезно спросил Рэтлера, не мучился ли Байрон морской болезнью. Не помню, что именно Рэтлер ответил, но мы просто катались от хохота, да, наверное, было над чем — Рэтлер за словом в карман не лазил.

Когда «Небоскреб» пришел в Сан-Франциско, был устроен «пир». Мы решили увековечить это событие и праздновать его ежегодно. К Фэггу, конечно, это не относилось. Он ведь был палубным пассажиром, а вы сами понимаете, раз уж сошли на берег, надо каждого немножечко поставить на свое место. Но в тот день старик Фэгг, как мы его прозвали, — кстати, ему было всего-навсего двадцать пять лет — просто уморил нас. Он, видите ли, воображал, что сможет дойти пешком до Сакраменто, и отправился в поход. Мы же, остальные, прекрасно провели время, потом пожали друг другу руки и разошлись кто куда.