В половине девятого утра резкий звонок телефона рядом с кроватью разбудил вялую от снотворных Луизу Хилари. Она долго лежала, не в силах пошевелиться, но телефон продолжал звонить, и наконец, нашарив трубку цвета слоновой кости, Луиза притянула ее к себе.

— Кто это? — хрипло спросила она.

— Хэлло, Луиза. Это я, Чарльз.

— А-а! — Она настороженно замолчала. — Тебе что нужно?

— Ты прочитала мое письмо?

— По существу, сэр Джон, — сказала Кэтрин Форрестер, — нам требуется гораздо больше полицейских. Таково ваше мнение, не так ли?

Она сидела в шезлонге на лужайке перед загородным домом сэра Джона Фосетта, задумчиво перелистывая книгу его воспоминаний, которая должна была лечь в основу ее телеинтервью с отставным комиссаром полиции.

— Именно так, — согласился он с ней. — И если народ захочет, чтобы в стране укрепились закон и порядок, нам следует сделать работу полицейского достаточно привлекательной.

— Ну что ж, вот на этих словах и закончим интервью… — Кэтрин полистала книгу, остановилась на одной из фотографий. — Вы знаете, мне пришло в голову, что было бы неплохо время от времени прерывать наш разговор показом документальных кадров. Например, можно показать, как полицейские и шахтеры играют вместе в футбол во время всеобщей забастовки.

— Великолепная идея! Вы достанете пленку?

На следующее утро, около десяти, когда Чарльз подъехал к огромному дому в Хэмпстеде, где снимал квартиру, он все еще находился в приподнятом настроении после вчерашнего разговора с Кэтрин. Поставив машину рядом с голубым «остином», в котором сидели двое мужчин, он быстро прошел через холл, энергично кивнув портье. Денек выдался на диво — он чувствовал себя на верху блаженства! Кэтрин должна пробыть на службе всего часок-другой, а в полдень он заедет за ней, и они отправятся в свой загородный домик, преисполненные надежды на новое будущее и совершенно не беспокоясь о том, увидит ли их кто-нибудь вместе. Наконец-то все тревоги позади…

Он отпер дверь в квартиру и уже собирался войти, когда услышал шаги позади и чей-то мужской голос:

— Простите, сэр, вы случайно не Чарльз Хилари?

Он резко обернулся, увидев тех двоих из «остина». Один — высокий, довольно молодой человек, пышущий здоровьем; второй, постарше, — мощный, широкоплечий, с подернутыми сединой бровями и усами. Оба в темно-синих костюмах и мягких велюровых шляпах.

— Да, — отвечал он. — Я и есть Чарльз Хилари.

— Чарльз Эдвард Хилари, вам предъявлено обвинение в том, что третьего июня сего года вы убили вашу жену Луизу Мэри Хилари. Чарльз Эдвард Хилари, признаете вы себя виновным?

— Нет.

Со своей скамьи в Олд-Бейли, где находится Центральный уголовный суд в Лондоне, Чарльз ответил улыбкой на жалкую улыбку Кэтрин. Теперь по крайней мере окончится ожидание. Уже скоро…

Со времени его ареста прошло семь долгих недель — семь недель, вместивших целую жизнь, полную тревог и волнений. Вначале самым главным его чувством было ощущение невероятности того, что его заключили в тюрьму по обвинению в убийстве, что все то, о чем он раньше знал только по книгам, случилось именно с ним. Произошла, он был в этом абсолютно уверен, глупейшая, чудовищная ошибка! Пройдет время, и полиция, безусловно, выйдет на след настоящего убийцы, а его выпустят на свободу. Затем, когда после бесед с адвокатом он понял всю серьезность своего положения, им овладели более тяжелые переживания. Ярость по поводу чудовищности всего происшедшего, разъедающая душу обида на несправедливость судьбы, сыгравшей злую шутку над ним и Кэтрин в момент наивысшего счастья. Боль при мысли о Кэтрин и о том, что ей предстоит пережить. Пронзительное одиночество в долгие, бесконечные бессонные ночи. Отчаянные и позорные приступы жалости к самому себе, сменявшиеся обжигающим душу страхом, когда он давал волю воображению. Надежда терзая его, приходила на смену отчаянью.

Теперь, когда он слушал список присяжных, им вновь овладело ощущение невероятности всего совершавшегося. Сама мысль о том, что вся эта процедура была затеяна лишь для того, чтобы определить и взвесить степень его вины, его — Чарльза Хилари, который знал о смерти Луизы не больше, чем судебный пристав, казалась фантастикой! Еще более невероятным казалось то, что через несколько часов или дней эти незнакомые ему люди, которые сейчас принимали присягу, смогут торжественно объявить, что именно он убил свою жену — он, столь же неповинный в этом, как и сам судья… Произнести чудовищный приговор и послать его к месту казни!

Вызывается обвиняемый!

В сопровождении полицейских Чарльз, встав со скамьи подсудимых, прошел по небольшому коридорчику к месту, где присягали свидетели. Спиной он почувствовал, как выкручивает себе шеи галерка, пытаясь взглянуть на него; в воздухе повисло ожидание, равное по накалу тому, которое сопровождает звезду, выходящую на сцену. Он давно боялся этого испытания, боялся, что может каким-нибудь неподобающим или унизительным образом, споткнувшись или упав, например, выдать свое состояние нервного перенапряжения публике. Но когда этот момент настал, он, напротив, почувствовал себя более собранным, более уверенным в себе, чем в начале и во время всего процесса. Оказалось, что в пронзительном свете прожекторов, направленных на него, и в сознании того, что теперь он хозяин на этой сцене, было нечто успокаивающее. Более тщеславный человек мог бы даже испытать удовольствие, пусть мимолетное, от того, что стал центром притяжения всех взоров в этом последнем смертельном поединке, где на карту поставлена жизнь. Он не был тщеславен, но был горд, с трудом мирился со своим вынужденным покорным молчанием на скамье подсудимых. Теперь по крайней мере он сможет защитить себя, как настоящий мужчина. Теперь будут разговаривать с ним, а не о нем, что было гораздо менее унизительно. Конечно, это все его дурацкая чувствительность, но он остро переживал, когда о нем говорили «подсудимый» или «Хилари». Не все ли равно, раз уж они собирались его повесить, и тем не менее это было ему неприятно.

— Возьмите Библию в правую руку, — донесся до него голос, — и повторяйте за мной…

Мёргатройд долго и мучительно обдумывал, как построить защиту, прежде чем решил окончательно, что Хилари будет вызван для дачи показаний. Риск был велик, и он прекрасно об этом знал. Единственным способом защиты было отрицать все и вся, не приводя никаких доказательств. Что бы ни заявил суду Хилари, он не сможет противоречить обвинениям прокурора; более того, его могут подвергнуть перекрестному допросу, а это будет конец. Если бы обвинение не было столь сильным, Мёргатройд отказался бы от показаний подсудимого, и крепко стоял бы на своем: «Он этого не делал, он там не был, он ничего об этом не знает» и попытался бы убедить в этом суд присяжных. Но при существующем положении дел он не осмеливался на это. Если Хилари не даст показаний, ему неминуемо присудят смертную казнь. Единственной надеждой была личность самого подсудимого, которая, быть может, раскрывшись более полно в результате его ответов на вопросы, хоть до какой-то степени нейтрализует предыдущие показания в представлении присяжных. Надежда на это была очень слабой, но в практике Мёргатройда такое случалось.

Первое впечатление было во всяком случае вполне благоприятным. Хилари не был похож на преступника. Он стоял прямо, положив руку на Библию, и повторял присягу тихим и ровным голосом. Спустя семь недель заточения и нервного напряжения щеки его слегка втянулись, лицо похудело, что придавало ему более мужественное, аскетичное выражение. Видя его сейчас, трудно предположить, что он способен на насилие и грубую страсть.

Во вторник в четыре часа дня, ровно за шестнадцать часов до назначенной на следующее утро казни Чарльза Хилари, по дороге на юго-западной окраине Лондона двигался большой бензовоз. Водитель, огромный детина по имени Уильям Мур, сидел в кабине голый по пояс. Жарища вот уже четвертые сутки стояла дикая — выше девяноста по Фаренгейту в тени! Мур с трудом сидел за рулем, чувствуя себя совершенно измотанным. Он обязательно посетит врача, как только выльет бензин из цистерны.

Бензовоз медленно полз с холма, приближаясь к тюрьме Пентонхэрст, когда огромные двойные ворота неожиданно открылись, выпустив со двора машину. Мур затормозил, пропуская ее и слегка крутанув руль вправо, но в этот момент автомобиль с надписью «Учебный» чиркнул по бамперу, обгоняя его. Чертыхнувшись, Мур резко вильнул влево, чтобы избежать столкновения, и больше уже ничего не ощущал. Руки отпустили баранку, тело обмякло, нога вдавилась в акселератор. На полном газу огромный грузовик с ревом пронесся в открытые ворота тюрьмы, подмяв под колеса выскочившего закрыть их и закричавшего в ужасе полицейского.

Двигаясь со скоростью около сорока миль в час, грузовик промчался через тюремный двор, врезался с жутким треском в стену тюремного блока и перевернулся. Цистерна с бензином лопнула при ударе, выплеснув содержимое. Раздался оглушительный взрыв. Через несколько секунд от тела Мура остались лишь мелкие кусочки — две тысячи галлонов пылающего топлива обрушились на тюрьму, и прежде чем кто-либо успел осознать, что случилось, море огня уже простиралось от места взрыва до больничного блока. Из соседнего магазина, где хранились бумажные пакеты для почты, повалили клубы густого черного дыма.

В момент взрыва Чарльз лежал на койке в камере для осужденных на смерть. Толстые тюремные стены не спасали его от неслыханной жары, царившей в тот день, и он лежал в одной майке, трусах и хлопчатобумажных носках, но все равно был весь мокрый от пота.

После суда прошло три недели. Первое время он еще позволял себе надеяться. Несмотря на то, что адвокаты убеждали его, будто процесс был проведен безупречно и надежд на апелляцию очень мало, он все-таки рассчитывал на отсрочку. И вот три дня назад министр внутренних дел ответил, что не видит причин для своего вмешательства в это дело.

Греческий домик — «любовное гнездышко Хилари», как назвала его после процесса одна из воскресных газет, был довольно уродливым двухэтажным кирпичным строением с небольшой гостиной, кухней внизу, двумя крошечными спальнями наверху и без всяких современных удобств. Воду качали из старого колодца, готовили на керосиновой печке, а по вечерам зажигали масляные светильники. Расположенный на небольшом выступающем островке твердой земли посреди солончаков, домик соединялся с дорогой лишь узкой дорожкой, идущей по гребню дамбы, полностью затопляемой во время весенних приливов. Зимой на домик обрушивались суровые соленые ветры, а летом — иссушающая жара, от которой негде было укрыться. Лет двадцать он стоял заброшенный и никому не нужный, пока Чарльз не купил его; но даже местные жители не помнили, кто и зачем построил его.

Честь открытия домика как возможного убежища принадлежала Питеру Челлоку, бывшему коллеге Чарльза, который увидел его, плавая в выходные на «Ведьме». Он пригласил Кэтрин и Чарльза взглянуть на него, и все согласились, что это решение их самой насущной проблемы. Местный юрист ухитрился отыскать владельца и без особых трудов убедил его продать домик, а плотник из Рочестера починил крышу, подбил оконные рамы и пол и слегка подкрасил стены снаружи. Через пару недель домик вновь стал пригодным для проживания. Кэтрин купила старую мебель и с удовольствием наводила комфорт.

Они пользовались домиком скорее как базой отдыха, нежели как жилищем, приезжая на выходные. На какое-то время он стал для Чарльза и Кэтрин идеальным убежищем, а в погожие дни там было просто замечательно! У приятеля Питера они купили шестифутовую яхту с каютой под названием «Спрэй» и в хорошую погоду отправлялись на ней в путь, обследуя бухту и устраивая пикники. Сначала они не претендовали на большее, но со временем пришел опыт, и вскоре они уже гордились своим умением без приключений обходить предательские заливчики и солончаки. В открытое море они отваживались выходить очень редко. В холодную и дождливую погоду посиживали в домике, подкладывая сухие щепки в небольшой железный камин. Домик находился в таком безлюдном месте, что они чувствовали себя совершенно отрезанными от мира. Летом время от времени на острова заходили небольшие суда, никогда надолго не задерживаясь в бухте, ведь вода стояла лишь час или два во время приливов. Со стороны суши гости вообще не появлялись.

Почти каждый свой выходной Кэтрин проводила здесь, в заброшенном доме, совершенно не следя за собой, как цыганка; затем торопилась в Лондон, чтобы понежиться в ванне, привести в порядок руки и вновь стать ухоженной телезвездой. Ей было нелегко, и уже задолго до ареста Чарльза она начала признаваться себе в том, что и домик, и бухта, и походная жизнь начали терять для нее былое очарование. Настал день, когда в момент наивысшей усталости она заявила ему, что не сможет всю жизнь оставаться лишь девушкой для свиданий.

Но все это в прошлом… В прошлом, которое казалось теперь беззаботным и радостным. Когда Кэтрин подошла к покосившейся двери домика, задумчиво разглядывая царившее кругом запустение, все ее мысли были сосредоточены на том, что ей предстояло сделать. Она немного тревожилась, не случилось ли чего-нибудь с лодкой за время их длительного отсутствия, но сразу же успокоилась, увидя ее. Лодка все так же лежала в грязи, прикованная длинной цепью к шесту, воткнутому в насыпь из гальки. «Спрэй» тоже оставалась на месте. Она почти не накренилась и выглядела совсем неплохо после трехмесячного вынужденного безделья. В бухте еще не было воды — только остатки густой коричневой грязи, смешанной с зелеными водорослями, простиравшиеся вдоль всей цепи островов до самого дальнего пролива.

Сразу после девяти вечера Чарльз выбрался из своего укрытия в траве и начал обходить выступающую часть берега по краю дамбы. Было еще довольно светло, и он старался пригнуться пониже, пробираясь сквозь заросли и осторожно ступая в своих летних матерчатых башмаках по скрипучей гальке. Берег был усеян старыми консервными банками, острой щепой и бутылочными осколками. Один неосторожный шаг в сторону — и на влажном песке, смешанном с грязью, останется предательский след.

На пути к острову имелось лишь одно серьезное препятствие, о котором он помнил, — пристань с небольшим Цементным заводом. Он принял все меры предосторожности, приближаясь к ней, из боязни, что там мог находиться ночной сторож; но там никого не оказалось, и он отправился дальше без приключений. Других препятствий пока не предвиделось, и по мере того как береговая линия все дальше уходила в сторону от дороги, Чарльз перестал опасаться, что кто-нибудь заметит его оттуда. Теперь идти стало легче, и минут через двадцать он уже находился напротив Туинни Айленда. Хилари правильно рассчитал время — бухта была почти вся заполнена водой.

Он находился на расстоянии не более полумили от домика, но в наступившей темноте смог различить лишь слабое мерцание в окне. Это удивило его. Кэтрин поступила бы гораздо разумнее, подумал он, если бы сначала перевезла вещи, а уж потом зажигала свет. Наверное, она знает, что делает. Чарльз перестал думать об этом и сосредоточился на своей цели. Подкладывая себе под ноги связки грубой травы, он добрался до крайнего выступа грязевого полуострова и, оглянувшись в последний раз, чтобы правильно сориентироваться, нырнул в бухту.

Все его опасения, связанные с заплывом, быстро рассеялись. Вода была теплой, как молоко, течение слабым, одежда не сковывала движений. Он плыл брассом, экономя силы и быстро продвигаясь вперед. Через несколько минут черная стена дамбы вокруг Туинни Айленда возникла прямо над его головой. Он плыл параллельно ей в поисках удобного места, постоянно проверяя рукой крепость дна, пока не нашел небольшой участок твердого гравия. Чарльз перелез через дамбу и упал на траву, еле переводя дух от усталости.

В окне домика все еще горел свет. Других признаков жизни не наблюдалось. Почувствовав слабое беспокойство, он прислушался, не гремят ли поблизости уключины. Странно, подумал он, что Кэтрин все еще нет. Времени, чтобы собрать вещи, у нее было вполне достаточно, и если вскоре она не появится, в бухте начнется отлив и ей с тяжелым грузом придется грести против течения. Наверное, в эту секунду она отплывает… Когда она появится здесь, он покажет ей найденный им участок гравия, и они вместе разгрузят лодку, не оставляя следов.

Кэтрин недолго предавалась отчаянью. Очень скоро она вновь взяла себя в руки и улеглась в постель, но не для того, чтобы спать, а чтобы все хорошенько обдумать. Дела обстояли из рук вон плохо, но именно сейчас Чарльз нуждался в ее помощи больше, чем когда бы то ни было. Она просто должна была найти выход из положения!

Ее беспокоило и то, что груженую шлюпку могли обнаружить. Но тут уж ничего не поделаешь, да и случиться это могло не завтра, а через несколько дней. Сейчас нужно срочно придумать, как доставить припасы на остров.

Ясно только одно: она не в силах ничего предпринять, пока полиция наблюдает за ней. Оторваться от них тоже вряд ли удастся при условии, если она останется в домике. А если уедет? Они скорее всего не отстанут от нее, ведь слежка за людьми у них наверняка хорошо поставлена. И все же Кэтрин не оставляла уверенность, что она сумеет обмануть их. Лежа в постели, она представляла, как переодевается в туалете, вбегает в лифт в последний момент, скрывается в городской толпе в самый час пик и так далее… Она придумает тысячи способов…

Даже если ей удастся оторваться от них, то как доставить припасы на остров?! Для этого понадобится лодка, а лодки не было, и вряд ли она справится с яхтой самостоятельно. Оставалась еще шлюпка Питера…

Мысль о шлюпке подсказала ей весьма оригинальный план. Допустим, она утром отправится на машине по магазинам, что-нибудь купит, предположим, для себя, а затем каким-то образом ускользнет от полиции. Она проведет день в таком месте, где ее никто не знает, допустим, в кино, а с наступлением темноты отправится в Апнор, маленькую деревушку на Медуэе неподалеку от Рочестера, где стоит яхта Питера. Сам Питер сейчас отдыхал на Корсике, так что яхта должна быть на месте, а шлюпка на приколе на берегу, как обычно. Ночью она могла бы сплавать на ней на остров, оставить припасы и вернуться обратно…

Несколько секунд Кэтрин продолжала смотреть на нее, не в силах поверить, что чудо свершилось. Но вот доказательство. Это не старая консервная банка, принесенная на берег ночным приливом, — она совсем не старая. Только человек мог воткнуть ее в грязь таким образом, и это было единственным объяснением. Чарльз нашел шлюпку и сообщал ей об этом. Он приплывал сюда с ночным приливом и прихватил с собой банку.

Кэтрин испытала неслыханное облегчение. Теперь можно не сходить с ума от волнения. У Чарльза есть все необходимое на первое время, и он находится в бодром состоянии духа. Шлюпку он, по всей вероятности, утащил к себе на остров, и ей не нужно больше терзаться мыслью, что ее могут найти. Самого страшного не произошло. Впервые за все время после его побега можно вздохнуть спокойно.

Кэтрин взглянула на полицейскую машину. Констебль исчез за углом домика — наверное, снова меряет шагами дорожку! Она не спеша прошлась вдоль грязевой насыпи и отшвырнула банку ногой. Затем, убедившись, что за ней никто не наблюдает, оторвала яркую цветную наклейку и запихнула ее поглубже в траву, обрамлявшую берег. Несколько мгновений смотрела в сторону острова, затем повернулась и неторопливо направилась к домику. Инцидент исчерпан — улики уничтожены!

Кэтрин поздравляла себя с тем, что не успела предложить ничего определенного Феллоузу! Прогулка на яхте еще пригодится позже, когда настанет необходимость пополнить припасы Чарльза, а пока больше всего ей хотелось, чтобы ее оставили в покое. Не нужно давать никаких поводов для подозрений.

Позавтракав, она опять отправилась в Рочестер за газетами. Заголовки, хоть и менее язвительные, все еще набраны огромными буквами, а сами статьи в основном сводились к обычным репортерским фантазиям на тему побега. Возможность того, что Чарльз оставил страну, уплыв на яхте, обсуждалась теперь гораздо меньше — видимо, потому, что репортеры своими глазами видели «Спрэй» рядом с домиком, а сообщений об исчезновении других подходящих для этой цели лодок пока не было. Некоторые газеты упоминали, что инспектор Бэйтс все еще ведет расследование в районе Медуэя, но без подробностей. Полиция, по всей вероятности, весьма неохотно делилась с газетчиками своими сведениями о том, как развивалась охота на Чарльза. Дело осложнилось и тем, как было сказано в одной из статей, что внимание Скотланд-ярда постоянно отвлекается вымышленными историями о том, что человека, похожего по описанию на Чарльза Хилари, видели в столь далеко отнесенных друг от друга районах, как Танбридж Уэллс и Стоктон-он-Тиз!